Путешествия никогда не кончаются - Робин Дэвидсон

— Ты, ты убирайся отсюда. Я не знай, кто есть ты, черт побери! — Слова с трудом продирались сквозь его стиснутые зубы. — Никто не может сметь приходить сюда, когда темно. Тебя посылайт Фуллартон, ты хочешь узнавать, какие есть мои седла для верблюд. — Курт перевел взгляд на меня. — Мои люди сказал, ты уже там был. Если хочешь работать здесь, ты не можешь ходить туда, ни один раз. Понятно?

И тут меня прорвало. Чертям в преисподней не снилась такая буря. Мой бедный приятель выпучил глаза и скрылся в темноте, а я набросилась на Курта, я обозвала его всеми бранными словами, известными на этом свете, и заявила, что скорее снег устоит перед адским пламенем, чем я соглашусь выполнять его собачью работу. Лучше я десять раз умру. Не помня себя от ярости, я ворвалась в комнату, оглушительно хлопнув драгоценной дверью, с которой Курт велел обращаться, как с хрустальной вазой, и в секунду собрала свои скудные пожитки.

Курт онемел от изумления. Он понял, что укусил не за то место, вонзил жало слишком глубоко. Алчный огонек потух в его глазах. Он потерял рабочую скотину, лишился рабыни. Но Курт был слишком горд, чтобы извиняться, и на следующий день рано утром я ушла в гостиницу.

Глава 2

На первом этаже гостиницы размещались четыре заведения для тех, кто хотел поесть, выпить и развлечься. Закусочная, где я обслуживала постоянных посетителей: рабочих, питавшихся по талонам, поденщиков со скотоводческих ферм, белых и полукровок; аборигенов, которые иногда заглядывали вечером, разменивали только что полученный чек на две сотни долларов и уходили утром почти без копейки. Но, как ни легко было обирать аборигенов, их встречали неласково, и они редко приходили в закусочную. Рядом находилась гостиная с баром для туристов и завсегдатаев рангом повыше, хотя посетители гостиной и закусочной постоянно заглядывали друг к другу. По соседству — бильярдная, куда аборигенов пускали, не скрывая недовольства, и буфет — безвкусно обставленная комната, отгороженная от остальных помещений, где пили полицейские, поверенные, адвокаты и другие представители высшего общества белых. Сюда чернокожих не пускали совсем. Никто не ссылался ни на какие законы или установления, но правило соблюдалось неукоснительно под предлогом, что «гости должны быть одеты как полагается» и т. п. Клиенты со стажем называли эту комнату «баром педиков». Но у нас все-таки не было «Собачьей дыры», как в большинстве пивных Северной территории [4]. «Собачья дыра» — это маленькое окошко в задней стене, где продают спиртное аборигенам.

Я жила в продуваемом насквозь закутке с цементным полом в задней части гостиницы, где в моем распоряжении была алюминиевая кровать, застланная грязным покрывалом омерзительного розового цвета. В письмах домой я бодро рассказывала, как учусь приручать животных, используя в качестве подопытных кроликов гигантских тараканов, которых держу в повиновении с помощью длинного кнута, но из опасения, как бы в один прекрасный день они не восстали, соблюдаю осторожность и не кладу голову им в пасть. Но за моими шутками скрывалось нараставшее уныние. Раздобыть верблюдов или просто разузнать что-нибудь о верблюдах оказалось гораздо труднее, чем я думала. К этому времени мои планы стали широко известны, и мужчины за столиками не отказывали себе в удовольствии осыпать меня градом насмешек и заодно сообщать кучу бесполезных и неверных сведений, которых вполне хватило бы на солидное собрание курьезов. Вдруг оказалось, что каждый встречный — знаток верблюдов.

Сейчас уже незачем рыться в пыльных фолиантах, чтобы уразуметь, почему некоторые самые пылкие феминистки мира вышли из рядов женщин, которые в годы своего становления надышались бодрящим воздухом под голубым небом Австралии, а потом упаковали чемоданы из кенгуровой кожи и поспешно отправились в Лондон, Нью-Йорк или еще куда-нибудь, где неестественная мужественность их душ, исполосованных боевыми шрамами, постепенно улетучилась как ночной кошмар под лучами восходящего солнца. Тот, кто работал в Алисе, в баре с вывеской «Только для мужчин», поймет, что я хочу сказать.

Некоторые мужчины толклись у дверей еще до открытия и после двенадцати часов возлияний, когда подходило время закрывать заведение, неохотно уходили, часто на четвереньках. У других были свои постоянные часы, постоянные столики, постоянные друзья и постоянный набор нескончаемых рассказов, которыми они обменивались, привычно вздыхая и смеясь в одних и тех же местах. Некоторые забивались в угол и сидели в одиночестве, мечтая неизвестно о чем. Среди посетителей встречались свихнувшиеся и злобные люди, но иногда, как редчайшая драгоценность, дружелюбные, готовые прийти на помощь и пошутить. К девяти вечера некоторые хлюпали носами, оплакивая несбывшиеся надежды, упущенные возможности и упущенных женщин. Из глаз мужчин текли слезы, я похлопывала их по рукам, лежащим на стойке, и говорила: «Ну-ну, не стоит», а они, не произнося ни слова, не отдавая себе отчета в том, что делают, мочились тут же, где сидели.

Чтобы отчетливо представить себе, как возник в Австралии культ женоненавистничества, нужно пробиться назад сквозь двухсотлетнюю толщу истории белой Австралии и с кучкой жестоко измученных, скулящих каторжников высадиться на берегу «обширной коричневой страны». На самом деле высадка происходила на зеленом берегу довольно привлекательной страны, которой еще только предстояло стать обширной коричневой пустошью. Колонистам, разумеется, жилось несладко, но они научились объединять свои усилия и, расчистив отведенный им участок земли, частенько, если оставались силы, вырывались на запретный простор и отправлялись искать лучшую долю. Люди эти отличались упорством, и терять им было решительно нечего. К тому же алкоголь притуплял боль от неизбежных ударов судьбы. Однако в сороковые годы прошлого столетия переселенцы начали сознавать, что им чего-то недостает: овец и женщин, как они вскоре поняли. Овец они привезли из Испании — гениальный ход, благодаря которому Австралия появилась на экономической карте мира, а что касается женщин, то их вербовали в приютах для бедных и в сиротских домах Англии, грузили на корабли и доставляли в Австралию. Поскольку их вечно не хватало (я имею в виду женщин), легко себе представить, с какой яростью обезумевшая толпа мужчин устремлялась к сиднейскому причалу, когда подходил корабль с отважными девицами на борту. Одного столетия, конечно, недостаточно, чтобы вытравить этот травмирующий опыт из сознания австралийцев, поэтому отношение к женщине как к добыче до сих пор сохраняется и подогревается в каждом австралийском баре, особенно в глухих уголках страны, где образ австралийца — настоящего мужчины! — по-прежнему окружен немеркнущим ореолом. Хотя те, кто сейчас воплощают этот образ, начисто лишены привлекательности. Современный австралиец — скучный человек, он полон предрассудков, склонен к фанатизму, а главное, он груб и жесток. Никакие радости жизни, кроме драк, стрельбы и пьянок, ему недоступны. Дружить он готов с каждым, кого не считает итальяшкой, исконно местным, только что приехавшим, темнокожим, аборигеном, негром, косоглазым, жидом, китаезой, япошкой, лягушатником, фрицем, коммунистом, педиком, ну и конечно, он не станет дружить с бабой, с зеленым юнцом и с бывшим заключенным.