Паргоронские байки. Том 6 - Александр Валентинович Рудазов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да нет, что еще за «если»? Вернется, конечно. Очень скоро вернется. Потому что если нет... Снежок немного занервничал.
Быть фамиллиаром без волшебника не очень-то весело. В Валестре даже есть специальное учреждение – что-то вроде дома призрения для фамиллиаров и тульп, лишившихся волшебников. Многие после такого и не выживают, а те, что выжили... они все грустные и потерянные.
Нет-нет, человек обязательно вернется. Ведь тут осталась его магическая оболо... ах ты тля.
Хотя нет, стойте!.. Раз магическая оболочка осталась тут, человек все еще связан с этим телом! А значит, он вернется, если...
...Я должен сдохнуть! Меня озарило. Если в этом теле застряла только моя ментальная часть, а физическая и магическая остались там, то разум вернется домой, как только это тело умрет. Без труда вытолкнет подселенца и... ярыть, как-то совестно перед бедным птенцом.
Но положение безвыходное. Мне жаль его, но не настолько, чтобы до конца своих дней оставаться олушей. От старости эта птица может умереть только лет через пятнадцать, а то и двадцать... сколько вообще живут олуши?!
Я никогда не интересовался, знаете ли.
Да и мое настоящее тело столько просто не продержится. Олуша не сможет в нем существовать, она его убьет или покалечит. В лучшем случае меня упрячут в Госпитиум, и я пополню ряды одержимцев, телолишенцев, безумных психозрителей.
Надеюсь, Снежок сейчас присматривает за... мной, но он все-таки только кот, его возможности ограничены. Даже если он свяжется с Кустодианом, объяснит им все, если они организуют спасательный ритуал... сколько времени это займет?
И как это скажется на моей репутации? Майно Дегатти, блестящий молодой волшебник, будущий лауреат премии Бриара... по собственной дурости застрявший в теле олуши.
Я стану посмешищем.
Нет, ко всем хракам эту олушу. На кон поставлено слишком много, так что... как тут проще всего подохнуть?..
- Серьезно, Дегатти? – насмешливо спросил Бельзедор. – Вся твоя любовь к животным пропала в момент, когда ты понял, что для твоего спасения птенец должен умереть?
- Ну да, - пожал плечами Дегатти. – Я люблю животных, но я не адепт Священной Природы. Я ем мясо. И яйца ем.
- Вот видишь, мы не такие уж разные, - сказал Янгфанхофен.
Как только я догадался, как все исправить, то снова перевалился через край гнезда и засеменил к краю обрыва. Не к тому покатому склону, по которому скатился в первые минуты, а прямиком в пропасть, к морю и тюленям. Даже если они не едят птенцов – их туши меня просто раздавят.
Умирать будет больно, но ничего, вытерплю.
И я почти добрался. Почти перевалился через край. Почти упал... но в последний момент меня схватили чьи-то руки.
- Куда ж ты, малыш? – раздался оглушительно громкий голос.
Огромные ручищи подняли меня в небо. Как пара лопат. Словно великан... только это был не великан, а самый обычный человек.
Я не сразу это понял. У олуш и вообще птиц совсем другое зрение. Вместо трех цветов я видел четыре – красный, синий, зеленый и сверхфиолетовый. Вы даже не представляете, насколько красочней все окружающее, когда добавляется всего один цвет. Поле зрения тоже гораздо больше, глаза очень широко расставлены.
Так что в первый момент я испугался, хотя казалось бы – чего бояться, если я сам уже настроился сдохнуть? Я забился, заорал, но великан... человек держал меня крепко.
- Ты зачем схватил? – подошел к нему второй. – Ни в коем случае нельзя трогать птенцов.
- Но... он же... – растерялся первый.
- Упал бы и упал. Был бы хороший кадр. А теперь монтировать придется – ты зачем влез?
Я понимал каждое слово... ну, почти каждое. «Кадр» и «монтировать» оставались чем-то непонятным. По крайней мере тут рядом много людей, раз при межкромочном переходе я подцепил языковой пакет. Только вот хорошо ли это для меня?
Плохо. Это оказалось плохо, потому что конкретно эти решили сделать из меня актера. Как я понял, они тут снимали что-то вроде представлений с помни-зернами, только вместо магии использовали какое-то громоздкое оборудование. Что-то вроде гремлинских махин или субтермагических конструктов.
И таково уж оказалось мое невезение, что обустроились они именно рядом со мной – и один из них не дал мне умереть. А теперь, раз уж я им попался, они стали снимать, что я делаю, как живу.
А я, конечно, по-прежнему пытался умереть.
- Не, так дети будут плакать, - сказал первый человек, толстый и бородатый.
- Да отстань ты от него! – возмутился второй, маленький и лысоватый. – Пусть плачут! Не препятствуй естественному отбору! Еще раз его тронешь, я на тебя жалобу подам!
- Кому, мне? – саркастично спросил бородач, снова оттаскивая меня от обрыва. – Святая корова, какой суицидальный птенец!
Кроме этого злополучного обрыва вариантов сдохнуть было немного. И от него меня все время отгоняли. Можно было, конечно, просто дождаться, пока они закончат и оставят меня в покое, но мне уже не терпелось. И я решил попробовать объясниться.
Мой клекот они, конечно, не поняли. Я старался изо всех сил, но вызвал только еще больший интерес к себе. Исторгаемые мной звуки показались этим типам необычными, но, конечно, и близко не похожими на человеческую речь.
Тогда я выбрал участок, где почва была чуть мягче, и принялся расчерчивать ее клювом. Местный язык теперь сидел у меня в подсознании, и не только устный, но и письменный, так что я написал: «Дайте мне умереть».
Слава Кому-То-Там, на местном языке эта фраза оказалась почти вдвое короче, чем на парифатском.
- Ты знаешь, я ведь не сумасшедший, - задумчиво сказал лысоватый. – И я ведь не пил. И не пью. Я веду здоровый образ жизни. А ты?