Данте - Рихард Вейфер

— Что вам взбрело в голову?! Что вы вздумали?!

— Разбить стенку крестильницы, чтобы спасти ребенка от удушья! — объяснил он.

— Вы в своем уме?!

Незнакомец, пропустив эти слова мимо ушей, энергично принялся за дело, и вскоре под ударами его топора на пол посыпались куски отбитого мрамора. Неизвестный вытащил спасенного ребенка и, качая на руках из стороны в сторону, быстро привел его в чувство.

Возбужденные происшедшим матери забыли, что находятся в святом месте, и принялись бурно проявлять свой восторг в адрес решительного незнакомца (который тем временем тихо и незаметно исчез), как восторгаются в театре, вызывая полюбившегося актера. Старику священнику с немалым трудом удалось восстановить порядок, и так неожиданно прерванный обряд был продолжен…

Когда прихожане уже расходились по домам, Лючия спросила у соседских девушек:

— Что это был за человек, который спас от смерти бедного ребенка?

Одна из подружек оказалась в курсе дела:

— Как? Ты не знаешь? Его зовут Данте Алигьери!

Остальные подруги удивились:

— Тот самый Данте, что женат на Джемме Донати?

— О, я знаю, — призналась одна, — он сочиняет такие чудесные стихи о любви!

— Какой смелый человек!

Однако их чувства разделяли далеко не все.

Девушки услышали, как кто-то у них за спиной громко возмущался поступком Данте:

— Разбить святыню?! Да это же неслыханное преступление! Надеюсь, святотатца ожидает примерное наказание!

— Неправда! Ваши слова — просто издевательство над справедливостью, — возразил ему другой, молодой голос. — Как же можно наказывать того, кто совершил доброе дело?!

Лючия обернулась: голос заступившегося за Данте показался ей знакомым. И она не ошиблась. Защитником Данте оказался, к ее радости, ее друг Арнольфо Альберти. Он невольно почувствовал на себе чей-то взгляд и, посмотрев, узнал в молодой девушке Лючию да Сесто. Он тут же подошел к ней.

— Добрый день, Лючия! Как твои дела? Можно мне немного проводить тебя?

— Ну конечно, Арнольфо!

Подружки Лючии тактично отстали и двинулись вслед за молодой парой, которой, по-видимому, было о чем поговорить друг с другом.

Первым делом Арнольфо поинтересовался, не отпустили ли мессера да Сесто домой. Лючия печально покачала головой и, немного помедлив, неуверенно спросила своего спутника:

— Ты тоже считаешь моего отца плохим человеком, Арнольфо?

— С чего ты это взяла, Лючия?! Как ты могла подумать такое?!

— Что же тут удивительного? Я прекрасно вижу, как люди сторонятся нас, не желают признавать!

— Но ведь таких единицы!

— Увы, Арнольфо! У нас теперь больше тайных врагов, чем прежде было друзей!

— И ты, и твоя матушка, вы обе сделались теперь недоверчивыми, подозрительными.

Девушка вздохнула:

— Но ведь на то есть причины! Если то один, то другой демонстрирует тебе свое презрение…

От обиды Лючия едва не разрыдалась, и ее спутник испугался, что она может в любой момент прямо у всех на глазах потерять самообладание. Он схватил ее за руку и участливо сказал:

— Не принимай все это так близко к сердцу, дорогая Лючия!

Однако девушка отдернула руку и взволнованно спросила Арнольфо:

— Скажи мне откровенно, положа руку на сердце, считаешь ли ты моего отца преступником?!

Под ее взглядом, требовавшим правдивого ответа, юноша не опустил глаз.

— Но ведь я уже сказал тебе, Лючия, что совсем так не думаю! Можно быть не в ладах с законом, но при этом оставаться честнейшим, благороднейшим человеком! Ведь ты наверняка только что слышала, как один из рода Пацци заявил, будто Данте Алигьери должен быть непременно наказан, потому что совершил преступление, разбив святыню? Он на этом не остановится и, скорее всего, пожалуется епископу, и кто знает, не ждет ли человека, который спас от смерти ребенка, еще и кара за свой героический поступок?

Этот пример немного успокоил Лючию, однако ее охватили новые сомнения, и она спросила:

— А если кого-то отправляют в тюрьму?..

— Ну ты же знаешь, что и невиновным приходилось сидеть за решеткой. Главное, чтобы человек не стыдился своих поступков, чтобы совесть у него была чиста. А ты, я думаю, уверена, что твой отец именно таков!

— О да, конечно!

— Так что успокойся, моя милая глупышка! Тебе нужно лишь набраться немного терпения и подождать, пока твой отец вернется домой! Кстати, утешь свою матушку! Передай ей мой привет и скажи, что завтра я непременно навещу ее.

