Философ Горы - Борис Михалев

29.

- Первым творцом был Бог, способность чего после передалась Его образу и подобию. Все наши возможности - частички божественного потенциала. Но если Бог неподвижен, как Он сотворил мир и откуда творчество в нас?

- О творчестве человека и Бога следует говорить в разных планах. Бог - причина творения, но не творец в буквальном смысле этого слова. Движущееся как бы само творит свои формы, опираясь на Бога как на схему. Когда рабочий делает деталь, глядя на чертеж, сам чертеж, являясь смысловой основой детали, не изменяется и непосредственного участия в ее создании не принимает.

- Тогда возникает ощущение некой беспомощности Бога!?

- В божественной организации имеет место разделение смыслового и инструментального компонентов. Движущееся в чистом виде, принципиально не может содержать в себе организующее начало своего движения, которое в свою очередь, как таковое, абсолютно неподвижно. При этом они никогда не смешиваются. Смысл пронизывает собой движущееся, но в нем не растворяется. Разрозненные жемчужины превращаются в ожерелье, лишь благодаря нити, но нить остается нитью, а жемчуг - жемчугом. Полководец лично в атаку не ходит, но когда армия побеждает, победа остается в истории под именем полководца. Божественное творчество статично, человеческое - динамично. Движение всегда - путь от несовершенства к совершенству, средство преодоления первого. Человек творит, лишь пока несовершенен, с целью получить право не творить, без которого остановившись, он перестает быть человеком и опускается в низшие сферы бытия.

30.

- По моему разница между творчеством человеческим и божественным заключается в том, что только Он способен сотворить личность.

- Личность не творима Богом, она и есть Бог, как бы один из Его аспектов. Так лучи света от единого источника, преломляясь под разными углами через разные призмы, создают иллюзию синего, красного, желтого. При этом истинный изначальный целостный свет - белый, и источник единственный.

31.

- Богооставленность и богоотступничество, как необходимый элемент творческого пути, соответствуют божественному предназначению человека.

- Это две разные вещи. Их нельзя приравнивать. Первое - неявность Бога - нормальное человеческое состояние, позволяющее найти Его самостоятельно, то есть выбрать между богоустремлением и богоотступничеством. Второе же не есть собственно элемент божьего замысла, а лишь как бы его побочный эффект. Свобода предполагает возможность заблуждения, из чего, впрочем, ни обязательность последнего, ни его оправдание не следует.

32.

- Мир-космос и "мир сей", чей князь - бес - разное. Первый гармоничен, а второй образуется как результат искажения истинного пути, отхода от божественных принципов бытия.

- Согласен. Уточню только, что ничего не образуется. Объективно мир единственный, и он - мир-космос, "мир сей" же - это человеческое заблуждение, смещение смысловых акцентов. Князь мира замыкает личность в потоке внешних состояний, тонкое обуславливает грубым, признает случайность и хаос, а порядок - лишь как продукт человеческого разума, отрицает внемирный абсолютный центр всего. В этом его главное искушение. Оно - не в наслаждениях, усиливающих животность, а именно в обмане, заставляющем неправильно видеть мир.

33.

- Обусловленность часто ассоциируют с упорядоченностью, а свободу со случайностью, на этом основании опасаясь последней. Что скажешь ты по этому поводу?

- Случайности не существует вообще. Это иллюзия несовершенного сознания. Но даже если употребить это понятие относительно отдельно рассматриваемых частностей наиболее дифференцированного бытия, оговорившись, что глобальный смысл здесь ввиду не имеется, то оно в любом случае - атрибут движущегося мира, свобода же - это прежде всего выход за его пределы.

34.

- Кто-то говорит о необходимости мирской, кто-то - о необходимости религиозной. Как ты думаешь, есть ли она вообще для человека в чем бы то ни было? И если есть, то в чем?

