Ты изменил мою жизнь - Абдель Селлу

И вот он, этот выход. Прямо перед нами — металлическая дверь, через такие в кинотеатрах выпускают зрителей после сеанса. Абсолютно гладкая дверь, без единого выступа, без скважины. Значит, открывается она изнутри. И открывается легко — ведь если во время пожара к ней ринутся десятки людей, она должна сразу распахнуться.

Конечно, теоретически снаружи ее открыть нельзя. Но — вперед, зубило Гаджета. — я отжал дверь, сунул ногу в щель, а Ясин изо всех сил потянул дверь на себя. И вот мы в пещере Али-Бабы..

А что это за воротца, под которыми мы только что прошли. Что-то раньше такого не видали. Ну и ладно, мы тут вообще-то не на экскурсии. Я убрал зубило в карман, и мы стали осматриваться. Почти все вещи еще были запакованы в пленку. Не очень удобно: как узнать, подходит ли тебе этот фасон. И вообще — твой ли это размер?.

— Абдель, посмотри-ка! — Ясин что-то нашел. — Штанцы — офигенчик!

Я поднимаю глаза на Ясина, который стоит передо мной. Ну что сказать, штаны и вправду классные. В отличие от немецкой овчарки, которая скалит зубы у него за спиной. Еще выше — поводок и рука, которая его держит. Почти такая же волосатая, как собака. А дальше — квадратная челюсть и кепка с надписью «Охрана».

Что ж, последние сомнения рассеялись..

— Вы оба, сюда! — Охранник хватает Ясина за воротник.

— Но мы же ничего не сделали!

— Заткнись!

Он открывает небольшую дверь — уже со стороны торгового центра — и запирает нас в туалете для сотрудников. Щелк! Оказывается, на двери снаружи есть щеколда!

— Ясин, ты видел? — Меня пробило на истерический смех. — Во дают! Заранее подумали, что в сортире можно устроить тюрьму, если вдруг попадется какой-нибудь воришка. Чтобы место зря не пропадало!

— Кончай ржать! Мы конкретно попали!

— Да ладно, с чего бы это? Мы же ничего не взяли.

— Просто потому что у нас не было времени. И дверь мы все-таки взломали.

— Как взломали? Кто? Ты? Ясин, ты взломал дверь? Нет! И я тоже нет. Она была открыта, мы просто вошли.

С этими словами я открыл бачок и сунул туда зубило. Через несколько минут охранник вернулся с двумя полицейскими, и мы им выдали нашу историю. Они не были дурачками, но не смогли ничего доказать. Охранник вывел нас на улицу тем же путем, каким мы попали внутрь.

— И для справки: вот это — рамка, она подключена к системе сигнализации. Когда кто-то проходит через нее, на посту охранника включается красная лампочка.

— О, круто! Полезная вещь! — Я изобразил восторг при виде этого чуда техники.

— Очень полезная.

Металлическая дверь захлопнулась у нас за спиной. Корчась от смеха, мы вернулись к друзьям.

Моя самая крупная кража (если оценивать размеры украденного) произошла, когда мне еще не было десяти лет. В магазине «Голубой поезд», все в том же торговом центре в Богренеле, я уцепил автомобиль — потрясающая электрическая игрушка, на ней можно было ездить, как на настоящей машине. Как теперь всё вижу: подняв эту штуку над головой, я стремительно бегу по лестницам — а по пятам за мной гонится директор магазина:.

— Стой, ворюга! Остановись!

Немудрено: игрушка стоила бешеных денег.

Мы все на ней катались по нашему паркингу. Вообще-то ездила она не очень хорошо. За такие деньги могла бы и получше.

Я вырос тем, кем вырос. И уже не мог измениться. К двенадцати годам не осталось ни единого шанса, что я вдруг стану законопослушным гражданином. Все остальные мальчишки из нашего района стали такими же, как я, — сели на тот же корабль и не сходили на сушу. Даже если бы нас лишили свободы, всего, что у нас было, оторвали друг от друга… Нет, даже и тогда ничего не вышло бы..

Нас нужно было полностью переформатировать. Как жесткий диск компьютера. Но мы не были компьютерами, и никто не смел использовать против нас наше оружие — силу, не подчиняющуюся никаким законам.

Мы очень рано поняли, как устроен этот мир. Париж, Вилье-ле-Бель или еще какое Сен-Пердю-Деламудю — везде одно и то же. Мы, дикари, — против цивилизованной Франции. Нам даже не приходилось сражаться, чтобы отстаивать свои привилегии. Ведь что бы мы ни делали, в глазах закона мы были детьми. Которые ни за что не отвечают.

