Повелитель теней: Повести, рассказы - Наль Подольский

Наш стол через полчаса был уставлен бутылками, и официантка теперь приносила всякую снедь, веселая и счастливая, как будто обслуживала не компанию приезжих, а свадьбу любимой подруги.

Я старался включиться в атмосферу всеобщего радушия и поддерживал общий, дружелюбный и нарочито простой разговор о крымских винах и мелких дорожных происшествиях, но не мог отделаться от тайной досады — бессмысленной и несправедливой по отношению к этим милым людям — словно они собирались посягнуть на мое душевное спокойствие.

Юлий взял на себя роль распорядителя — ему нравилось в шутку изображать из себя здешнего старожила, почти коренного жителя города. По его просьбе официантка расставила чуть не дюжину лишних рюмок, и он наливал нам разные вина, попутно о них рассказывая, будто читал лекцию в дегустационном зале. Профессионально-приятный тембр его голоса действовал умиротворяюще, хотя я вслушивался только урывками.

— …он бродил у монастырских развалин, собирал одичавшие лозы, и коллеги объявили его помешанным… диссертацию ему провалили. Но судите сами, — в рюмки лилось вино, тяжелое, темно-красное, с терпким запахом листьев черной смородины, — вот чем причащались монахи тысячу лет назад…

На столе появилось шампанское, его охлаждали специально для нас, ибо, как неходкий товар, постоянно в холодильнике не держали.

— Итак, — Юлий поднял бокал, взявшись двумя пальцами за длинную тонкую ножку, — добро пожаловать в наш кошачий город!

Он успел своими речами внушить нам почтительное отношение к винам, и все пили шампанское медленными маленькими глотками, словно участвуя в важном ритуале.

— А что, действительно город кошачий? — лениво поинтересовался бородатый Дмитрий, Дима.

— Неужели вы не заметили? Этим городом правят кошки, у них есть даже памятник неизвестной кошке!

— Прекрасно, — засмеялась Наталия, — а теперь мальчики соорудят памятник здешней самой известной кошке, и кошачий король назначит кого-нибудь из нас министром!

— Не иначе, министром культуры! — хихикнул худощавый Димитрий.

— Не смейтесь над местной властью, — строго сказал Юлий, — иначе вас заколдуют в кошек, и у вас отрастут усы и хвосты.

— Что ж, — поднял бокал Дима-бородатый, — пьем за усы и хвосты!

Я поднес мой бокал к глазам и посмотрел сквозь него на Юлия — улыбка его раздалась вширь и стала янтарно-желтой, заострились и вытянулись вверх уши, прищурились и перекосились глаза — кошачье лицо, кошачья улыбка… почему я раньше не замечал, как он похож на кота…

Он отклонился влево, к бородатому Диме, и стал прежним, привычным Юлием, но кошачьи черты остались в его лице, осталась кошачья улыбка и выражение глаз.

Поддаваясь дурному соблазну, я передвинул бокал — и увидел на месте Димы добродушного большого кота, а позади него, за соседним столиком, тоже маячили кошачьи физиономии.

Думая, что я приглашаю его выпить, Дима взял свой бокал, взял округлым кошачьим жестом, кивнул мне и улыбнулся, и это у него вышло тоже по-кошачьи.

Я опустошил мой бокал, надеясь вернуться в нормальный мир, но исчез лишь янтарный цвет, а за всеми столиками сидели по-прежнему кошки, кошачьи лапы держали рюмки, кошачьи глаза оглядывали соседей, и топорщились кошачьи усы.

Я старался не смотреть на Наталию, сидящую рядом со мной, не желая, чтобы с ней случилось такое же превращение. Она же с интересом следила за моей игрой с бокалом и заговорила первая:

— Эта игра опасная… и даже очень опасная, сквозь шампанское можно увидеть страшные вещи… лучше налейте мне чего-нибудь крепкого, и себе тоже.

К счастью, в ее лице ничего кошачьего не было. Взгляд у нее был открытый, доверчивый и веселый, и хотя веселье ее выглядело чуть напускным, я в нем видел желание развлечь меня, и это радовало.

После я вспоминал с удивлением, как парадокс, что она мне тогда в ресторане не показалась красивой. Впрочем, я чувствовал, что другие воспринимают ее как очень красивую женщину и она, помимо собственной воли, всегда представляет для мужчин приманку.

— Расскажите о кошках, — попросила она, — их и вправду здесь много?

