Данте - Рихард Вейфер

— И это верно, — ответил Кавальканти, — это был не старый Корсо собственной персоной, а, скорее всего, его сын, Симоне!

— Да, теперь мы знаем покушавшегося!

— Мы знаем, кто это был, — уточнил Кавальканти, — но, к несчастью, он не в наших руках и нам вряд ли удастся привлечь его к ответственности.

— Мессер Гвидо, — вспылил честный молодой человек, — или вы боитесь этих Донати, или слишком мало доверяете судьям Флоренции?

Человек в одежде пилигрима улыбнулся:

— Вы еще недостаточно знаете жизнь и Флоренцию, мой юный друг, иначе вы бы так не говорили. Старого Донати я ненавижу гораздо больше, чем молодого, который действовал по поручению отца, и если бы сам Корсо попался мне под горячую руку, он, уверяю вас, не скоро оправился бы после удара моего копья! Это не пустые слова, хотя подобные речи не слишком соответствуют моему теперешнему облику. Но бежать в суд, да еще тащить вас туда свидетелем…

— Напрасно! Я отнюдь не был бы к вам в претензии!

— А я не уверен, что так следует поступить! Не думайте, будто я сомневаюсь в приверженности наших судей справедливости. Допустим, они приговорят этого Симоне, но хватит ли у них власти привести этот приговор в исполнение? Да прежде чем они посмеют хоть пальцем тронуть кого-то из банды Донати, вся его шайка возьмется за оружие. А у нас во Флоренции и без того хватает раскола и кровопролития!

Арнольфо Альберти не нашелся, что ответить. Он не мог в глубине души не согласиться, что его спутник, будучи старше и опытнее, совершенно прав. Да и для него самого, в конце концов, лучше не быть замешанным в такое сомнительное дело.

Между тем попутчики успели значительно приблизиться к конечной цели своего путешествия. Со склона горы они уже могли любоваться столицей Тосканы с ее башнями и куполами. Не даром же ее прозвали «прекрасной»! Приветливые купы пиний и дубов оживляли пейзаж, замыкавшийся в далекой голубоватой дали хребтами Апеннин.

— Мне кажется, Флоренция выглядит иначе, чем прежде, — заметил Кавальканти.

Альберти указал на каменную стену, которая уходила уже за зеленовато-серую извилистую ленту Арно:

— Видите эту новую городскую стену? Флоренция ширится… Она начинается возле Старого моста и тянется до церкви Сан Лоренцо. Борго-Оньи-Санти и Прато тоже оказались в черте города. Сооружаются также общественные тюрьмы, а каким роскошным стал Дворец синьории! О да, мы, флорентийцы, можем гордиться своим родным городом!

— Именно так, — кивнул в ответ Кавальканти, — наша коммуна могла бы стать самой счастливой во всей Италии, если бы ее не губили ненависть и раздоры между партиями!

Уличная жизнь все более оживала, а перед городскими воротами буквально била ключом. Попутчики сердечно простились друг с другом, выразив надежду на возможность новой встречи.

ДВА ДРУГА

Когда Гвидо Кавальканти вернулся домой после паломничества, его радостно встретила жена. Супругам было о чем рассказать друг другу. Ведь хозяин дома отсутствовал больше года. Он красочно живописал жене свои лишения и умерщвление плоти, рассказал про замечательные соборы и чудотворные изображения святых, про опасности, подстерегавшие паломников в пути, и про свою неизбывную тоску по ней, оставшейся в далекой Флоренции. Донна Бизе была совершенно удовлетворена тем, что услышала от мужа. За долгое время разлуки она не раз укоряла себя, ибо муж совершил это паломничество в первую очередь именно по ее настоянию, дабы и он, частенько публично высказывавший разного рода сомнения, наверняка заручился вечным блаженством. Отчет, которым мессер Гвидо доставил столько радости своей жене, вполне соответствовал действительности. Нужно, однако, заметить, что правдив он был не до конца, ибо поэт и философ Кавальканти придерживался принципа: все, что говоришь, должно быть правдой, но не следует говорить всю правду. Так, его жене незачем было знать о том, что во время своего путешествия он больше времени уделял изучению провансальских любовных песен, нежели молитвам, и что некая молодая девица в Толедо произвела на пилигрима более сильное впечатление, чем все милости Неба, обещанные священниками.

Чтобы не волновать донну Бизе, умолчал он и о покушении, которому подвергся почти в самом конце своего путешествия, однако обстоятельно расспросил ее о положении в городе и с негодованием узнал, что Корсо Донати со своими сторонниками держат в страхе всех достойных граждан Флоренции.