Ребенка оправдывают всеми возможными способами: его чересчур опекали, на него не обращали внимания, слишком баловали, или он рос в нищете… В моем случае это была — цитирую — «психическая травма, вызванная разлукой с родителями»..

В шестом классе я попал в коллеж Гийома Аполлинера в XV округе. Помню свой первый разговор с психологом. Со школьным психологом, разумеется. Прочитав дело Селлу А. Я. — сплошные угрозы исключения и прочие нелестные отзывы учителей, — он что-то возбудился и захотел со мной познакомиться:

— Абдель, ты ведь живешь не со своими настоящими родителями, верно?

— Это мои тетя и дядя. Теперь они мои родители.

— Они стали твоими родителями после того, как настоящие тебя бросили, верно?

— Они меня не бросали.

— Абдель, когда родители перестают заботиться о своем ребенке, это называется «бросить». Верно?

Задолбал этими своими «верно»!

— Говорю вам, они меня не бросали. Они поручили заботу обо мне другим родителям, вот и все.

— Это и значит бросить.

— Но не у нас. У нас так принято.

Психолог вздыхает, не в силах победить мое упрямство. Я решаю немного смягчиться, чтобы он от меня отстал:

— Месье психолог, не волнуйтесь, все в порядке. Нет у меня никакой психологической травмы.

— Нет, Абдель, травма все-таки есть!

— Ну, как скажете…

Одно могу сказать точно: мы, дети района, жили, совершенно не видя краев. Мы никогда не получали ясного сигнала: «вы вступили на опасный путь». Родители молчали, потому что просто не знали, что говорить. Даже если им не нравилось то, что мы делаем, они ничего не могли изменить. В большинстве арабских или африканских семей ребенок набирается опыта самостоятельно, даже если это грозит опасностями.

Так заведено. Разговоры о морали, о нравственности оставались для нас пустым звуком. Мы просто не понимали, что это такое..

— Парень, ты свернул на кривую дорожку! — говорили мне учителя, директор магазина, полицейский, который поймал нас в третий раз за две недели.

Ну и чего они ждали? Что мы в испуге воскликнем: «О боже! Я сделал ужасную глупость! Что на меня нашло? Я же разрушаю свое будущее!»

Будущее — это тоже было что-то непонятное, недоступное нашему уму. Мы никогда не думали о том, что с нами будет дальше, ничего не планировали — ни что будем делать сами, ни что сделают с нами. Нам просто было по фигу.

— Абдель Ямин, Абдель Хани! Мальчики, идите сюда! Вам пришло письмо из Алжира! — звала нас Амина.

Мы ей даже не отвечали. Все это нас уже не касалось. Письмо валялось в прихожей, потом Белькасим наконец открывал его и кратко пересказывал нам.

— Это от вашей матери. Она спрашивает, как дела в школе, есть ли у вас друзья.

— Друзья? — фыркал я. — А ты, пап, как думаешь?

Нас заставляли ходить в коллеж, и иногда мы даже туда ходили. Мы опаздывали, громко разговаривали на уроках, шарили по карманам и сумкам других детей — просто так, для прикола. Все что угодно становилось поводом посмеяться. Страх, который мы читали на лицах, возбуждал нас, как бегущая газель возбуждает льва..

Но нам не нравилось гоняться за слишком легкой добычей. А вот смотреть, как жертва мечется, подстерегать, выжидать момент, когда она решит, что опасность миновала, слушать, как она торгуется или молит о пощаде, внушить уверенность, что мы не хотим ничего плохого, — и тогда нанести удар…

Короче, прощай, милосердие.

У меня завелся хомяк. Мне отдала его одна девчонка в коллеже, где я учился уже в пятом классе[16]. Кроме меня никто не хотел его брать. Она, бедняжка, потратила все карманные деньги, чтобы завести друга, но в последний момент не решилась принести его домой. Боялась, что родители будут ее ругать.

— Не надо было его покупать! Отец не разрешает держать животных в квартире, он всегда про это талдычит.

— Не парься, найду я ему новых хозяев.

Хомяк — ужасно забавная разновидность крысы. Он невозмутимо грызет печенье, пьет, спит и ссыт. Моя тетрадь по математике промокла насквозь.

Несколько дней я таскал хомяка с собой в рюкзаке. В классе он вел себя тише, чем я. А когда он начинал пищать, мои приятели поднимали шум, чтобы заглушить его. Они тоже отлично умели нарушать спокойствие.

— Ясин, ты что, защемил палец молнией пенала?

— Простите, мадам, но это был вовсе не палец, и мне очень больно!

Взрыв хохота. Даже юным буржуйчикам из XV округа нравятся наши выходки. Все знают настоящий источник странных звуков из моего рюкзака, но никто нас не выдает. У Ванессы (да-да, у той самой) доброе сердце, она переживает за хомяка.