— Она будет этому очень рада, Арнольфо… и я тоже!

Радостно взволнованная, полная новых сил, Лючия отправилась домой. Ее доверие к собственному отцу еще недавно готово было рухнуть подобно тому, как рухнула сегодня под ударами топора стенка крестильни в соборе Сан Джованни, однако доверительные, убедительные слова, сказанные старшим другом, помогли ей сохранить веру в невиновность отца, которая была на волосок от гибели…

Спустя несколько дней после пасхальных праздников Данте было велено явиться в епископский дворец и дать ответ на выдвинутые против него обвинения.

— Заранее знаю, что мне поставят в упрек, — сказал Данте жене. — Никто и не вспомнит, что я спас от смертельной угрозы ребенка, а вот то, что во имя его спасения мне пришлось разбить священный сосуд, мне непременно поставят в вину и признают преступником!

— Не может епископ так поступить! — пыталась утешить мужа Джемма. — Вот увидишь, он еще поблагодарит тебя!

Данте улыбнулся:

— По отношению ко мне это было бы нечто совершенно неслыханное! Нет, на справедливость я больше не надеюсь! Не могу избавиться от предчувствия, что против меня любой ценой пытаются возбудить дело.

— Это твоя политика сделала тебя таким недоверчивым, таким подозрительным!

— Ну что ж, увидим…

Епископ, благодушный пожилой человек из рода Тозинги, встретил Данте Алигьери весьма приветливо. Он пригласил его сесть, поинтересовался делами его жены и спросил, поддерживает ли она родственные и дружественные отношения со своим двоюродным братом Корсо Донати.

— И Джемма и я, — ответил Данте, — находили гораздо больше общего с его покойными братом и сестрой — Форезе и Пиккардой.

— Да, — согласился духовный глава Флоренции, — оба были достойными людьми. Форезе, правда, слыл немного легкомысленным, ну да тебе это известно лучше меня. Вы вместе с ним осушили не один бокал, если мне будет позволено так выразиться! А вот Пиккарда действительно была славная, благочестивая девушка. Хваля их, я не хочу сказать ничего дурного против их брата Корсо — просто это человек совсем иного склада. Во всяком случае, цели, к которым он стремится, вполне заслуживают одобрения.

Столь лестный отзыв о Корсо Донати из уст епископа Флоренции ничуть не удивил Данте. Стремление черных гвельфов поддерживать добрые отношения с Церковью не могло не понравиться ее иерарху.

— А теперь поговорим о том, что вынудило меня пригласить тебя сюда, дорогой Данте. Видишь ли, против тебя выдвинуты некоторые обвинения. Одно из них я и сам склонен считать малозначительным. Ради спасения ребенка ты разбил в церкви Сан Джованни святыню. Нет, нет, тебе не нужно оправдываться. Я, твой епископ, уже сделал это сам, встав на твою защиту перед твоими обвинителями.

— Могу я узнать у вашего преосвященства имена этих людей?

— Ах, Данте, к чему все это? Главное, что человек может с чистой совестью оправдаться при любом обвинении. А тебе это ничего не стоит, не так ли?

— Разумеется, ваше преосвященство! Все мои помыслы были только о том, как спасти несчастного ребенка, который почти задохнулся. Я стал действовать, не думая о последствиях.

— И правильно поступил. Спасение человека, созданного по образу и подобию Божию, — богоугодное деяние. А теперь поговорим о другом. Люди заметили — и ставят это тебе в вину как доказательство твоего безбожия, — что ты, слушая святую мессу, забываешь в соответствующих местах преклонить колени. Как было дело? Чем ты был занят, когда священник восхвалял святое причастие?

— Моя душа, ваше преосвященство, до такой степени пребывает в Боге, что я не ведаю, что происходило с моей плотью. Грешники, которые и душой и плотью обратились не столько к Всевышнему, сколько к моей персоне, наверняка знают это лучше меня. Если бы они помышляли о Боге, то не обращали бы внимания на меня.

Епископ удовлетворенно закивал головой:

— Прекрасно, прекрасно, сын мой, я целиком и полностью принимаю твое оправдание. Я только хотел бы дать тебе добрый совет: не наживай себе по легкомыслию больше врагов, чем это необходимо! Только пойми меня правильно! Мне ли не знать, что всякого, кто заботится о благе людей, очень легко смешать с грязью. Но ты вспыльчив как порох, Данте Алигьери! Нужно уметь уступать людям! Не всегда нужно стремиться идти напролом! Мне, кстати, сказали, будто ты обвинил Папу Бонифация в покушении на независимость Флоренции и Тосканы в целом.