Франсуа Рабле. Его жизнь и литературная деятельность - Александра Анненская

Серьезно занимаясь наукой, бакалавры и профессора Монпельевского университета не пренебрегали и развлечениями. Ни клубов, ни общественных театров в то время не существовало. Первые заменялись дружескими беседами у того или другого гостеприимного амфитриона; чтобы пользоваться драматическими представлениями, любители должны были сами заботиться об устройстве их. И вот важные докторанты и ученые члены факультета затеяли дать представление, не только не имевшее ничего общего с наукой, но, напротив, представлявшее в комическом свете людей их профессии – врачей. Душою предприятия был Рабле: он сам сочинил или, вернее, переделал с итальянского пьесу и сыграл в ней одну из главных ролей. Пьеска эта, послужившая впоследствии Мольеру канвой для его «Le médecin malgré lui» [1],– обыкновенный фарс во вкусе итальянских народных комедий того времени. Муж просит врачей вылечить его немую жену. Врачи возвращают ей дар слова, но при этом она делается настолько болтливой, что приводит в отчаяние мужа, который снова обращается к врачам. Но у них нет лекарства против женского языка, они могут сделать только одно: превратить мужа в глухого. Жена, замечая, что муж не слышит ее разговоров, приходит в бешенство. Врачи требуют у мужа платы, он отвечает им, что глух и не слышит их слов; в отместку они сводят его с ума; в припадке безумия муж вместе с женой набрасываются на врачей и избивают их до полусмерти.

Кроме театральных представлений, Рабле охотно отдыхал от своих занятий, предпринимая небольшие поездки по морю. Сотоварищ его по университету, прославившийся впоследствии своим сочинением о рыбах, Ранделе, делал в это время ряд наблюдений над обитателями моря, и Рабле усердно помогал ему, дополняя его наблюдения теми сведениями, какие можно было найти у древних авторов.

Для собирания и исследования разных лекарственных трав и растений он несколько раз ездил на Гиерские острова, и они пленили его своим красивым местоположением и мягким, приятным климатом. Часто в письмах к друзьям он стал подписываться «Франсуа Рабле, старшина Гиерских островов» и даже употребил это прозвище в заголовке третьей части своего романа, написанной гораздо позднее.

Биографы Рабле рассказывают, что ему удалось оказать одну важную услугу Монпельевскому университету. Одна из принадлежавших этому университету коллегий была закрыта во время войн предшествовавших королей, и для восстановления ее необходимо было получить разрешение канцлера Дюпре. Чтобы выхлопотать это разрешение, университет избрал своим уполномоченным Рабле. Рабле явился в Париж, но никак не мог добиться свидания с канцлером. Тогда он решился прибегнуть к хитрости: надел на себя какой-то фантастический костюм и пошел прогуливаться под окнами канцлера. Вокруг него собралась толпа зевак, и на их вопросы, кто он такой, он объяснил, что приехал драть шкуру с быков и может содрать шкуру со всякого, кто пожелает. Это увеличило любопытство и оживление толпы. Канцлер выслал своего слугу узнать, что это за сборище перед его окнами и что это за человек в странном костюме. На вопрос слуги Рабле отвечал по-латыни. Тогда слуга позвал клерка, знавшего этот язык; с тем Рабле заговорил по-гречески; со следующим посланным – по-еврейски; потом по-английски, по-итальянски, по-испански, пока, наконец, канцлер не за интересовался этим странным человеком и не пригласил его к себе. Тогда Рабле сбросил шутовской наряд и в длинной речи на самом изящном французском языке изложил канцлеру просьбу Монпельевского университета. Канцлер пленился его умом и красноречием и согласился исполнить просьбу университета. Предание не останавливается на этом. Оно рассказывает, какую награду получил Рабле. В ознаменование его ученых трудов и оказанной им услуги совет университета постановил, что всякий кандидат при защите докторской диссертации обязан надевать плащ Рабле из красного сукна, с круглым воротником и буквами F. R. С. (Francisais Rabelais Chinonensis). Подобный плащ, по словам некоторых биографов, существовал в Монпельевском университете даже в XVIII веке, но тогда изображенные на нем буквы объяснялись иначе. Ходило предание, что когда плащ Рабле пришел в сильную ветхость, один из канцлеров университета заменил его новым с теми же буквами, случайно оказавшимися его собственными инициалами, и последующие поколения докторантов стали читать эти буквы как «Francisais Ranchinus Cancellarius».

В Монпелье Рабле пробыл недолго, и в 1532 году перебрался в Лион, куда его привлекали тамошние богатые типографии. Типографское дело, которое не насчитывало еще сотни лет своего существования, было в XVI веке не ремеслом, а искусством и даже, можно сказать, в значительной степени подвигом на благо человечества. Круг читателей был сравнительно невелик, издержки печатанья очень высоки, и типографщикам часто приходилось работать в убыток, чтобы спасти от истребления какие-нибудь древние рукописи или подарить свету изящное художественное издание. Кроме того, хозяин типографии считался ответственным за всякую книгу, которая у него печаталась. Если эта книга возбуждала малейшее подозрение в ереси, ему грозил арест, заключение в тюрьму, даже смерть. Рабле особенно близко сошелся с Этьеном Доле, знаменитым гуманистом, типографщиком, издателем и поэтом. Кроме того, он работал при типографиях Себастьяна Грифа, Франсуа Жоста и приготовил к печати несколько серьезных трудов по медицине, археологии и юриспруденции. В 1532 году он издал «Медицинские письма» Джованни Манарди Феррарского, посвятив их своему другу и избавителю от монастырской тюрьмы Андре Тирако. В этом посвящении он жалуется на людей, которые закрывают глаза, чтобы не видеть успехов наук и искусств и остаются погруженными во мрак готического века, не умея или не желая поднять глаза к сияющему солнцу.

Затем он издал в одном томе форматом in 16° «Афоризмы» Гиппократа и «Ars parva» Галена в латинских переводах с комментариями и ссылками на греческий текст. В посвящении этой книги Жофруа Д'Этиссаку, епископу Мальзе, он говорит о том курсе, который читал в Монпелье, и о поправках, которые мог внести в эти переводы благодаря очень хорошей греческой рукописи, находившейся в его руках. «Типографщик Себастьян Гриф, – продолжает он, – человек замечательно образованный и искусный в своем деле, увидев мои заметки, усиленно убеждал меня позволить ему издать их в свет для общей пользы учащихся. Гриф имел давно намерение сделать издание этих древних медицинских книг с той несравненной тщательностью, какую он прилагает ко всему, что делает. Ему нетрудно было получить от меня желаемое. Трудно и кропотливо было только расположить тексты и примечания в форме элементарного учебника».