Ряженые. Сказание о вождях - Григорий Свирский

Герои «Памяти» охотно подтверждали циркулирующие среди евреев слухи, недостатка в которых не было никогда: «форточку вот-вот закроют…»

Когда тридцатого октября 1989 года, многолетними и совместными усилиями и Рабина, и Шамира, для российских евреев «закрылась Америка», израильское министерство иностранных дел перестало придерживать свои вызовы в Россию, они хлынули потоком…

Израильские газеты, как обычно, в дружелюбии к «русским» замечены не были. Лишь сообщали наперебой, в каких городах России ввели талоны на сахар, масло, чай; в конце концов, новую алию гордые сионисты-старожилы пренебрежительно обозвали «колбасной»…

Еще никто не понимал, а в России, тем более, что компьютерщики высокого класса вскоре станут во всем мире по цене золота. Их вытолкали из СССР отнюдь не меньше, чем врачей и учителей музыки. Реки безработных «профи…» самой высокой квалификации текли по раскаленным и пыльным улицам полутропической страны, повторяя, не без горечи, самую распространенную остроту тех лет: «Зачем ветряной мельнице компьютер?»

Однако Юре повезло. И повезло дважды. Приняли на курсы экскурсоводов по Израилю, на которые «свежачков», за редким исключением, не брали. Французский, как родной. Это и выручило. Позднее узнал, курсы фантастически дорогие, деньги за него внесла американская ешива «Сион»; был у нее какой-то фонд для безденежных российских горемык. Второе везенье — разговорился на занятиях с профессором, читавшим «Многовековую историю Иерусалима». Он оказался раввином Бенджамином, главой этой самой американской ешивы «Сион». Раввину, острослову, тучному добряку, которого на курсах израильских гидов, далеких, как и все образования рабочей партии, от религии, а, тем более, от почитания религиозных авторитетов, почему-то прилепили странную для добряка кличку «Бешеный янки». От старых гидов это пошло, чем он им не угодил?! Раввин или раббай, как его называли американцы, был всемирно известным ученым-семитологом, знал, кроме европейских языков и арабского, также хинди и русский. Да еще как знал! Три года, сказал, был в вашей московии аспирантом покойного Бенциона Грандэ, арабиста гениального. А сейчас Тору, писали газеты, исследовал при помощи компьютера. Услыхав, что Юра системный программист, пообещал взять его на работу в свою ешиву… через год. «Появится вакансия. Напомните о себе…»

Месяца через три Юре прислали именное приглашение на вечер в «Мецудат Зэев», он же «Дом Жаботинского» в Тель Авиве, где старейший партийный вождь Ицхак Шамир прощался со своими приверженцами.

Ицхака Шамира его противники из рабочей партии прозвали «гномиком», он и в самом деле оказался крошечным, низкорослым. Остренькое, старательно выбритое лицо было вовсе не интеллигентным, но властным, дерзким. Юре разъяснили, партийный вождь собирался по старости лет в отставку, потому разоткровенничался, как никогда ранее. Почтительно встретившие его однопартийцы попили за круглыми столами, рядом с вождем, апельсиновый сок с пирожными, и он начал тихим, дребезжащим голосом о своем замысле. «Стратегическом плане», как называли позднее соратники Шамира его замысел. Замысел казался несложным. Известная всем шамировская политика укрепления Израиля, политика вытеснения арабов-палестинцев из Иудеи и Самарии, — была им строго математически рассчитана. Разложена наперед, по годам и месяцам. На все последнее десятилетие. Сколько и где строить еврейских поселений на «штахим» — арабских территориях.

«Увы, пока что эта работа не завершена…» И он завещал своей родной партии «Ликуд» заселять в ближайшие годы евреями «штахим» с такой интенсивностью, чтобы через десять лет об арабах больше не было б ни слуха, ни духа…

— Чтоб возвращаться им было бы некуда! И незачем! Ясно?!

Юра аплодировал вместе со всеми. Шамир ему откровенно нравился: короткая война с Саддамом Хусейном активизировала арабов на всех «временно — оккупированных территориях», как они официально назывались. Почти ежедневно пресса сообщала о стрельбе по израильским машинам на дорогах. Изрешетили даже школьный автобус…

Неведомые Юре арабы стали, в его воображении, лагерной вохрой, которую хлебом не корми, дай поиздеваться над зеком, особенно если он жид.

Непонятно только почему земли, занятые израильскими войсками в Шестидневную войну, евреи представили миру, как «временно контролируемые, а затем и временно оккупированные».

Россия Кенигсберг переименовала в советский Калининград, и не охнула. Военная добыча… А Бухара, Хива, да и весь Кавказ — военная добыча. Брать, так брать! Навсегда! И уж очень раздражали его по утрам российские соседи в клопином олимовском отеле, которые вывешивали в гостиничном лобби по утрам плакаты: «Шамир-война»…

«Советские дурачки. Как там боролись за мир во всем мире, так и продолжают!..»

