Явление хозяев - Наталья Резанова

Оставшись вдовою, эта особа пренебрегла возможностью вторично выйти замуж за какого-либо приличного человека, каковых немало в нашем хранимом Богами городе, и отдаться под его защиту. Она предпочла коснеть в безбрачии, дабы его прикрытием предаться безудержному разврату и гнуснейшему из извращений – язык мой не поворачивается назвать его по имени!

Сальвидиен испытывал легкую брезгливость. В метрополии давно вышел из моды обычай столь откровенно обливать противную сторону грязью. Но провинция есть провинция, не зря Лоллия предупреждала его, что судебные традиции здесь более консервативны. И судьи слушали с явным интересом. Да, господа, извращения – это увлекательнее, чем денежный баланс…хотя, как для кого.

– Пренебрегая скромностью, свойственной ее полу, – продолжал Опилл, – Лоллия Петина всячески пренебрегает обществом добродетельных матрон, но лишь мужчин допускает в уединенный дом свой, иногда и во множестве единовременно. Одного этого было бы достаточно, чтобы по законам предков осудить ее. Но всего перечисленного, увы, мало ей, господа судьи! Наш древний город по всей обитаемой вселенной славится множеством храмов и святилищ. Но кто когда-нибудь видел, чтоб Лоллия Петина посещала храмовые праздники, воскуряла благовония у алтарей, украшала цветами статуи божеств? Нет, нет и нет! Я осмеливаюсь утверждать, что нечестие свое она обратила и на худшее – на преступные занятия магией и колдовством. Ибо, как не видали глаза наши Лоллию Петину в благочестивых процессиях, помавающих торжественно ветвями мирта и лавра, так всякий зрел сопровождающих носилки псов, чудовищно злобных и кровожадных, имена демонов преисподней – погибель им! – носящих. И, о дивное диво! Мерзкое диво! Чудовища эти столь повинуются приказам, что от Лоллии Петины либо прислужницы ее дикарской, без сомнения, в уловках варварского ведьмовства изощренной, исходят, как тварям бессловесным, разума лишенным, никак не возможно, иначе как посредством волхования. И каковы же приказы эти, спросите, добрые судьи? Столь жестоки и бесчеловечны, что и словами не передать. На людей нападают, плоть их терзают, кровь проливают, и уже свершилось убийство, псами этими, недаром демонами нареченными, совершенное, убийство, о котором многим ведомо. Знают о нем, но молчат, сами жертвами этой безжалостной женщины и исполнителями воли ее преступной стать опасаясь. Но нашелся человек, у которого достаточно храбрости обличить злобное коварство и заявить: Лоллия Петина не только подает поведением своим удручающий пример, она опасна для граждан прекрасной Ареты, ибо поощряет действия, губительные для жизни свободных людей. Если не ограничить ее имущественные права, говорит почтеннейший Апроний Евтидем, то может произойти и худшее. Ибо как обращается она со своим имуществом? Рабы ее разговаривают, как свободные, – и тому есть свидетели, держатся, как свободные, расхаживают повсюду, как свободные – далеко ли до того, чтобы они и возомнили себя свободными? Но никого не наказала она за подобное поведение. А страдают от этого безвинные граждане. Милостивая к рабам, жестокая к свободным – такова Лоллия Петина во всем. И если таковы дела на ее городской вилле в Сигиллариях, то сколь ужасающей должна быть картина в отдаленных от города Гортинах? Итак, я требую, чтоб в возмещение ущерба и в уплату старинного долга имение Гортины должно быть передано в руки Апрония Евтидема. Я кончил, благородные судьи.

– Имеет ли что сказать представитель ответчицы? – осведомился судья Демохар.

Сальвидиен встал.

– Насколько я понял, обвинения истца сводятся к следующему: распущенное поведение, занятия колдовством, и поощрение убийства и кровопролития.

Евтидем не решился ответить сразу. Он посовещался со своим адвокатом, после чего Опилл – а не сам истец – подтвердил:

– Да, ты понял правильно.

– В подобном случае сторона ответчицы не имеет ничего против того, чтобы обвинение было сформулировано именно таким образом и подписано почтенным Апронием Евтидемом, – сказал Сальвидиен.

Домой он вернулся поздно – ему было важно убедиться, что Евтидем не передумает и подпишет обвинительное заключение, а заодно дожидался, пока судебный секретарь сделает для него копию речи Опилла. Теперь и то, и другое было у него на руках. И сидя при свете масляной лампы за приготовленным кухарем Полифилом рагу из зайчатины и чашей разбавленного красного вина, Сальвадиен размышлял, как построить защиту. Он был доволен тем, как складывались события, хотя, казалось, должен прийти в ужас. Ведь обвинение в занятиях магией было очень серьезным, и грозило смертной казнью. Однако Сальвадиен не мог припомнить, когда в последний раз эта статья применялась на практике. Скорее она служила орудием устрашения, которое не всегда срабатывало. И если в метрополии колдуны и маги еще держались в рамках, то на окраинах Империи им в голову не приходило скрываться от правосудия.