- Видишь ли, в самой сути этого понятия заключено нечто внешнее и постороннее к личности, к воле, от нее исходящей. Свое естественно, а не необходимо. Тяжесть и принудительность несовместима с достоинством личности, с внутренней гармонией "я". Если я сам для себя необходим, то я такой сам себе и не нужен, я - уже не я. А так как человек - поле противодействия двух сил - мирской и духовной, то он вынужден какую-то из них признать своей, и соответственно, другую отвергнуть. Согласно этому выбору и определяется, что естественно, а что необходимо. Или страсть образует личность, а все религиозные ограничения навязаны извне, или наоборот, "я" неподвижно, а изменчивость страсти - груз, и потребности, с ней связанные временны и подлежат устранению. В принципе, это разделение на необходимое и естественное - чисто человеческое. Разжигание страстей приводит к растворению в них личности и потере выбора, а значит, и разделения, на его возможности базирующегося. Там все необходимо, личное исчерпывается им и выйти за его рамки не может. При устранении же страстей личность открывается во всем объеме и ничто уже не мешает ее полноте. Нет ничего необходимого.

35.

- Для реализации высшего человеческого достоинства необходимо избавиться от того давящего чувства, которое испытывает вол, идя по борозде. В этом смысл творческой этики. Она не имеет своего однозначного пристанища ни в религии, ни в науке. Произведения экономических материалистов, как ни странно, перекликаются с ветхой книгой закона. В обоих эта воловья тяжесть.

- Давящее чувство - атрибут грубого греха. Творческая же стадия следует за его устранением. Поэтому само творчество от, как ты выражаешься, воловьей тяжести освобождать не может и не должно. К этому призван закон. Что касается указанных книг, то они данное состояние лишь одинаково констатируют, нацеленность имея противоположную. При общей опоре, принципиально важно, в какую сторону от нее оттолкнуться. Ветхий закон устремляет человека к выходу из отяжелелого состояния, материализм же утверждает его незыблемость и, мало того, неприкосновенность, хочет окончательного в нем удобного устроения.

36.

- Церковь, облегчая человеку бремя греха, одновременно и снимает с него ответственность, позволяет не думать о своем высшем предназначении.

- Она ничего насильно с него не снимает и не возлагает, а как бы предоставляет ему себя, чтобы он перепоручал ей ту ответственность, нести которую сам еще не в состоянии. Поэтому степень свободы каждого члена церкви отнюдь не одинакова. Она пропорциональна уровню духовности. Церковь - это не государство, она по большому счету от человека ничего не требует. Ее воспитание - костыль, а не палка для побоев. Пафос религиозной опеки авторитетен, то есть существует лишь в меру принятия его каждым. А это прерогатива жесткого личного выбора. Человеческий облик определяется не полной ответственностью во всем до конца, что скорей соответствует облику божественному, а ответственно принятым единственным решением. Претензия быть абсолютно совершенным сразу, будучи профанацией совершенства, а соответственно, его противоположностью, наглядно демонстрирует не только возможность, но и сугубую соблазнительность выбора неправильного и относительно высшего человеческого предназначения губительного. Церковная жизнь способствует повышению ответственности и при правомерном его наступлении иметь с ним противоречий не может.

37.

- Испытывающий страх перед творчеством манкирует религиозную обязанность. Его расслабленное смирение - профанация духовного роста.

- Страх перед творчеством означает неготовность к нему. Творчество не отвергает смирения, а лишь идет дальше, включает его в себя, но им не исчерпывается.

38.

- Смысл жизни - в достижении свободы. Но для этого требуется победа над низшей природой. Церковное же смирение расслабляет и не дает выполнить этой задачи. Мотивировка проста - грех человеческий тяжек. Но следует ли из сугубой болезненности невозможность и ненужность лечения?

- Человек, действительно, погряз в грехе, но это не означает тождественность греха и личности. Первый - шелуха на последней, привязывающая ее к земле, но с ней не смешивающаяся. Грех человека и принципиальная чистота "я" как раз и обуславливают необходимость освобождения. Несоответствие внешнего и внутреннего, напускного и истинного ставят задачу преодоления власти мира над личностью. Выпустив из внимания один из этих двух компонентов, можно заблудиться. Смирение - великая добродетель, если речь идет о подставлении другой щеки, когда ударили по одной. Но понимание его как непротивления своей греховности - слишком вольная и мерзкая интерпретация, к истинной церковности не относящаяся.

39.

- Церковь не воспитывает человека героем, внушает ему: будь тих и смирен. Мало того, она препятствует его горным, жертвенным порывам.