На следующий день мессер Гвидо отправился прогуляться по улицам, чтобы получить представление о том, что творится в городе. Он был счастлив вновь сменить надоевшее одеяние пилигрима на привычный костюм горожанина, меньше привлекавший внимание.

Он умиленно смотрел на голубей, порхавших перед собором, порадовался новым оборонительным сооружениям и направился по Старому мосту с его будками и лавками золотых дел мастеров к каменной статуе Марса[16], возле которой в задумчивости остановился. К этому римскому богу войны народ относился с суеверным страхом, и всякий, знавший, подобно Кавальканти, историю Флоренции, ничуть этому не удивлялся. Ведь именно в этом месте в 1215 году, то есть почти сто лет назад, произошло злодейское убийство рыцаря Буондельмонти, которое, говорят, имело тяжкие последствия. Этот юноша когда-то обещал взять в жены девицу из рода Амидеи, но потом, увлекшись девушкой из рода Донати, нарушил свое обещание. Близкие покинутой невесты решили наказать предателя. Особенно неистовствовал, призывая к отмщению, Моска Ламберти. «Кто кончил — дело справил!» — утверждал он. Заговорщики убили Буондельмонти, когда тот пасхальным утром проезжал по мосту через Арно на белом иноходце в светлой свадебной одежде, убили как раз около статуи Марса — древнего покорителя Флоренции. Это убийство послужило поводом к развязыванию кровопролитной гражданской войны! Амидеи объявили войну Донати. Одни стояли за императора, другие держали сторону Папы, так что неверность Буондельмонти обернулась расколом флорентийцев на гибеллинов и гвельфов.

Гибеллины и гвельфы! Как долго продолжается это противостояние! А оставались ли вообще во Флоренции гибеллины? Во всяком случае, никто не решался заводить разговоры в пользу императора, — не решался уже потому, что императоры явно не изъявляли желания скомпрометировать себя, ввязавшись в сомнительную итальянскую авантюру! Рудольф Габсбургский[17] довольствовался титулом короля немцев; Адольф Нассауский[18], а в недалеком прошлом и Альбрехт Австрийский[19] не нашли ни времени, ни сил и желания организовать походы на Рим, как это некогда сделал Фридрих Барбаросса[20].

— Ну, о чем задумался, паломник?

Кавальканти удивленно взглянул на того, кто заговорил с ним… и бросился ему на шею.

— О, это ты, мой славный Данте! Надо же было встретиться с тобой здесь, у каменного Марса на Старом мосту! От всего сердца рад видеть тебя!

— Я тоже бесконечно рад, милый Гвидо! Честно говоря, я надеялся, что свой первый визит по возвращении ты нанесешь в дом своего старого друга!

— Так оно и есть! — вскричал Гвидо, тронув приятеля за руку, — я и собирался первым делом к тебе, только не решался нарушить ваш семейный покой в столь ранний час! К тому же мне не терпелось повидать старые знакомые места в нашем родном городе — собор, площадь Синьории, Старый мост с его мрачным богом войны!

Не один удивленный взгляд останавливался на этих двоих людях, в которых чувствовались духовная сила, сдержанность и развитое чувство собственного достоинства. Но если на губах Кавальканти играла насмешливая улыбка, говорившая о презрении к людям, бледное лицо его более молодого друга Данте Алигьери светилось непоколебимой верой в свое высокое предназначение, а карие глаза смотрели добро и благожелательно. Однако эта доброта вовсе не говорила о слабости характера, что подтверждали высокий лоб, обрамленный темными вьющимися волосами, орлиный нос и энергичный рот с немного выпяченной нижней губой. Многие прохожие почтительно приветствовали Данте, в то время как Кавальканти они удостаивали лишь мимолетным недоуменным взглядом, ибо и прежде он редко общался с людьми, а продолжительное отсутствие тем более сделало его чужаком в родном городе.

— Заметно, что ты пользуешься благосклонностью толпы, милый Данте! Ты явно сделался видной и влиятельной персоной!

Не было ли в этом признании некоторой доли иронии?

Чтобы пресечь поток похвал, Данте остановил Гвидо движением руки:

— Я просто исполняю свой долг по отношению к городу, как подсказывает мне совесть.

— Твоя политическая деятельность отнимает у тебя, вероятно, немало времени? — поинтересовался Кавальканти, пока друзья не спеша двигались дальше.