Мунатас - Владислав Март

только одно место могу нажать, где чат твой и запись. Текст набирать не получается. И эмоции мои текст не передаст. Фес теперь какая-то религиозная банда. Европейцам здесь смерть. Им и дома, и везде теперь смерть. Проблема вот, что я тоже для них, для головорезов в чёрном, я европеец. Хочешь крестись, хочешь матерись, им все белые на одно лицо. Сейчас накроюсь этим куском картона и буду…».

Сообщение удалено.

«В общем, Федя, если б я курил, то мне бы сейчас сигарета обожгла губу, потому что догорела бы до самого конца. Я увидел Клода. Того с кем стирали вещи, вот только недавно. В заброшенном парке. Я его только по этим вещам и узнал. И по кучерявой голове. Которая рядом с ним на земле лежит. А он висит. Как бы за руки подвешен. Это жесть какая-то. Я тебе описывать не буду. Это какой-то ад»

Сообщение удалено.

«Федя, помнишь, сидели в офисе и мечтали о солнечном дне. Чтобы облака, которые протыкал наш офис, наша башня, рассеялись и мы вышли на площадь у Афимолла подставить лицо солнцу. Можно было сходить в солярий по карте, можно было смотреть на свет через огромное окно в пол, а мы хотели погреться под прямыми лучами. И как назло, солнце всегда светило не в тот момент, когда выходили. Мы соревновались кто сколько дней в месяц почувствовал давление света. Машина, фудкорт, кабинет, ЦУМ аутлет, всё нам мешало. У тебя был невероятный рекорд в семь солнечных зайчиков, что ты поймал лицом. За месяц, конечно, но это всё равно невероятно много. Как мы мечтали об этом. Выйти из лифта и сразу свет. Солнце теплое. Зайчик. Щуриться и чихать от света солнца. У нас с тобой обоих был этот рефлекс. Коллеги ещё гуглили, не верили, что есть такое. Чихать при взгляде на солнце. Зайчик луча на щеке. Федя, у меня теперь все дни солнечные. Здесь люди мечтают о тени. Соревнуются у кого лицо бледнее. Все дни у меня пересолнечные. На мне постоянно лежит его луч. У меня всё солнце мира. У меня весь мир — солнце. Федя, я больше не читаю дни, когда мне в лицо летит солнечный свет. Я больше не считаю ничего. Я не знаю сколько я уже здесь нахожусь».

«Они подобрали меня у дороги, когда я пытался найти воду в разбитой машине. Они не берберы, не туареги, не пойми кто. Высокие, смуглые, но не чёрные, худые, с хорошими зубами, с оружием. Говорят они на новоберберском. Здесь мои жалкие знания наконец-то пригодились. Они меня понимают, я их практически нет. Себя они называют "Новые люди". Скорее всего самоназвание племени. Учусь на ходу. Повторяю новые слова перед сном. Идём мы странно. Они спят после позднего завтрака и почти до заката, затем идут, перемещаются на лошадях и ослах, идут бодренько где-то до часа ночи. Затем устраиваются отдыхать, ужинают, и перед рассветом вновь делают переход до завтрака. Кушают и спать. Только через неделю этот ритм я стал переносить адекватно. До того, как во сне следовал за ними, не пытаясь понять и не пытаясь приспособиться. Мне дали новую джеллабу, белую в полоску, и обувь, солнечные очки, рюкзак, много всего. С нами женщины и дети, подростки, взрослых человек сто. У всех есть лошадь или пара ослов, мулы, немного коз. Они отчего-то просят меня на завтраке рассказывать истории про старый мир. Слушают внимательно без вопросов. Я начинаю на новоберберском, понятное дело, сразу же вставляю английские и испанские слова чтобы что-то объяснить. Через минут десять говорю уже по-русски. Они не перебивают, всегда слушают и потом мы ложимся спать. Я рассказываю им историю мира. Вместо ютьюба. Иногда жестами, иногда рисую на песке. Как люди сначала убили бога, потом животных и растения, а потом стали убивать друг друга. Всю правду им говорю, Федя. Всё как есть. Сегодня рассказал про то, как на последних самолётах бежали Пережившие, как они захватили некоторые города там, куда прилетели. После этих рассказов я и сам становлюсь какой-то радостный или спокойный. Мне часто снятся реки. Днепр, Волга, Москва-река. Помнишь вдоль Яузы гуляли от высотки до монастыря? Логики в этих снах о реках нет никакой. Меня словно уносит в память, в воду прошлой информации. Эти реки все вместе впадают во что-то одно, большое и новое».

«Они говорят, что я как осколок старого мира. Дети трогают меня. Женщины посматривают искоса, издали. Мужчины слушают на нашем привале-завтраке. Может я для них телевизор или игрушка. Но впервые за много времени меня кто-то слушает. Я говорю. Не только с тобой, понимаешь. Я им всё сообщаю, что знаю. Возможно у них такая традиция, иметь кого-то в племени такого. Рассказчика. Может у них такое общественное устройство. Иногда мне надоедает рассказывать просто про старый мир, типа про Голливуд или Мавзолей на Красной площади, и я объясняю что-то практическое. Сегодня рисовал и говорил про автомат Калашникова. Что его надо чистить. Собирать-разбирать периодически. А не просто таскать как они. Чуть ли не по песку волокут за ремень. Объяснял, как устроен патрон. Что маркировка на патроне означает. Старюсь быть полезным, отрабатывать хлеб. У Новых людей оружия много, но обращаются они с ним ужасно и не следят совсем. С темы автомата я как-то перепрыгнул на способы приготовления кофе. По-арабски, фильтр, раф и прочее. Им всё одинаково интересно. Может быть мне рассказывать так, идти с ними, не так одиноко. Я не знаю зачем всё это делаю. Завтра попробую рассмешить их, расскажу им про психоанализ, психоаналитиков. Как белые люди платят деньги за то, чтобы их нытьё слушали в красивой комнате по расписанию и давали элементарные советы. Уже готовлюсь. Помнишь нашего корпоративного психолога?»

«Федя, вот скажи честно, ты правда думаешь, что я не знаю? Про тебя. Про то, что ты никуда не успел, не улетел, не пережил. Ты думаешь, я не знаю, что ты умер? Да я всё знаю! Тогда ещё телевизор в отеле работал. BBC транслировала. И твоё последнее сообщение я получил, оно дошло. Ты может думаешь я верю, что ты мои сообщения слушаешь? Серьёзно? У меня может хронический солнечный удар? Нет, Федя, я всё знаю. Я может