Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине - Владимир Успенский

«Эге, думцы начинают действовать не только языками!» - Михаил Иванович посмотрел на Луначарского и Мануильского. Те разговаривали между собой, не слушая очередного оратора, кричавшего, что большевики топчут демократию, их нужно остановить, пока не началась братоубийственная война. Нельзя допустить, чтобы законное правительство было свергнуто силой, жандармским путем. Калинин негромко сказал Луначарскому:

- Хочу предупредить наших о делегациях.

- Да-да, это было бы очень кстати.

Михаил Иванович вышел из зала. В кабинете городского головы, где стоял телефон, увидел женщину в темном платье с разлохматившейся прической. Энергично жестикулируя, она говорила что-то в трубку. При появлении Калинина графиня Панина поторопилась закончить беседу. Положив трубку, прошла мимо, демонстративно отвернувшись. Ему захотелось сказать насчет прически - пусть хоть на несколько минут отрешится от политики и глянет на себя в зеркало. Но с этой взвинченной дамой лучше теперь не шутить.

С конторой завода Михаил Иванович связался сразу. Попросил позвать к телефону комиссара Евсеева. Тот, вероятно, был где-то поблизости - взял трубку.

- Евсеич? Сейчас из думы двинутся делегаты к Зимнему и на «Аврору». Уговаривать будут, чтобы наши ни-ни... Ты меня понимаешь?.. Вот именно. Позаботься о встрече и сообщи в Смольный... Да, уж скорее бы...

Он не спеша возвратился в зал, на свое место. Анатолий Васильевич и Дмитрий Захарович были возбуждены.

- Столько лжи, столько брани в наш адрес! - горячился Луначарский. - Надо ответить!

- Облить холодной водой? - спросил Мануильский.

- Разъяснить нашу позицию, ведь не все гласные против нас. Некоторые просто не понимают... Мы обязаны дать отпор.

- Не позволят говорить.

- Как же это так «не позволят»? - улыбнулся Калинин, приглаживая волосы. - Потребовать надо, и все получится. Вероятно, я и выступлю, а? Удобней мне, как председателю районной управы.

- Несомненно, - кивнул Луначарский. Михаил Иванович написал записку в президиум, передал по рядам. Вскоре председатель объявил:

- Слово просит представитель большевиков Калинин.

Михаил Иванович стремительно пошел по проходу, не обращая внимания на гневные выкрики. Встал возле трибуны. Чуть заметно улыбаясь, смотрел в бушующий зал.

- Долой!

- Жандармы! - неслось оттуда.

Вскочил кто-то высокий, в пенсне, перекричал всех:

- Предлагаю прекратить прения! Прекратить! Председатель, злорадствуя, развел руками перед Калининым: ничего, мол, не поделаешь... Обратился к залу:

- Граждане, будем голосовать!

Конечно, все были «за». Одни большевики «против».

- Предложение принято, - резюмировал председатель и, повернувшись к Калинину, сообщил ему, не скрывая насмешки:

- Прения прекращены, можете не волноваться и не утруждать себя.

- Я и не волнуюсь, - успокоил его Михаил Иванович. Шагнул на трибуну, утвердился на ней, сказал ровным голосом: - Здесь выступали все, кроме большевиков. Теперь наше время.

Думцы не слушали его: свистели, топали ногами, били ладонями о портфели. Начиналась явная обструкция. Председатель не пытался установить тишину.

Михаил Иванович ждал, всем своим видом показывая, что никуда не уйдет. Снял очки, протер стекла.

Через несколько минут крикуны начали выдыхаться, шум ослаб. И сразу где-то в правой стороне зала послышалось:

День прождет, настанет вечер,А за ним наступит ночь.Ночь пройдет, настанет утро,А за ним наступит день.

Десятки голосов подхватили незатейливую мелодию, повели ее тягуче и нудно.

День пройдет, настанет вечер,А за ним наступит ночь...

Михаил Иванович ждал.

Когда одним надоедало и они умолкали, песенку подхватывали другие, она не затихала ни на секунду, лишь медленно перемещалась по залу.

Калинин ждал, твердо зная, что всему на свете рано или поздно приходит конец.

И вдруг зал разом смолк, стало так тихо, будто люди прекратили не только петь, но и дышать. Рядом с собой Михаил Иванович увидел Шрейдера. Лицо у него бледное. Он жестом предложил освободить трибуну, но Калинин не двинулся с места.

Шрейдер гневно посмотрел на него и обратился к залу.

- Граждане гласные! У меня чрезвычайное сообщение. По сведениям, полученным мною, правительству дано второе предупреждение. Скоро будет открыта стрельба!