И тем не менее, закон оставался законом. Требуемое наказание за колдовство – смерть. То же самое и за пособничество в убийстве. Но Евтидем не требовал ни того, ни другого. А это означало – никаких доводов весомее тех, что собаки Петины кого-то искусали, и, возможно, до смерти, у него в запасе не имеется.

Сальвидиен приказал себе остановиться. Он по-прежнему мыслил слишком рационально, слишком логично. А логика плохо уживается с местными нравами, речь Опилла служит очередным тому подтверждением. Не следует особо уповать на то, что он сможет победить противника, просто апеллируя к разуму.

И все же чутье подсказывало ему: если бы Евтидем ограничился имущественными вопросами, то имел бы гораздо больше возможности победить. Теперь же, подписав обвинение в том виде, в каком оно сформулированно, он по закону уже не имеет права вносить туда дополнения. Даже если покойный сенатор и впрямь не вернул полностью долга, это уже не имеет значения.

Но все же к разговорам об убийстве не следует относиться пренебрежительно. К следующему заседанию он должен узнать, что за этим стоит.

– Правда здесь в том, мой Сальвидиен, лишь в том, что я не люблю общества почтенных матрон… впрочем, как и вообще женского общества. – Лоллия Петина изящным движением протянула ему папирус. Еще утром она в послании уведомила его, чтоб он захватил с собой копию речи обвинителя. Сальвидиен повиновался, хотя был уверен, что ей неприятно будет это читать. Однако Петина и бровью не повела. То ли прекрасно владела собой, то ли злословие ее мало трогало. – Если бы я осталась жить в метрополии, возможно, все сложилось бы по-иному. Но здесь… Речь, конечно, не о местных женщинах, это полуживотные. Дамы из нашего круга ведут себя в Арете либо словно кошки на грязном полу, которые боятся замарать лапки… либо, как те же кошки… в определенные периоды.

Хотя сравнение было банально, форма, в каковую облекла его Петина, заставило Сальвидиена улыбнуться.

Было около полудня, когда он пришел. в Сигилларии. Вилла Петины расположилась на самом берегу Орфита, и с реки веяло прохладой. Ворота открыл старый раб в опрятной цветной одежде, при положенной его должности палице, и в ошейнике, разумеется, не серебряном. Тут же появилась служанка – полная противоположность виденной им прежде – маленькая, изящная, с кудрявыми, красиво уложенными волосами, в нарядном голубом платье – и без всякого ошейника, но при стеклянных бусах, и проводила его к госпоже. Каким образом она умудрялась одновременно стрелять в него глазами и демонстрировать крутой изгиб бедер, грубым мужским умом было не понять.

По пути к дому они миновали кипарисовую аллею, в которой Сальвидиен увидел статую Сминфея-стреловержца, а в атриуме – алтарь предков. Итак, Опилл, либо вещавший его устами Евтидем – солгали насчет безбожия Петины. Сальвидиен в этом и не сомневался.

Петина дожидалась его в табулярии. Два кресла, обтянутые кожей офиусской выделки стояли друг против друга, одно на небольшом мраморном возвышении. Петина появилась почти одновременно с адвокатом в сопровождении Гедды – правда, без собак, что несколько успокаивало. Сердечно поздоровавшись, она взяла у Сальвидиена свиток с речью, села и принялась читать. Гедда заняла место на приступке у ног госпожи. Чтоб рабы в присутствии хозяев сидели, да еще без дела – подобное действительно нарушало приличия, но Сальвидиену почему-то трудно было представить, чтобы эта девица овевает госпожу опахалом, подает ей сласти или расправляет складки на одежде.

Покуда Петина читала, Сальвидиену ничего не оставалось, кроме как разглядывать ее. Светские дамы в этот час обычно только покидали постель, но Петина сегодня, несомненно, встала рано. Она была не из тех женщин, которые способны встретить гостя неприбранной и непричесанной, а для того, чтобы выглядеть подобающим образом, нужно было потратить много времени. Сегодня на ней было платье шафранного цвета, на плечах – шелковое покрывало, шею украшало ожерелье из солнечного камня, оправленного в золото, прическу – диадема из хризолитов. Ногти были выкрашены не пурпуром, как заведено, а золотым порошком. Все эти цвета, как правило, не идут женщинам с темными волосами и глазами, но Петине почему-то были к лицу. Все-таки она была очень хороша. Старые моралисты, обличавшие женщин, носящих шелковые и кисейные платья, благодаря которым они не показывают любовникам в спальне больше того, что видят прохожие на улице, были не совсем неправы, но, чтобы осмелиться облачиться в такой наряд, надо обладать подобающей фигурой.