Дарий Великий заслуживает большего - Адиб Хоррам

быть до конца честным, я надеялся, что бег поможет мне сбросить вес и я стану больше похож на остальных игроков, которые все, как на подбор, были подтянутыми, длинноногими и с плоскими животами.

Может, тогда мне больше не придется втягивать живот, если Лэндон захочет ко мне прикоснуться.

Когда я вернулся с пробежки, дома было тихо. Мама уже уехала на работу, Лале еще спала, а дверь в папину комнату была закрыта.

Принимать душ с новой прической было непривычно. И времени на мытье головы ушло гораздо меньше. Вытершись полотенцем, я выдавил на ладонь немного средства для укладки, которое посоветовала Микаэла.

С ним волосы выглядели потрясно. В самом деле потрясно.

Я оделся и сел за компьютер, чтобы позвонить Сухрабу.

Сигнал вызова повторялся снова и снова – одна и та же мелодия, бип-бип-бип, – а потом я услышал:

– Привет, Дариуш!

Сжатый скайпом голос Сухраба я услышал еще до того, как его лицо вынырнуло из великой пиксельной пустоты.

– Привет!

Сухраб Резаи был моим лучшим другом на всем белом свете.

И то, что он жил на другой стороне земного шара, меня просто убивало.

Разница во времени у Портленда с Ираном составляла одиннадцать с половиной часов (хотя я не понимаю, в чем смысл этих дополнительных тридцати минут), так что в Йезде был уже вечер.

– Ты уже поужинал? Можешь говорить?

– Могу. Ужин пока не готов. У нас сегодня аш-э реште.

Аш-э реште – густой персидский суп с лапшой.

– Здорово. Мы вчера тоже ели суп. Лале приболела.

– С ней все хорошо?

– Думаю, да. Сегодня пойдет к врачу.

– Понятно. – Сухраб внимательно на меня посмотрел. – Э! Ты постригся!

Я ухмыльнулся.

– Нравится?

– Выглядит здорово, Дариуш. Очень стильно.

У меня загорелись щеки.

– Лэндону понравилось?

Сухраб стал первым, кому я рассказал о Лэндоне.

И первым, кому я признался, что я гей.

Мне было очень страшно, хоть я и знал, что Сухраб воспримет это совершенно нормально.

(Ну то есть я надеялся, что он воспримет это совершенно нормально.)

Но он сказал:

– Спасибо, что поделился, Дариуш. А маме ты уже говорил? А папе?

– Пока нет.

– Боишься?

– Нет. Наверное. Не знаю.

Мы немного поговорили с ним о том, как я хочу рассказать людям о своей ориентации, и о том, кому я хочу о ней рассказать, но Сухраб заметил, что я нервничаю, и сменил тему, заговорив о последнем визите Бабу к врачу.

– Доктор думает, что ему пора лечь в… Как у вас это называют? В хоспис.

– О…

Не знаю почему, но от таких новостей я чуть не заплакал. Никто не обещал, что Бабу станет лучше. Но, наверное, в глубине души я все же надеялся на чудо.

– Мне жаль, Дариуш.

– Все в порядке.

Ничего не было в порядке, и Сухраб прекрасно об этом знал. Просто нам не нужно было произносить это вслух.

Мы еще поболтали о всяком: о погоде в Йезде, о шансах сборной Ирана на победу, о последней стычке Сухраба с Али-Резой и Хуссейном – ребятами, с которыми он играл в футбол; о школе и магазине его дяди; о том, что приготовила мама.

Перед тем как отключиться, Сухраб пристально посмотрел на меня:

– Спасибо, что поделился со мной, Дариуш. Я всегда буду твоим другом.

В этот раз я рассказывал Сухрабу о том, как Лэндон повел меня стричься, как мы заглянули в «Роуз Сити Тиз», а папа вошел в комнату в самый неподходящий момент.

На моменте, когда я от неожиданности укусил Лэндона за язык, Сухраб смеялся до слез, и я тоже не выдержал и расхохотался.

А потом я рассказал ему об очередном Неловком Разговоре со Стивеном Келлнером.

Мы с Сухрабом все друг другу рассказывали.

– Но хватит обо мне. Как у тебя дела?

– Нормально. Вчера виделся с Бабу.

– И как он?

– Не очень. – Сухраб вздохнул. – Маму думает, ему недолго осталось.

– А. Она как, держится?

– Твоя бабушка сильная. Совсем как ты, Дариуш. Но… – Он на секунду отвел взгляд. – Сейчас ей тяжело. Она никогда не признается, что ей нужна помощь. Нам с маман приходится чуть ли не заставлять ее отдохнуть и поберечься.

– Прости.

– Не извиняйся. Я люблю твою бабушку. И твоего дедушку.

– Я тоже их люблю. – Я потер глаза. – Хотел бы я сейчас быть с ними.

– Я бы тоже этого хотел.

– Спасибо, что заботишься о них.

Сухраб улыбнулся так, что его карие глаза превратились в две щелочки.

Когда Сухраб Резаи улыбался, он улыбался всем лицом.

– И всегда буду, Дариуш. Ghorbanat beram. Всегда.

Ghorbanat beram – одно из восхитительных выражений на фарси, которые невозможно толком перевести на английский.

Буквально оно означает «Я отдам за тебя жизнь».

Иногда это всего лишь преувеличение.

Но Сухраб использовал его не в переносном смысле.

И я его именно так воспринимал.

Вот что значит, когда у тебя есть лучший друг.

Хороший столик

В среду перед школой я никак не мог унять волнение.

Во-первых, вечером мы должны были в первый раз выйти на поле в этом сезоне. И во-вторых, когда Трент Болджер увидел нас с Лэндоном, он тут же полез в телефон, а Трент очень любит распускать нелепые слухи.

Но когда я пришел в школу, никто ничего не сказал.

Или Трент пока ничего не сделал – или сделал, но всем было наплевать.

На дополнительной физподготовке – я посещал занятия вместе с Трентом и парой ребят из сборной по соккеру – мне показалось, что верно последнее. Трент был очевидно раздосадован тем, что его усилия по распространению сплетен пропали даром. Он продолжал сердито таращиться на меня, пока я здоровался с Джейденом и Гейбом, двумя выпускниками из нашей команды.

– Ты как, нормально, Дарий? – спросил Гейб. Наш нападающий был темнокожим и самым низкорослым в школьной сборной, но бегал быстрее всех, кого я знал.

– Слегка нервничаю.

– Не стоит. Все будет в порядке, – сказал Джейден. Он был Частичным корейцем – когда я впервые его так назвал, Джейден очень смеялся, а потом сам взял эту фразу на вооружение – и высоким, пусть и не таким, как мы с Чипом. Он играл в середине поля.

– Спасибо.

Гейб покосился на Трента и понизил голос:

– Ты в курсе, что Трент треплется направо и налево о том, что вчера видел тебя с парнем?

– Даже не сомневался, что он именно так и поступит.

– Так что, у тебя теперь есть бойфренд? – ухмыльнулся Гейб.

– Может быть. Пока не знаю. Мы просто зависаем вместе.

– А мы его знаем?

– Вряд ли. Он учится в частной школе в Ванкувере.

– Круто. Ты же не против, что теперь все о нем знают?

– Да нет.

– Вот и хорошо. Если что, мы тебя прикроем, ты