На другой стороне стола шел разговор о делах — оба Дмитрия, как я понял, не случайно расположились около Юлия и, то ли советуясь с ним, то ли ожидая помощи, наперебой рассказывали о своих неурядицах. Через стол долетали обрывки их разговора:

— …заказ был, проект утвердили, даже макет одобрили… А он говорит, я этот договор не подписывал!.. Разбирайтесь, мол, сами… жалко, большой заказ… положение-то безвыходное…

Несмотря на увлеченность своими делами, они время от времени бросали на нас короткие взгляды, точнее на Наталию, которая была центром притяжения в их компании; она же как будто была полностью поглощена моими рассказами о ночном городе и первом знакомстве со сфинксом.

Слушать она умела удивительно хорошо — слушали глаза, слушали чуть приоткрытые губы, слушали мягкие каштановые волосы; мне казалось, в зале нет никого, только она да я, и рассказывать ей было так приятно, что я все не мог остановиться, хотя опасался, что говорю слишком много.

— Как интересно… — ее глаза и губы по-детски на миг округлились, — меня кошки всегда привлекали… как символ… символ домашнего очага и символ загадки… а как они ходят, лежат, как вытягивают лапы — предельный уют и предельная дикость… удивительное соединение… — она говорила с паузами, как бы думая вслух, и от этого возникало впечатление совершенной открытости и полного понимания друг друга. Значительно позднее я понял, что это была своего рода изысканная любезность по отношению к собеседнику, но тогда — тогда мне казалось неожиданным для обоих подарком судьбы возникшее между нами прелестное общение. Я думал, как хорошо, что она не кажется мне слишком красивой, иначе я был бы порабощен ее чарами, и настал бы конец спокойной жизни. И думая об этом, я уже любовался необычной красотой ее лица и слушал, стараясь не упустить ни одной интонации, ни одного оттенка.

— Кошка — она ведь совсем домашняя, ее можно погладить, она теплая и пушистая… и она же — совершенно чужая и непонятная… сколько презрения кошка может вложить в один взгляд… или в поворот головы… никакое другое животное… да и человек, пожалуй, тоже…

— Наталья! Отзовись же, Наталья! — громко прервал нас Димитрий, в голосе его были нотки пьяной нервозности. — Как вы, однако, увлеклись разговором! Мы хотим перебраться в дом, — он обернулся ко мне, — а вы не против?

— Да-да, — сказал Дима, — пойдемте… только мы как-то странно, давайте выпьем и все перейдем на «ты». — Он взялся за ножку рюмки.

Наталия на него посмотрела внимательно, словно с сомнением, медленно подняла свою рюмку и выпила вместе со всеми.

В ту ночь в нашем доме мы все перевернули вверх дном. Вытащили на улицу стол и расположились в саду с керосиновой лампой. Рядом под деревом выстроилась батарея неизвестно откуда взявшихся бутылок.

Прежде чем продолжать выпивку, сказала Наталия, нужно устроить для всех ночлег, и мы с Юлием при свечах показывали гостям дом. Наталия облюбовала для себя мезонин, и пачки газет из него мы выкидывали сверху прямо на землю, не утруждая себя ходьбой вверх-вниз по лестнице.

Димитрий варил кофе по известному лишь ему рецепту, и от кофе мы стали как будто немного трезвее, но ненадолго.

Снова начались тосты. Дима сел рядом с Наталией и, взяв ее за руку, что-то нашептывал на ухо, я же, словно первый симптом опасной болезни, ощутил укол ревности и радовался равнодушному выражению ее лица. В ответ на какие-то его слова она отрицательно покачала головой, после чего он обиделся, налил себе полный стакан водки и, отвернувшись к Юлию, затеял с пьяным азартом разговор опять о делах, насколько я мог понять, о памятнике, который они с Димитрием должны были, или хотели, сделать для города.

Кто-то придумал пойти смотреть сфинкса, и мы все вместе ходили к морю. Вода была теплая, и всем захотелось купаться, но в море почему-то полезли только Наталия и я.

Мы заплыли с ней далеко, она плавала быстро, и я сильно запыхался, стараясь не отстать от нее. Когда наконец она остановилась, берега не было видно, и огни города светящейся цепочкой осели на горизонте. На невидимом темном мысу редко мигал маяк, и вода приносила откуда-то еле слышный плеск.

— Давай полежим немного, — попросила она, — лежи тихо-тихо, тогда будешь слышать меня.

Я лег на спину, и тишина наполнилась гулом, шуршанием и звонкими всплесками… как много звуков в воде…

Сквозь журчание доносился ее голос, далекий и приглушенный, как слышатся голоса во сне:

— Я люблю так лежать и смотреть на звезды… смотри, они сразу спускаются к нам… или мы к ним проваливаемся.

Она замолчала, я слышал теперь лишь журчание сонной воды. Двигая осторожно рукой, я нашел ее руку, и она мне ответила легким пожатием пальцев: