Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине - Владимир Успенский

- Посоветовал тебе остаться и навести порядок?

- Он сказал, что расформировывать полк опасно. Это и будет тем толчком, который вызовет бунт. А если и удастся расформировать - куда отправить людей? В других полках не лучше. Положение в столичном гарнизоне будет обсуждаться на одном из ближайших заседаний правительства. Так он заявил, но все это вяло, без веры в завтрашний день.

- Одной беседы с большевиком для тебя оказалось достаточно...

- Не шути, пожалуйста, я говорю о том различии, которое бросается в глаза.

- Так кто же тебе нужен? Кто нам нужен? - поправилась она.

- России требуется крепкое умное правительство, способное довести до конца эту войну и получить с немцев все, что нам причитается. Требуется правительство, которое сразу после войны без болтовни и демагогии быстро разовьет промышленность и сельское хозяйство. У нас есть такие ресурсы, что за несколько лет можем стать самой богатой страной мира. Вот такое правительство нам нужно. А из кого оно будет состоять, мне, в конечном счете, все равно.

- Так ли, милый? - качнула головой Галина Георгиевна. - А если у нас отберут поместья, землю?

- Никто не осмелится сделать это.

- Боюсь, что ты заблуждаешься. Прошу тебя выслушать одного человека. Это сын Голоперова - старосты из той деревни, которая рядом со Смоленским имением.

Галина Георгиевна взяла колокольчик. В дверях вырос слуга.

- Того, который из деревни...

Почти тотчас раздался звучный, браво-казенный голос:

- Дозвольте, ваше высокоблагородие?

Мужчина лет двадцати пяти в солдатской гимнастерке и черных суконных шароварах остановился посреди комнаты, щелкнул каблуками.

- Здравия желаю!

- Здравствуй. Ты Голоперов?

- Так точно! От Василь Васильича, от своего отца прибыл к вам с донесением.

- Почему не в армии?

- Отпущен на выздоровление, ваше высокоблагородие. Два года с немцем в прятки играл, два Георгия имею. А в прошлую осень достал меня австрияк палашом. Голову скобанул и вот тут, - показал Голоперов шрам, косо падавший по левой щеке к подбородку. Глубокий, сизо-малиновый, он выглядел совсем свежим.

Мстислав Захарович почувствовал: Голоперову не нравится, что его пристально разглядывают, не привык еще, наверно, к своему уродству.

- Унтер-офицер? - спросил Яропольцев. - По выправке вижу.

- Так точно, ваше высокоблагородие! В гусарах служил. А теперь обратно не берут. Шрам не помеха, хромаю я. Вместе с лошадью австрияк меня повалил. В ноге жила какая-то насовсем хрястнула.

- Попятно. Говори, с чем прибыл?

- Не порадую, ваше высокоблагородие. Имение ваше стоит, дом и пристройки целы, а имущество растащили. Бабы стекла выбили, двери с петель сняли и подчистую все добро унесли.

- Зеркала... Там замечательные зеркала были, - вздохнула Галина Георгиевна. - С екатерининских времен собирали. Из Венеции привозили, из Франции... Им цены нет.

Да, конечно, зеркала там были особенные. Мстиславу Захаровичу отчетливо представилась картина разгрома: пустые проемы высоких сводчатых окон, затоптанный паркет, осколки разбитой посуды...

- А староста что же? - спросил Яропольцев.

- Говорил им отец, и кричал, и грозился...

- Не послушались?

- Без внимания. Будто и нет старосты. '

- А власть? Местные власти где были?

- Какая она теперь власть, ваше высокоблагородие? До бога далеко, царя, извиняюсь, скинули. Нет хозяина. Приезжал, верно, какой-то чин из уезда, поговорил, поувещевал, чтобы имущество назад несли, а бабы и не чешутся. Что им слова?! В нашей волости еще тихо, а в других красного петуха по усадьбам пускают. Домов, дурачье, не жалеют. Озверел парод за войну, ваше высокоблагородие. Ему теперь губерния не указ, а местная власть вовсе - одно тьфу! Строгости нет и порядка нет!

- Мысли у тебя правильные, братец. Без строгости, без законов жить нельзя. Посему надлежит нам скорее разбить германца, закончить войну и взяться за внутренние дела.

- Беспременно, ваше высокоблагородие, - подтвердил Голоперов.

- Ты когда обратно в деревню?

Услышав этот вопрос, унтер вытянулся в струнку.

- Ваше высокоблагородие, дозвольте... Дед мой с вашим дедом на турков ходил. Отец мой у вашего батюшки двенадцать годов в денщиках состоял, по всему Туркестану вместе... А теперь мне наказ дал: поклонись, грит, барину в ноги, чтобы оставил при своем благородии. Он просит, и сам я об этом же прошу! Голоперов явно готов был броситься на колени, но Мстислав Захарович жестом остановил его:

- Вот как... Если ты, братец, рассчитываешь на теплое тыловое местечко, то зря. Завтра еду в действующую армию, на передовую линию.

