Реалити-шоу «Властелин мира» (сборник) - Мария Фомальгаут

– Да-а… а п-пожела-ай ты им ни пуха, ни пера-а…

Или:

– Пусть ме-сяц-про-во-ци-ру-ет нас на об-ма-ан…

А уж по весне, если выпьет сок забродивших ягод, и подавно поёт-заливается. Любо-дорого послушать:

– Аа-а бе-лый ле-е-ебедь на пру-ду-у…

Собирались соловьи послушать человека. В шутку спрашивали у него, сколько им жить. Считали слова в песне, сколько слов, столько проживут. Десять, двадцать, тридцать лет.

Кормили человека из рук – орехами и ягодами. Судили да рядили, как живут люди. Одни говорили, что люди всю жизнь по океану на кораблях плавают, этот же на корабле приплыл, корабль его утонул, он один остался. Другие говорили, да не-ет, люди тоже на каких-то островах живут. Да на каких островах, вы прямо видели, что ли, да?

Спорили. Ссорились. Мирились. Приходили послушать человека. Чудной всё-таки. Других людей рядом нет, а он – поёт.

Для кого?

Приходили посмотреть на человека. Приносили ему свежей рыбки, приносили мёртвых птиц. Нет, не соловьёв, боже упаси – диких птиц, у которых не руки, а крылья, диких птиц, которые на две лапы не встали, и палку в крылья не взяли.

Недавно было доказано, что у соловьёв диких и у соловьёв разумных общий предок. Учёный один доказал. Ну, вы, наверное, его фотографию в газете видели.

Нет, премию ему не дали. Хотели дать, но не дали. Передумали. Потому что он после этого своего открытия ещё что учудил? Стал хаживать к человеку. Нет, не чтобы послушать, как человек поёт. Нет. Этот учёный стал доказывать, что у человека есть зачатки разума. Вот так. Ни больше, ни меньше.

А за такую чушь премию не дают. Где это видано, чтобы человек думал…

Ну да ладно, бог с ним, с учёным. Ещё что-нибудь откроет, глядишь, и правда дадут ему премию.

По вечерам собирались в роще, целовались украдкой. Слушали человека. Считали по словам в песне, сколько нам жить…

2013 г.

Утром в первый день творения

Утром – в первый день творения – я выходил, смотрел по звёздам, какой будет день.

Какой будет мир.

Если звёзды разбегались от Большого Взрыва ровно и гладко, значит, мир обещал быть хорошим, светлым. Обещал быть миром, в котором любят ближнего своего и непременно возвращаются домой из дальних странствий.

Тогда я выходил в мир гулять, катался на звёздах, скользил среди туманностей, а то нет-нет да и рождался на какой-нибудь земле, чтобы поцеловать женщину и вернуться домой из дальнего пути.

Если звёзды разбегались неровно, нервно, путались, сталкивались – мир обещал быть недобрым, зловещим. Обещал быть миром, где жгут города, и где солдаты не возвращаются с войны.

Тогда я отсиживался дома, пил горячий шоколад, смотрел в окно, по которому скользили всполохи огня и капли крови.

Сегодня даже не вышел посмотреть. И так всё ясно. А как я хотел, сезон дождей тянется уже вторую вечность.

Ладно, не всё же ясной погоде быть, можно и ненастью побыть немножко…

2013 г.

Никому не нужно

– Да никому это не нужно, – говорит кто-то.

Оборачиваюсь. Кто-то поспешно улепётывает в толпу.

Я его не преследую.

Я и сам знаю, что это никому не нужно. То, что я делаю. То, что я рисую.

Это ещё не так страшно, когда кто-то говорит: никому не нужно. Страшнее бывает другое, когда кто-нибудь спрашивает:

– Зачем?

А я не знаю, зачем. Просто не знаю, и всё тут. Зачем рисую. Зачем каждый день выволакиваю на улицу этот проклятый мольберт, как проклятый, размазываю краски по холсту.

– Картины недорого, пейзажики, портреты на заказ, абстракция на любой вкус, любой каприз за ваши деньги… – говорю нараспев.

Прохожие не слышат. Не замечают. Изредка приостанавливаются, призамедляют шаг. Снова бегут куда-то по своим делам, по магазинам, по офисам, по метро, по лифтам, по фабрикам и залам заседания.

Они не смотрят на мои картины.

Они никогда не будут смотреть на мои картины.

У них нет глаз.

Ни у кого. Идут. Спешат. Подставляют солнцу безглазые лица. Трещат по мобильникам, да-да-да, иду-иду-иду, буду-буду-буду…

А иногда, вот так, кто-нибудь зашипит за спиной:

– Да никому это не нужно…

Вздрагиваю.

Но это ещё ничего, не страшно. Хуже другое, хуже когда подойдут и спросят:

– Зачем?

Вот и думай-гадай, что ответить…

Я и сам не знаю, зачем пишу картины. Просто. Не могу не писать.

Иногда – редко-редко – кто-то что-то покупает. Так. Просто. Вешает в доме на стене. Так. Просто. Всё равно ничего не видит, что на картине. А может, покупает, чтобы сделать мне приятно. И в соседнем районе бросает картину в мусорный бак.

Иногда сам себя спрашиваю: зачем.

И не нахожу ответа.

Потому что я их тоже не вижу.

Картины.

Потому что у меня тоже нет глаз.

Иногда провожу пальцами по холсту, ощупываю, пытаюсь понять, что изображено на картине, не понимаю.

Жду, что однажды придёт кто-то, кто увидит. Скажет мне, что там, на холстах.

А вы видите?

А?

2013 г.

Вам скомпенсируют

– Вечер добрый.

Оторопело смотрю на него. С ума я сошёл, что ли, дверь на тридцать три раза закрывал, и на тебе…

Вертится на языке: как вы сюда попали, вместо этого выжимаю из себя:

– З-здрассте.

Проклятая вежливость. Грабитель в дом ввалился, а я – здрассте. Ещё бы чашечку кофе предложил. Грёбаное воспитание, ах, Мишенька, ах, поздоровайся, ах, какой невоспитанный мальчик…

– Нет, я не грабитель.

– Мысли читаете?

– Вроде того. Разрешите сесть?

– Р-разрешаю.

Садится. Почему-то не в кресло, а на пол. Незваный гость с синим лицом и горящими глазами. Сразу начинает вертеться на языке: у неё глаза – два бриллианта, три карата…

– У меня для вас… плохие новости…

Ёкает сердце, с Иркой что-то… или Данька что натворил…

– …вам придётся съехать.

– Как съехать?

– Из дома.

– К-как… совсем?

– Да. Совсем.

– Но…

– Здесь будут строить базу.

– К-какую?

– Военную.

– Кто?

– Мы.

Даже не спрашиваю, кто мы. Вообще: не всё ли равно, кто мы. Он смотрит на меня, холодно, пристально, от него пахнет чем-то синтетическим, неживым, как в кабинете у стоматолога, только хуже. Чувствую, что ему нет дела до меня. И до нас до всех.

– Но… вы понимаете… мне же жить негде…

– Вам скомпенсируют, – жестом фокусника он вынимает из кармана банкноты, – сколько нужно?

– Э-э… да мне дом нужен, понимаете? Крыша над головой… дом…

– Вам будет дом. Какой вы хотите дом?

Что-то взрывается внутри.

– Мне это… особняк. Двухэтажный. Чтобы на десять комнат.

Он бросает мне толстенный каталог.

– Выбирайте.

Выбираю. Ирка давеча каталоги листала, визжала, Мишаня, а я такой домик хочу…