Вскоре выяснилось и более важное: Саддам Хусейн выстрелил по Израилю тридцать девять раз. Тридцать девять «Скадов» разрушили и сожгли в Тель-Авиве немало домов. И… не погиб от них ни один еврей. Правда, два старика скончались от инфарктов: пожары за окном, крики; но сами ракеты не настигли ни одного еврея. Воля Божья! — сказал самому себе Юра убежденно. Бог хранит Израиль…

Естественно, на курсах гидов Юра так потянулся к профессору-раввину Бенджамину, который даже разрешил ему брать книги по истории из своей домашней библиотеки: рав Бенджамин любил энтузиастов, а уж энтузиастов-«профи..» — тем более.

Господи, какое это было сладкое время — учебные поездки будущих гидов! — Открытие своей новой Родины. За каждым поворотом — иной ландшафт, иной климат. Цепь зеленых Иудейских гор, серо-желтый песок Негева, густые, почти как в российских дебрях, леса севера, римская Кейсария, где каменные ступени амфитеатра видели бои гладиаторов, прозрачные воды Тивериады, окрашенные некогда крестоносцами в цвет крови. По преданию, ступал, по прозрачным водам и Иисус «по морю, аки по суху».

А чудо горы Кармель! К Кармель подкатили затемно. Остановились у подножья горы, скрытой влажным душноватым мраком. Движение проглядывается лишь внизу. Там море корабельных огней. Ночь-не ночь, мотают портовые краны своими электрическими головами. К полуночи похолодало. Дышалось легче… Вырвался из туч белый месяц. Гора стала таинственно-голубой, чуть слепящей, живой. Лунная соната, а не гора. Почти Бетховен. Воистину прекрасно, но… все же не так, чтобы дыхание перехватило. В России, на отрогах Саян, не хуже.

Белый месяц над головами, кстати, лежит непривычно. Как собачка на спине. Рожками кверху. Ох, далеко отчалили от «доисторической»!.. Покемарили до утра: не раз слышали: «Если не видели рассвета на горе Кармель, вы не видели Израиля…» Желто-багровое солнце выплывало не торопясь. Знало ждут… Медленно приоткрывается огромная, крутая гора, — загорается полосами, — внизу, у Хайфы — ярко-зеленая, травянистая, выше полуоголенная, желтая, сверкающая… И вдруг пропадает ощущение, что перед глазами гора по имени Кармель. Остается кружащее голову ощущение первозданности мира. Во всем его многоцветьи и сиянии. Здесь, сейчас, Бог начал сотворение и земной тверди, и синего океана над головой. Бледнеют, тушуются звезды… Вот оно, начало начал… И это ощущение уж не оставляет. Израиль — мир первозданный…

Юра каждый раз жил этим чувством, высоким, праздничным, покидая голубой, с огромными стеклами, туристский автобус, возивший начинающих гидов по местам их будущей работы. Святая земля! В те дни и вызвал Марийку и Игорька. Пусть и они порадуются…

И через год, когда пересек в туристских автобусах страну вдоль и поперек, побывал всюду, и не раз, это ощущение не ослабело, не стерлось. Что показалось ему даже странным. Святая страна. Поистине!

Как только получил первую зарплату, как экскурсовод по Святым местам, вторично вызвал Марийку и Игорька. «Дурака не валяй, вези Игорька, написал. — Это чудо-страна!»

Марийка почему-то снова не ехала. Ее верная подруга прислала письмишко: «загуляла…»

Юре каждую ночь снилась его «загулявшая» Марийка; все чаще такой, какой, бывало, являлась на свидание с ним: в неизменном ситцевом платьишке в полоску, застегнутом у горла английской булавкой; до утра видел, точно вживе, ее смеющееся сметанно — белое лицо, и длинные, косоватые, с хитринкой, глаза-щелки, от отца, ушедшего от постоянно гастролирующей жены-актрисы. Налитые губы Марийки, не нуждающиеся в помаде, пахли свежей, в каплях утренника, травой. Звони — не звони будильник, просыпаться в эти минуты Юра не желал.

Он знал, не «загуляла» его красавица-белянка, а мать и бабка, так их и этак! отговаривают ее лететь куда — никуда. На дикий восток, в евреи. Впрочем, Марийку они бы отпустили, но без Игорька им тошно…

В конце концов, Юра решился: выслал вызов сразу всем: и белянке с сынком, и ее мамаше с бабкой-казачкой, хотя это удалось ему далеко не сразу: оказалось, в израильском МВД существуют ограничения на «нееврейскую родню».