Полвека в океане. История рыбных промыслов Дальнего Востока в рассказах, очерках, репортажах - Борис Мисюк

19.11.85, вт. – Судовое время 7 часов. По судну подъём. Сегодня 19 ноября, вторник. Погода: ветер северный, 12 м/сек., зыбь, давление 762 мм рт. столба, облачно… Дззын-н-нь!.. Проверка авральной сигнализации…

И так вот монотонно, на одной скрипучей ноте, изо дня в день – ртутного столба, облачно – вещает по утрам 4-й помощник, 24-летний старичок, издалека – мальчишка.

18.10.97. – Начальник колонны судов Преображенской Базы тралового флота Охотоморской промысловой Анатолий Иванович Твердохлеб: В марте-мае сельдь в Охотском море просто губят – работают «доблестные» МРКТ (морозильно-рыболовные тральщики кормового траления) на минтае, им сельдь девать некуда, а её в прилове до 40 %. И практически вся – за борт!.. Суда, на которых сидят инспекторы рыбвода, сельдь морозят, но их – единицы. Говорит инспектор Охотрыбвода: Выловили в марте-мае (считая со ставными неводами) 65 тыс. т сельди. Соцварварство, капварварство – один хрен! – варварство. «После меня – хоть потоп…»

В Олюторском заливе

Рыбозаводским мальчишкам, ходившим в школу Олюторского рыбокомбината, шесть километров пути до родного посёлка никогда труда не составляли. А сегодня, в такой ясный, послештормовой, солнечный день, к тому же после уроков, так и хотелось бежать вприпрыжку. Ко всему ещё, выйдя из класса, увидели они в заливе большой пароход. Впрочем, вы бы не приметили ничего достойного внимания. Вам показалось бы странным волнение мальчишек, взбудораженных чёрной точкой на горизонте, ослепительно синем горизонте залива. Но точка точке рознь. Это была жирная точка, продолговатая, видная далеко-предалеко, куда дальше, чем обычно хватал глазом комбинатовские сейнеры даже самый глазастый из них. Им было в среднем по десять-двенадцать лет, а последняя промысловая экспедиция, работавшая на олюторской сельди, закончилась до их появления на свет. И потому большой пароход – это было почти такое же диво, как открытие клуба в посёлке или посадка межпланетного корабля, например, с Сириуса.

На рыбозаводе, мальчишки знали, сегодня с утра ошвартовался катер рыбинспектора дяди Кири Одинцова. Живёт он вообще в Пахаче, это от них часа два на катере, на запад, но в посёлке рыбозавода дядя Киря совсем свой, потому что в десять дней раз, а то и чаще заворачивает свой «Норд» к ним в гости.

– Айда наперегонки! – Крикнул самый младший из мальчуганов и первый припустил к посёлку.

Вся ватага, тряся портфелями, в которых колотились пеналы с фломастерами, бросилась за ним.

Мальчишки успели как раз вовремя: «Норд» отходил от причала. Дверь его рубки была распахнута, и оттуда доносился напористый, сердитый голос дяди Кири:

– Плавбаза «Удача»! Плавбаза «Удача»! Я «Норд». Выйдите на связь. Приём!

Застыли мальчишки на запорошённом снегом причале и раскрыли рты, забыв даже слепить по крепкому снежку и запустить, кто метче, в корму уходящего катера. Ещё бы: о плавбазах они слыхали только от отцов да ещё по радио – каждый день, утром и вечером, дразня воображение, говорила о них радиостанция «Тихий океан» из Владивостока.

– Плавбаза «Удача»! «Удача»… – Повторял дядя Киря, и голос его постепенно исчезал в мягком рокоте мотора «Норда». А вот уже и самого мотора не слыхать.

Катер ходко бежал в море, ныряя на зыби, озарённой низким, уже предзакатным солнцем. Только чайки всегда нелегко расстаются с тёплым оранжевым шаром и, провожая его, забираются всё выше и выше, ловят горний ветер и роняют с высоты дикие, странные вскрики.

Они кричат о счастье воли и тоске одиночества. Так думал порой рыбинспектор Кирилл Александрович Одинцов, глядя на них по вечерам, когда душой владело философское настроение. А появлялось оно и вот так – под магическим действием косых лучей заката, и по-другому – под прямым влиянием прочитанной хорошей книги. Старинная этажерка, плетённая из коричневых прутьев, занимала красный угол в доме инспектора. Отдельная полка на ней была отведена книгам современных морепроходцев-одиночек – Уильяма Уиллиса, Фрэнсиса Чичестера, Тура Хейердала, Вэла Хауэлза. Лет двести назад все ходили по морю под парусами, на больших кораблях – фрегатах, корветах, бригах, теперь же, в век электроходов и атомоходов, всё больше появляется путешественников-одиночек на плотах и утлых лодчонках. Ещё одна примета двадцатого века – тяга к природе, к одиночеству, к испытанию мужества. «Курс – одиночество» – так прямо и назвал свою книгу Хауэлз.

