Двор Карла IV (сборник) - Бенито Гальдос

– Да, вот мы сидим здесь спокойно, – начал он, – а в этот самый час готовится нечто такое, что, быть может, завтра же заставит всех нас встрепенуться…

Моя госпожа, очевидно, приняв решение не обращать вниманья на сидевшую в стороне парочку, с живостью спросила:

– А что такое?

– Так, ничего… Но мне кажется, что вряд ли в такое время можно быть спокойным, – ответил маркиз, впадая в свой обычный таинственный тон.

– Мне кажется, эти разговоры здесь неуместны, – строго заметила Амаранта.

– Почему же? – воскликнул дипломат. – Я знаю, что сеньора Пепа очень интересуется политикой и желала бы услышать от меня кое-что новенькое. Не правда ли?

– Еще бы! Я страшно интересуюсь всем этим, – сказала моя госпожа. – Политика – это моя сфера. Говорите, говорите, сеньор маркиз!

– Ах, донна Пепа, вы так меня вдохновляете, что я, пожалуй, изменю себе. Во время моей долголетней политической карьеры я пользовался репутацией самого сдержанного человека, но с вами я не могу не быть откровенным и боюсь, что открою вам государственные тайны.

– О, эти дипломаты способны меня с ума свести! – воскликнула моя госпожа с лихорадочным возбуждением. – Расскажите мне все, что вы знаете. Я готова слушать вас целый вечер! Вы, маркиз, один из самых интереснейших людей, которых я видела в моей жизни.

– Он скажет тебе, Пепа, то, что знает весь свет, – заметила Амаранта. – Он скажет тебе, что сегодня вечером войска Наполеона должны пересечь границу Испании.

– О, как это интересно! – воскликнула моя госпожа. – Говорите, маркиз, говорите!

– Племянница, ты перестанешь выводить меня из терпения? – произнес маркиз. – Дело вовсе не в том, пересекают или не пересекают французские войска наши границы, а в том, что они идут в Португалию, чтобы завладеть этим королевством и разделить его…

– Разделить? – весело переспросила донья Пепа. – Прекрасно, я очень рада!.. Пусть себе делят.

– Восхитительная Пепа, о подобных вещах нельзя судить так легко, – с важностью сказал маркиз. – О, со мной вы научитесь терпению и рассудительности!

– Это верно, – произнесла Амаранта в ответ на слова моей госпожи. – Португалию хотят разделить на три части: северную часть отдадут королеве Этрурии, середина останется для Франции, а из южных провинций Альгарбы и Алентохо сделают маленькое королевство, на престол которого сядет наш министр Годой.

– Ложные слухи, племянница, ложные слухи! – возразил маркиз. – Об этом много говорили в прошлом году, но теперь об этом нет и речи. Ты плохо следишь за ходом дел… Но я должен предупредить, что все, что я скажу, должно остаться между нами.

– Вы можете быть вполне уверены в моей скромности, – проговорила моя госпожа.

– В прошлом году министр Годой вел об этом серьезные переговоры с Наполеоном. По-видимому, дело было улажено. Но вдруг император раздумал, и тогда Годой, самолюбие которого было оскорблено и честолюбивые надежды разбиты, рассердился на Наполеона, опубликовал знаменитую прокламацию в прошлом октябре и послал в Англию тайного агента для того, чтобы заручиться покровительством этой страны против Франции. Все это я прекрасно знаю, потому что государственные тайны никогда не могут быть укрыты от моей проницательности. Прекрасно; в таком положении были дела, когда Наполеон разбил пруссаков под Йеной. Тогда Годой видит, что дело плохо, потому что император недоволен им за прокламацию, на которую у нас и во Франции смотрели чуть ли не как на объявление войны. Он посылает в Германию посланника с извинением к Наполеону и получает его, но уже не заводит и речи о разделе Португалии. Все это я знаю из самых верных источников. Как видишь, племянница, никто теперь и не говорит о разделе Португалии. То, что происходить теперь, гораздо серьезнее, но я не имею права разглашать это… Вы одобряете мою скромность, сеньора Пена? Вы согласны со мной, что осторожность родная сестра дипломатии?

– О, дипломатия! – аффектированно воскликнула моя госпожа. – Бонапарт, объявление войны, прокламации! Как все это интересно! Я ужасно люблю политику. Сегодня я положительно в восторге от разговора с вами, маркиз!

– Вы совершенно правы, – с удовольствием заметил дипломат. – Когда я был посланником в Вене в 84-м году, то все придворные дамы не могли наслушаться моих рассказов; они так и ходили за мной толпою.

– Это очень понятно, – ответила сеньора Пепа, – и я прошу вас, маркиз, расскажите мне что-нибудь об Австрии, о Турции, о Китае, о проектах войны, особенно о войне.

