Африка — земля парадоксов - Владимир Корочанцев

Бога же африканцы любят и не боятся. В романе нигерийского писателя Чинуа Ачебе «Стрела бога» рассказывается, как к старому жрецу прибежал сын, которого взволновала встреча в лесу с незнакомым человеком. Отец объяснил ему, что он столкнулся с самим богом Идемили, торопившимся на свидание к другому богу. Такая встреча могла быть опасна лишь для человека нечестного, пояснил мальчику старик. И впрямь, если дерево не болеет, на нем не растут грибы и ничто не грозит ему. «Каждый судит о других по себе», — гласит африканская пословица. Всю жизнь, как нам кажется, мы ищем истину, невинно путая ее с правдой. А ведь разница между ними громадная: правда — это то, как окружающий мир видится в наших чувствах и сознании, а истина — то, что есть на самом деле. Истину же мы поймем, ощутив свою связь со всеми предшествующими поколениями, не отказываясь от их опыта. Да, правы африканцы: есть на свете и Бог, живы и наши предки, если в нашей груди бьется доброе совестливое сердце. Они — в нем до последнего нашего вздоха. И в этом — истина.

СКАЖИ МНЕ, В КАКОМ ДОМЕ ТЫ ЖИВЕШЬ…

— Дом — основа основ в нашей жизни, самое безопасное и надежное место в этом мире. Обитель живых должна нравиться не только нам, но и предкам — иначе в ней будет трудно жить, в нее то и дело будут проникать недобрые силы. Ведь предки, перебираясь в мир теней, продолжают делить с нами все наши радости и невзгоды, — без них нам не защитить родного очага, — скупо и даже с некоторой неохотой отвечал на мои расспросы Секу Конате, житель глухой деревеньки близ малийского города Сегу.

На этой мысли все его ответы кончились. В Африке не любят вдаваться в морально-этические подробности, касающиеся отношения к жилищу. Причин тому я не знаю, но, по наблюдениям, люди предпочитают не распространяться и не откровенничать по этому поводу. Здесь есть свои тайны.

Одно я замечал, по крайней мере по разговорам и поведению моих камерунских, малийских и буркинийских друзей: в наших взглядах на жилище было кое-что общее. «Каждый из нас может свидетельствовать своим внутренним опытом, что не только люди, но даже местности, дома и вещи имеют свое духовное лицо, свой темный или светлый фон, — попытался вникнуть в психологию святых и добрых мест России архимандрит Рафаил (Карелин). — В некоторых домах нам легко и хорошо, мир водворяется в сердце, забываются все наши заботы и противоречия, мы перестаем думать о греховном и суетном. Уже древние заметили, что дух человека как бы «отпечатывается» на его вещах. Так и наоборот, есть дома, где какая-то тяжесть давит грудь, где человек чувствует тоску и тревогу, ему хочется поскорее покинуть это место, бежать оттуда. Есть места, где человек дышит полной грудью, вдыхает чистый воздух, как в горах или в саду. А есть дома с роскошной обстановкой, тщательно убранные, как будто каждая вещь вылизана языком, и в то же время чувствуется, что атмосфера этого дома пропитана миазмами; человек ощущает липкую, зловонную грязь, как будто разлитую вокруг него. Есть места, где внезапно содрогается душа, ей кажется, что здесь совершилось преступление и пролилась человеческая кровь. Особенно поражены этой «черной радиацией» греха те дома, где занимаются колдовством, гаданием, спиритизмом и так далее».

Для многих африканцев само ощущение отечества начинается с дома, с семьи, а потому дом должен быть всегда чистым, выметенным, наполнен доброжелательством. И еще одна существенная деталь: вещи в африканском жилище, как рассказывал мне малийский поэт Гауссу Диаварра, живут в тесной связи с его обитателями, «разговаривают» с ними, служат им, радуются им и обижаются на них.

Возводя традиционное жилище, африканец больше учитывает сугубо практические и подспудно мистические обстоятельства, чем абстрактные эстетические или геометрические критерии. Поэтому оно гармонирует с окружающей средой, частью которой становится само. Его конструкция, форма столько же зависят от образа жизни и характера хозяев, сколько от имеющихся в их распоряжении материалов, климата, рельефа местности, господствующих ветров.

На севере Камеруна крестьянская семья занимает целый комплекс связанных между собой хижин, а у маса в Чаде, акамба в Уганде, курумба в Буркина-Фасо она теснится вместе с домашними животными в одном помещении.

В лесистых районах строят дома, обычно прямоугольные, из дерева, бамбука, тростника, травы, соломы. Крыша на них двускатная, реже четырехскатная, из листьев пальмы рафии или кусков коры. Члены семьи расселены по крошечным комнаткам с легкими перегородками. Двери широкие, нараспашку, часто вовсе не закрывающиеся: от врагов, рассуждают там, нас хранит лес, а друг с другом мы ладить умеем.

Жилища саванны — массивные глиняные кубы с низким дверным проемом и овальные глиняные хижины под остроконечной или куполообразной крышей. Внутри все подчинено соображениям удобства: кухни и загоны — попросторнее, спальни маленькие, уютные, чтобы отдыхать в тепле и покое, житницы приподняты над землей для защиты припасов от грызунов и сырости.

У хауса в Нигерии, вокруг Томбукту и Гао в Мали принято сооружать глинобитные дома в два этажа, с террасой и плоской крышей, где в багряные предзакатные часы люди беседуют о жизни, неторопливо попивая чай.

Разноголосья в африканской народной архитектуре хоть отбавляй, но оторопь берет чужеземца новичка лишь из-за незнания им правил, определяющих виды и типы жилья для различных природных зон. Самая неказистая хижина в забытом богом уголке континента несет на себе отпечаток вечности, ибо при всех индивидуальных «причудах» она есть плод коллективного зодчества поколений.

— Покажи мне жилище африканца, и — держу пари — я подробно опишу тебе климат, ландшафт, флору и фауну его родных мест, короче, условия, к которым он приноравливается, его занятия и привычки, даже характер, — не раз говорил, сверля меня иссиня-черными, как переспелые сливы, глазами Аттилио Гаудио, несравненный знаток Сахары.

У этого непоседливого, хотя и склонного к полноте итальянца, храбро бившегося с фашистами, в четырнадцать лет выступавшего от имени партизан на стотысячном митинге по случаю капитуляции гитлеровцев в Милане, острый ум сочетался с лучезарным обаянием и беспредельной доброжелательностью. Только такие сердечные, открытые люди и могут понять, расположить к себе чернокожих жителей Африки, миллионы раз обманутых и растоптанных европейцами колонизаторами.

Встречаясь позднее с Аттилио, корреспондентом агентства АНСА, на вечерах парижской Ассоциации иностранных журналистов, мы неизменно перебирали в памяти былое, перешучивались, вспоминали, как однажды в поисках стоянок туарегов колесили на джипе по Предсахарью.

…В тот день мы долго сидели в шатре — фелидже, по которому гулял освежающий сквознячок, ели фасолевую похлебку, кускус, запивали финики верблюжьим молоком, судачили о том о сем с сановитым хозяином Имажереном Фаделем бен Феззане и приходили в себя после песчаной бури, застигшей нас в пути. Когда по поверхности барханов засновали словно вырвавшиеся из-под земли ручейки песка, обеспокоенный шофер сказал вполголоса: «Беда!» — и прибавил газу. Схватившись за дверные поручни, мы неотрывно следили, как песчаные струи вздымались фонтанами, выше и выше, застилали горизонт. Ветер свистел по-разбойничьи. Сквозь все зазоры в машину просачивался тонкий отфильтрованный песок, во рту хрустело. Видимость терялась, наваливался песчаный туман. На счастье, туареги оказались совсем близко.

Фадель вместе с нами радовался нашему избавлению.

— Бывает, в песке тонут машины, исчезают люди, если буря долго не прекращается, — промолвил он.

Дочь хозяина в черном, как безлунная ночь, покрывале и широкой темно-фиолетовой юбке нежно пиликала на однострунной скрипке, освобождая наши сердца от страха. У ее ног, подобно верным псам, лежали, подперев подбородок руками, двое юношей с кинжалами в расшитых бисером ножнах. Они будто не замечали нас, поедая томными взорами музыкантшу. Вообще туареги умеют сосредоточиваться на одном объекте и не видеть никого вокруг себя.

— Кто это? — кивнул я на парней.

— Поклонники моей дочери, — бесстрастно обронил Фадель.

У туарегов периодически устраиваются посиделки, во время которых девушки играют на скрипке и сочиняют со своими почитателями возвышенные стихи, сияющие чистотой чувств. Их метафоры душисты и нежны, как цветы, распустившиеся после первых дождей, они напоены любовью к пустыне, где протекает вся жизнь кочевников. Браки здесь заключаются по любви, на небесах.

Туареги бесконечно перемещаются между городами Гадамес, Томбукту и Агадес, в зоне сухих степей с суточными колебаниями температуры от —10 до +50 градусов по Цельсию. Дожди в Сахеле редки, осадков выпадает 150–350 миллиметров в год, так что без искусственного орошения о земледелии и думать нечего. Главное занятие этого народа — скотоводство. Живут «бродяги Сахеля» налегке, всегда готовые навьючить на верблюда переносную палатку и тронуться в путь. Дорога не пугает людей — их смущает топтание на месте. Родина туарегов, источник их вдохновения — могилы предков. Отбивая по привычке поклоны Аллаху, в трудные моменты они забывают о нем и опускаются на колени перед дорогими могилами, беззвучно молят предков о помощи, ищут облегчения в немом диалоге с ними, в собственных раздумьях.