Для Кирилла Александровича хорошая книга была – святое дело, и был у него нюх на добрую книгу. По всему побережью Олюторского залива продавцы магазинов знали о страсти рыбинспектора Одинцова и оставляли для него новинки. Так появилась в своё время на его этажерке «Оскальпированная земля» польской писательницы Антонины Леньковой, книжка, которой он особо дорожил, а недавно с ней рядом стал «Кит на заклание» канадца Фарли Моуэта. Какой же он умница, этот Моуэт!..

«Норд» острым носиком клевал волну и убегал от берега всё дальше и дальше, оставляя слабенький след, который исчезал уже в десятке метров за кормой, потому что не в силах был противостоять даже таким небольшим волнам. Так и не дозвавшись базы по радиотелефону, Кирилл Александрович вышел из тесной рубки на палубу и сейчас, дыша полной грудью подмороженным, но всё равно весенним, как всегда в море, воздухом, любовался неоглядным простором родного залива. Не изменился он за четверть века. Байкал, пишут, изменился, Каспийское море тоже, а вот Олюторский залив остался таким же вольным-раздольным, раскинул синие крыла свои и держит на них небо.

25 лет… Возраст юноши. А для него – срок службы в рыбинспекции. Говорят: много воды утекло. Вон она, вода – сколько было, столько и осталось. Утекло другое. Годы вот, молодость. Да, и не ответишь вот так сразу: что осталось, а что ушло. Тогда, 20 лет назад, бурлила здесь жизнь, вода кипела – от винтов, форштевней, тралов кипела вода Олюторки. Сейчас рыбопромысловые экспедиции как называются – Охотоморская, Беринговоморская. А тогда была и Олюторская. Да! И рыба была знаменитая – олюторская сельдь. Сравнить, допустим, с приморской или магаданской – маленькая была, невидная, 23–25 сантиметров, но, как рыбаки говорили, пузатенькая. Круглая, как качалочка, красивая рыбка была, жирная, на вкус нежная, всем нравилась… Такая судьба, видно, у всех красивых да нежных – нарасхват… И вот ведь где обман-то, неожиданно подумал Кирилл Александрович, легко припомнив названия плавбаз: «Михайло Ломоносов», «Жан-Жак Руссо», «Фома Кампанелла», «Анатолий Луначарский» – имена! А что они с ней сделали, с бедной маленькой красавицей – полюбили, разлюбили, втоптали в грязь. Вот так вот…

Была у Одинцова эта безобидная привычка – разговор ли, мысли, особенно в волнении, заканчивать этими словами: вот так вот. И было в них то ли утверждение, то ли вызов.

На плавбазе «Михайло Ломоносов» в 1966-ом году был штаб экспедиции. Там и познакомился Кирилл Александрович с начальником приморской флотилии Юрием Ивановичем Новиковым, главным, так сказать, браконьером (разумеется, с точки зрения инспектора рыбвода). Промысловая армада уверенно добивала олюторское стадо сельди, за восемь-девять лет низведённое с положения крупнейшего шельфового стада до состояния разрозненных, просверкивающих в смертельном испуге стаек, которых и не назвать было уже косяками.

На «Ломоносове» без цветов встречали рыбинспектора – полчаса «искали» лебёдчика, потом никак не могли прицепить на гак корзину для пересадки людей. Инспектор негордый был, взобрался по штормтрапу и, на ходу мельком заглянув в приёмный бункер (молодь, конечно, он знал и так, мог не заглядывать), прошёл прямо к начальнику флотилии.

Как голодные волки, рыскали по заливу сейнеры и траулеры, и если удавалось кому поднять трал с добычей, к нему со всех сторон бросались остальные, перепахивали тралами этот квадрат поперёк и вдоль и снова расходились. У инспектора было право штрафовать капитанов за пойманную молодь, и потому добытчики десятой милей, как зачумлённую, обходили плавбазу, на которую высадился инспектор, а весть о том облетала флот со скоростью морзянки. На плавбазе тоже недобро косились на инспектора: он здесь – значит, рыбы не будет, не будет и заработка. Всё просто.

И всё сложно до того, что по вечерам голова кружилась от мыслей, точно от шторма: как привести в согласие планы и рвение рыбаков с долгом инспектора рыбвода, садовника Нептуновых садов, защитника всего живого в море. Что он, Одинцов, должен делать с Новиковым? Что может он с ним сделать? Впрочем, что должен, он знал. В архиве инспекции и сейчас ещё, наверное, лежат потемнелые, как прошлогодние листья, рапорты рыбинспектора из Пахачи. Видя, что не дождаться ему ответа на свои длинные рапорты-вопли, писал он и в газету, и в журнал, и туда, чьим органом журнал являлся. И однажды на очередном совещании в Питере, Петропавловске-Камчатском, услышал такие слова, правда не обращённые прямо к нему, а брошенные в простор актового зала, вверх, выше голов: «Есть у нас и ретивые без удержу товарищи, которым нелишне будет напомнить, что богатства наших морей – народные богатства, а планы партии и народа – также и наши с вами планы, товарищи. Мы не можем стоять в стороне от пятилетки, мы обязаны шагать в ногу…»