– Оставим на сегодняшний вечер этот скучный разговор, – сказала Амаранта. – Надеюсь, дорогой дядюшка, что вы не принадлежите к числу лиц, поддерживающих нелепое мнение о том, что будто бы Годой вместе с Бонапартом намерен отправить королевскую семью в Америку и сам сесть на испанский престол?

– Племянница, ради всего святого, не заставляй меня высказываться; не заставляй меня забывать великую истину, что осторожность есть родная сестра дипломатии!

– Не менее нелепо думать, – продолжала коварно племянница, – что Наполеон посылает свои войска в Испанию для того, чтобы передать испанскую корону Фердинанду. Наследник престола не может нуждаться в помощи какого-то иностранного выходца для того, чтобы сместить своего отца.

– Полноте, полноте, сеньоры, о таких важных делах нельзя так легко судить. Если бы я решился высказаться, то вы так испугались бы, что не в состоянии были бы ужинать!..

Как раз в это время ужин был готов, и я начал накрывать на стол. Исидоро и Долорес, перейдя к столу, по приглашению моей госпожи, приняли участие в общем разговоре.

– О чем это вы толкуете? – сказала Долорес. – Разве мы собрались сюда для того, чтобы рассуждать о том, что нас вовсе не касается?

– Так о чем же нам говорить?

– О чем-нибудь другом, ну, хоть о балах, о бое быков, о представлениях, о стихах, о костюмах…

– Вот еще! – с презрительной усмешкой произнесла моя госпожа. – Если вы можете говорить о том, что вас интересует, то почему же и нам не делать того же самого?

– Теперь я понимаю, почему Пепа так рассеянна, – насмешливо сказал Маиквес. – Она всецело отдалась изучению политики и дипломатии, гораздо более понятных ей, чем сценическое искусство.

Моя госпожа хотела возразить что-то на эти слова, но только вся вспыхнула.

– Мы собрались сюда, чтоб повеселиться, – прибавила Долорес.

– О, неопытная молодость! – с пафосом воскликнул маркиз. – Она думает только о веселье, когда целая Европа…

– Полноте вам с вашей целой Европой!

– Только одна сеньора Пепа понимает серьезное положение дел, – продолжал старый дипломат. – Вы, обворожительная артистка, одна из тех немногих, которые, как я, не удивятся наступающей катастрофе…

– Да скажете ли вы нам, наконец, в чем дело?

– Ради Господа и всех святых Его, не заставляйте меня высказываться! Я вполне уверен в моей стойкости и осторожности, но очень боюсь, что выдам себя какой-нибудь фразой, каким-нибудь словом… Не спрашивайте меня ни о чем, ради Бога; будьте уверены, что дружба не заставит меня проговориться.

– В таком случае мы умолкаем; мы ничего не хотим знать, сеньор маркиз, – сказал Маиквес, зная, что ничто не может так уколоть этого дипломата, как холодное отношение к скрываемым им тайнам.

На минуту все умолкли. Маркиз был, очевидно, смущен словами Маиквеса и взял себе двойную порцию салата. Донна Пепа тоже молчала и хоть и не глядела на влюбленную парочку, но зорко следила за нею. Амаранта не смотрела ни на Исидоро, ни на Долорес, ни на мою госпожу, ни на своего дядюшку, – она глядела только… на кого бы вы думали? На меня…

Да-с, она глядела на меня! Я не мог объяснить себе, почему это я так заинтересовал ее. Я прислуживал за столом, и трудно себе представить волнение, овладевшее мною, когда я заметил, что чудные, загадочные глаза этой сеньоры обращены на меня. Я поминутно то краснел, то бледнел. Кровь то быстро бросалась мне в голову и стучала в виски, то отливала к сердцу, и я бледнел, как мертвец. Не могу даже припомнить количества стаканов и рюмок, побитых мною в этот вечер. Служил я так рассеянно, что подавал сахар, когда у меня просили соль.

Я спрашивал себя: «Что такого в моем лице, что эта сеньора так упорно смотрит на меня? Чем я заинтересовал ее?» Входя в кухню, я тотчас же смотрелся в маленькое зеркальце, не находил в моем лице ничего необыкновенного и бежал в залу; там сеньора Амаранта вновь устремляла на меня свой таинственный взор… Одну минуту я думал… Но нет, может ли такая высокопоставленная женщина обратить внимание на слугу! И я стал думать, что она просто сравнивает мою скромную наружность со своей блестящей красотою.

Когда моя госпожа сделала мне выговор за то, что я так неловко служу у стола, Амаранта взглянула на меня с такой снисходительной улыбкой, как будто вымаливала извинение за мою неловкость. От этой улыбки мое смущение перешло всякие границы.