Культура времен Апокалипсиса - Адам Парфрей

Другие объекты водитель «ощущает» как внешние по отношению к автомобилю и оценивает расстояние от машины при помощи действий, грубо напоминающих те, с помощью которых происходит оценка среды, окружающей физическое тело. Разница состоит в том, что сигнал, идущий от мозга к автомобилю, — непрямой и затрудняется физической отделенностью от приборов-дополнений водителя от соответствующих контролирующих механизмов. Немногим больше десятилетия назад велись разговоры о создании экспериментальной тормозной системы в автомобиле, которая должна была приводиться в действие простым поднятием брови, что в половину сокращало время срабатывания обычных тормозов, а также уменьшало физические усилия и механическую работу.

По мере того, как мы разрабатываем все более тонкие механизмы, реагирующие на теплоту, давление и биологические сигналы, мы, похоже, приближаемся к тому моменту, когда завести машину одним «желанием» будет относительно несложным делом. Отдельные шаги между мыслью и осуществлением желаемой цели начинают размываться и в конечном итоге исчезать. Поток сигналов между органическими и механическими элементами, объединенными в систему, постепенно становится постоянным и непрерывным.

Эта тенденция к установлению непрекращающейся связи привела к тому, что работа оператора машины оказалась переведена с «уровня мускульной деятельности на уровень восприятия, памяти и мышления, то есть на уровень внутренних умственных (психических) процессов».[4] Математик из Массачуссетского технологического института Норберт Винер (1894–1964) заметил, что промышленная революция затронула механизм главным образом как альтернативу человеческим мышцам. По мнению Льюиса Мамфорда,[5] озвученного в работе «Пятиугольник власти», «биологическое возникновение человека действительно ускорилось за последние два миллиона лет; и шло оно преимущественно в одном направлении — в направлении наращивания нервной системы под управлением деятельности мозга, которая становилась все более и более унифицированной». Механизмы делают тело расходным материалом. Если машины чего-то и достигли, так это редукции человеческого «я» до мозга и центральной нервной системы.

История простейших инструментов представляет собой историю расширения и артикуляции функций человеческого тела. Орудия труда, которые около двух миллионов лет назад считались грубыми придатками тела, нужными для повышения силы и эффективности действий последнего, являются пассивными участниками выполнения работы.

«Машина — это просто дополнительная конечность; и это самый важный момент в механизмах» (Батлер, «Едгин»[6]). Объединенные последовательно орудия труда суть машины. Машины ушли дальше от инструментов: они способны на автоматизм различной степени (саморегулируемая деятельность без участия человека), обусловленное поведение (принятие решений) и проявление реакции на сенсорные раздражители, осуществляемую через искусственные органы. История механики демонстрирует примеры не только расширения, но и замещения человеческой деятельности. В действительности Мамфорд назвал машину «своеобразным второстепенным организмом, созданным для выполнения одного набора функций». Это можно было бы назвать продолжением конечности, развившейся из продолжений мозга.

Технология улучшается описанным Дарвином образом, как это можно наблюдать на рынке электроники, где «непригодные» хитроумные изобретения вымирают ежегодно. По мере того, как технология поглощает все больше и больше человеческой работы, черта, разделяющая биологию и механику, мало-помалу становится менее различимой. Хотя мы по-прежнему изготовляем орудия труда и наши «логические устройства» все так же являются инструментами в общем смысле этого слова, контекст существования изменился. Никому из тех, кто жил во времена Герона Александрийского,[7] и в голову не пришло, что «потомки» пяти сконструированных им машин смогут производить мгновенные логарифмические вычисления или встраиваться в тело в качестве рабочих элементов. К началу Второй мировой войны машины демонстрировали поведение, которое первоначально приписывалось формам примитивной жизни. Первые управляемые ракеты разрабатывались с тем, чтобы они могли искать цель и сканировать в уме, который «воплотил основную механическую идею работающей модели, способной вести себя во многом как простое животное» (Грей Уолтер, «Живой разум»).