Зал вновь загудел. Слышались злобные выкрики.

- Руганью мы ничего не добьемся, - продолжал Шрейдер. - Надо без промедления принимать меры...

Михаил Иванович терпеливо стоял на трибуне, пока говорил городской голова, пока выбирали депутацию к Зимнему дворцу и на «Аврору». Он стоял до тех пор, пока ушел Шрейдер. Взгляды думцев вновь обратились к нему. Теперь думцы молчали. Они словно осознали неизбежность: Калинина им придется выслушать.

Михаил Иванович заговорил негромко, будто не речь произносил, а рассуждал сам с собой и приглашал слушателей присоединиться:

- Меня страшно удивило заявление целого ряда гласных о том, что вдруг правительство свергается физической силой, силой штыков, что правительство свергается жандармским путем. Я не знаю, покажите мне хоть какой-нибудь пример в истории, когда бы правительство не свергалось силой. Все правительства всегда так свергаются. Мы свою тактику и раньше не скрывали перед народом. Мы всегда призывали народ и говорили: власть, враждебную народу, можно свергнуть только вооруженным восстанием. И вот когда пришло время, когда это восстание стало нужным, смешно было бы, чтобы наша партия отказывалась от этого восстания. Это было бы нелогичным. Если в такой момент политическая партия хочет существовать, она должна ясно и определенно при первой возможности провести свой лозунг в жизнь...

Михаил Иванович пристально осмотрел зал, будто выискивал, кто возразит ему. И, не найдя таковых, продолжал:

- Теперь ставится другой вопрос: что происходит - вооруженное восстание или же защита от нападения? Этот вопрос особенно дебатировался в центре, но его могут ставить только люди, совершенно не умеющие ясно представлять себе конкретные условия всяких политических событий... Ведь вопрос так стоит: если вы не нападаете, то на вас нападут. Целый ряд правительственных актов последнего времени ясно показывал, что правительство систематически на нас нападало...

Он сделал еще одну паузу, и опять зал, притихший во враждебном внимании, ничем не ответил ему. Калинин словно решал для себя, надо ли говорить дальше, стоит ли убеждать этих озлобленных, настороженных слушателей.

- Предпарламент не нами был создан, да и правительство Временное было создано самочинным образом. И поэтому говорить о свержении его как о чем-то недемократическом - смешно. Когда исполнительный орган, призванный служить народу, не выполняет воли демократии, она имеет полное моральное право свергнуть этот исполнительный орган. Я жалею, что нет сейчас здесь ни правых, ни центра, - я сказал бы им, что до сих пор большего величия, большего великодушия, чем со стороны демократии, никто не видел. Никто не вправе обвинять демократию в отсутствии великодушия. Рабочий класс и крестьянский класс никогда не расправлялись с буржуазией так, как буржуазия с ними. Ведь демократия сейчас не пролила еще ни одной капли крови, она спокойно взяла власть, и в этот момент вы авансом обвиняете эту демократию в вандализме. Кроме позора, ничего другого после этих обвинений на вас лечь не может!

Михаил Иванович сошел с трибуны. Зал молчал.

Председатель спросил неуверенно:

- Кто еще просит слова?

Вскочили сразу несколько эсеров и меньшевиков, двое столкнулись в проходе. И вдруг все замерли: где-то над Невой гулко ударил орудийный выстрел, дрогнули массивные стены здания.

5

В девять часов сорок минут вечера комиссар «Авроры» большевик Белышев дал команду:

- Носовое орудие, огонь! Пли!

Шестидюймовка ахнула холостым зарядом, яркая вспышка пронзила черную глубь реки.

Выстрел, как было условлено заранее, известил о начале общего штурма. По всей линии окружения сразу усилилась перестрелка. Солдаты и матросы предложили посторонним лицам разойтись по домам.

Особенно много людей было на Невском проспекте. Ивану Евсеевичу Евсееву, только что прибывшему сюда со своим отрядом, пришлось выделить группу матросов, которые шаг за шагом оттеснили любопытствующих и остались стоять неровной шеренгой, перегородив всю улицу. Эта же группа должна была прикрывать морской отряд от ударов с тыла.

Сам Евсеев отправился на площадь, где на холодных мокрых камнях лежали матросы и красногвардейцы. Они вскакивали по двое, по трое, пробегали несколько метров и вновь падали, опасаясь выстрелов из-за дровяных баррикад. Оттуда стреляли несколько пулеметов, но либо пулеметчики были неважные, либо не хотели бить в цель: во всяком случае пули неслись высоко, не доставая лежащих, могли срезать только тех, кто поднялся во весь рост.