- А что передовая, ваше высокоблагородие?! Двум смертям не бывать, одной не миновать! При деле буду. Отвык от деревни, тоскливо мне там. И уж раз сподобил господь всей семьей вам служить, то вы меня не обидьте! А я верой-правдой...

5

Расширенное заседание ЦК затянулось почти до рассвета. Начали расходиться лишь после того, как был создан Военно-революционный центр по руководству восстанием.

Первым, в сопровождении Шотмана и Рахьи, ушел Ленин. За ними, в некотором отдалении, шагал Дзержинский с тремя товарищами. Феликс Эдмундович хотел самолично убедиться, что возле управы нет засады и Владимиру Ильичу ничто не угрожает. Утренние улицы были пустынны. Тускло блестели мокрые тротуары. Ни казаков, ни юнкерских патрулей - все спали.

Катя Алексеева задержалась в управе, чтобы убрать и проветрить комнаты до прихода сотрудников. Никаких следов ночного заседания не должно остаться. А как здесь накурили-то за десять часов! Занавеси на окнах пропахли табачным дымом.

Было светло, когда Михаил Иванович добрался наконец до своей квартиры на Выборгском шоссе. Екатерина Ивановна уже встала, готовила завтрак. Черные волосы причесаны строго, на прямой пробор. Рукава просторного цветастого платья подвернуты, обнажены узкие в кистях руки.

Это платье с высоким воротником особенно нравилось Михаилу Ивановичу. Наверно, Екатерине вообще к лицу стоячие воротники. Или он просто привык? Когда первый раз увидел большеглазую девушку с крупными чертами лица, была на ней темная кофта с буфами, с глухим стоячим воротничком. Такой и вошла она в его память...

Жена ни о чем не расспрашивала Михаила Ивановича. Знала: что можно - муж сам скажет. Пока он умывался, она быстро и бесшумно собирала на стол.

Было время - Екатерина Ивановна волновалась, когда муж не приходил на ночь или вообще не появлялся несколько суток. И о нем тревожилась, и всякие нехорошие мысли лезли в голову. Но за долгие годы притерпелась, привыкла. Конечно, она и теперь переживала за него, однако научилась скрывать это, научилась верить и ждать.

Он поцеловал ее теплую, сохранившую девичью нежность щеку, сказал шепотом:

- Спасибо тебе!

- За что? - не поняла Екатерина Ивановна.

Он не ответил, засмеялся тихонько и на цыпочках прошел в комнату, где спали дети. Лида разметалась под простыней - жарко. Юля, наоборот, свернулась калачиком, лежит на правом боку, сунув под щеку ладошки. Губы приоткрыты, выражение такое, будто вот-вот засмеется. Наверно, что-то очень хорошее снится ей...

А как живется его мальчишкам в деревне у бабушки? Давным-давно не видел он Валерьяна и Сашу. Сюда бы их взять, да уж больно время тревожное. И голодно... Девочек тоже надо в деревню...

Поборов искушение поцеловать спавших детей - не хотелось раньше времени будить их, - Михаил Иванович вернулся к жене. На столе уже исходила паром тарелка с гречневой кашей: в углублении таял крохотный желтоватый кусочек масла.

- До чего вкусно! - сказал он. - По запаху чувствую!

- Ешь, пока горячая, - Екатерина Ивановна села рядом, участливо глядя в лицо. - Когда ложку-то в руках держал?

- Когда? - он задумался. - Кажется, вчера утром... Или позавчера? Но чай пью регулярно.

- Горе ты мое, - вздохнула она. - А еще власть называется. О самом простом для себя позаботиться не умеешь.

- Не до этого сейчас. Новости, Катюша, очень серьезные. Помнишь, прошлый раз я говорил тебе про ленинскую резолюцию?

- Еще бы такое не помнить!

- Обсуждали сегодня, - понизил он голос. - И приняли окончательное решение.

- Когда? - чуть вздрогнула Екатерина Ивановна. - Когда начало?

- В самые ближайшие дни.

- С оружием, значит?

- А как же иначе? В полную силу действовать надо.

- О господи, Миша! Сама ведь когда-то листовки носила, а с оружием не могу представить, как это вы... Про тебя вся деревня твоя знает, что ты крови боишься, курице голову ни разу не отрубил...

- Без сопротивления они нам не уступят.

- Я понимаю, но все равно страшно.

- Когда для себя - страшно. А ведь мы для людей, тут уж о себе не думаешь.

- А если неудача? Что они с тобой сделают? И с нами?