Переходной зоной между биологий и технологией завладела кибернетическая теория. Этимологические корни слова «кибернетика» связаны с греческим словом «рулевой». Само слово «кибернетика» Андре Ампер использовал в 1834 году в значении «наука управления» или «ответвление политики, имеющее отношение к средствам управления». Норберт Винер использовал этот термин для обозначения «изучения контроля и коммуникации в животных и механизмах», особенное внимание уделяющего математическому анализу информационного потока между биологическими, электронными и механическими системами и поддержанию порядка в этих системах.

Сложность предсказания траекторий быстродвижущихся целей во время Второй мировой войны вдохновила Винера и Джулиана Бигелоу на развитие кибернетики. Постоянно меняющаяся информация о направлении движения цели и ее скорости обусловили необходимость создания устройств обратной связи, которые позволили бы оружию регулировать собственные движения. Что любопытно, люди-операторы автоматического оружия Винера (оно так и не было сконструировано) были наделены таким же статусом, как и электромеханические компоненты петли обратной связи.

Информация, полученная в ходе реализации проекта, связанного с изучением обратной связи и сервомеханизмов, побудила Винера и его коллег разработать модель центральной нервной системы, «представляющей некоторые из самых характерных ее действий в качестве циклических процессов, проникающих из нервной системы в мышцы и снова входящих в нервную систему через органы чувств» (Мак-Кордак, «Машины, которые думают»).

«Связующим звеном была электроника, и почти мистическим было соответствие математической логики поведению электронных схем. Суть новых информационных наук заключалась в точном определении и измерении информации в математических терминах, в добавлении информации к списку фундаментальных для науки понятий: веществу, энергии, электрическому заряду и т. п.» (Хэнсон, «Новые алхимики»).

«Мне давно было ясно, — пишет Винер в своей «Кибернетике», — что современная сверхбыстрая вычислительная машина — это, в принципе, идеальная центральная нервная система для аппарата автоматического контроля, и что ее входные и выходные данные необязательно должны быть выполнены в форме цифр или диаграмм, а очень даже могут представлять собой результаты считывания информации с искусственных органов чувств, например, фотоэлементов или термометров, а также действия двигателей либо соленоидов».

Перенос информации — важнейший вопрос при обсуждении текущего состояния технологии. Для выполнения поставленных задач автоматам требуются лишь инструкции. Связь с машиной лежит в плоскости интеллекта. Нашу работу проделывает язык программирования. По мнению Винера, язык «не является признаком исключительно живых существ, это признак, который живые существа могут в известной степени разделять с созданными человеком машинами».

«Кибернетика зафиксировала переход от одной доминантной модели — или набора объяснений явлений — к другой. Энергия, центральное для Ньютоновой механики понятие, теперь заменена информацией. Понятия теории информации, такие как кодирование, хранение, помехи и т. п., обеспечили лучшее объяснение целого ряда явлений, начиная от поведения электронных схем и заканчивая поведением реплицирующейся клетки» (Мак-Кордак, «Машин, которые думают»).

Электрическое питание машин позволило осуществить диалог между органическими и механизированными системами. Открытие электрической нервной стимуляции, сделанное Гальвани около 1790 года в ходе опытов с мышцами животных, положило начало электрофизиологии (что, очевидно, вдохновило Мэри Шелли[8]). В 1875 году были открыты электрические токи мозга, а в 1924 году Ганс Бергер изобрел способ записи электрической активности с поверхности кожи, который впоследствии станет известным как электроэнцефалография, центральный элемент биологической обратной связи.

Все живые ткани чувствительны к электрическому току и дают слабое электрическое напряжение. Деятельность нашей нервной системы сопровождается электрическими потенциалами, и ее можно контролировать извне посредством электричества, что обеспечивает средства прямой коммуникации между человеческими и механическими системами — общую для биологической обратной связи и протезирования задачи.