Миссия выполнима - Брайан Гарфилд

– Нельзя ли их передвинуть куда-нибудь на вторую половину дня?

– Боюсь, что нет.

– Мне нужен небольшой отдых.

– Продержитесь еще недельку, господин президент. Вы сможете отдохнуть в Пиренеях.

– Лиэм, я уже говорил со множеством адмиралов и генералов. В конце концов, я приехал сюда не для того, чтобы инспектировать американские базы.

– Но кое-какие из них вы могли бы посетить. В правой прессе сейчас много говорят о том, что вы самый левый из капиталистических лидеров и подлинной целью вашей поездки является налаживание отношений со всеми красными и розовыми в мире.

Лондон. Бонн. Париж. Рим. Мадрид. Красные и розовые? Эта шутка его не развеселила. Проблемой американской политики всегда было изобилие людей с чересчур прямолинейными взглядами: они не видели особой разницы между английским социализмом и коммунистами в Албании.

Макнили продолжал:

– В Лос-Анджелесе газеты пишут, что вы летите в Мадрид, чтобы сдать красным наши военные базы в Испании.

– Очень мило, – криво улыбнулся Фэрли.

– Нам следовало бы прояснить свою позицию в печати. Но вы настаиваете на том, чтобы не делать никаких комментариев в средствах массовой информации.

– Не мое дело давать комментарии. По крайней мере, не сейчас. Я здесь неофициально.

– Как посланник доброй воли от крикуна Брюстера. Забавная ситуация, ничего не скажешь.

В этом и заключалась вся проблема. Результаты выборов в Соединенных Штатах повергли континентальную Европу в состояние, близкое к панике. Положение дел было таково, что малейшие сдвиги в американской внешней политике могли нарушить весь баланс сил в мире, повлиять на экономику стран Общего рынка или, например, изменить статус русского Средиземноморского флота по отношению к американскому Шестому. Идея поездки появилась три недели назад на одном из брифингов в Белом доме, где Говард Брюстер консультировал Фэрли. Чтобы успокоить «наших доблестных союзников», сказал он в своем напыщенном и старомодном стиле, и убедить их в преемственности политического курса и доброй воле американского правительства, было бы замечательно, если бы вновь избранный президент от республиканцев отправился в Европу и провел там неформальные встречи с руководителями нескольких государств в качестве личного представителя президента от демократов.

Как и следовало ожидать от Говарда Брюстера, эта идея отдавала излишней театральностью. Но Фэрли согласился на нее по собственным соображениям: он предпочитал еще до инаугурации увидеться с главами европейских государств лицом к лицу в серии неформальных встреч и пообщаться с ними в более естественной и непринужденной обстановке, чем это было бы возможно при официальном визите. Отсутствие рутинных церемоний оставляло ему больше времени и свободы для маневра.

Но испанский сюрприз опрокинул все его планы. Бескровный переворот перед Рождеством – Перес-Бласко вырвал Испанию из рук нерешительных последователей Франко, и Говард Брюстер проворчал Фэрли: «Черт возьми, нам придется начать всю игру заново». Чернила еще не успели просохнуть на расклеенных повсюду прокламациях сторонников хунты, а Перес-Бласко уже осторожно прощупывал почву, пытаясь сформировать первое за сорок лет демократическое правительство. Испания по-прежнему оставалась ключом к Средиземному морю, стартовой площадкой для американских ядерных сил в Европе. Тем временем спикер Переса-Бласко запустил в испанской прессе пробный шар: должен ли Мадрид национализировать ядерные базы и избавиться от американцев? Но ничего еще не было решено – никто не знал, в какую сторону качнется Перес-Бласко.

«Попытайтесь очаровать этого ублюдка, Клифф, – говорил Брюстер, перекатывая во рту сигару. – Используйте все разумные аргументы, но не забудьте и припугнуть сукиного сына. Объясните ему, что вы такой же либерал, как он, но если что-нибудь пойдет не так, то Москва заполнит своими лодками все Средиземноморье. Как ему понравится, если Средиземное море превратится в Русское озеро?»

Все-таки было здорово, что Брюстер уходил со сцены. Его ядерная дипломатия наверняка привела бы к потере баз. Конечно, его исходные предпосылки были правильными – мы соперничали с Москвой, с этим никто не спорил. Но это не было тем соперничеством, которое можно выиграть, запугивая участников игры. Перес-Бласко искал варианты; он уже получил дипломатическое признание Советского Союза, и даже Макнили понимал, что Испания может легко пойти по стопам Египта. Перес-Бласко ни в коей мере не был ультралевым; тем не менее он был гораздо левее франкистского режима. Он был гордым человеком, начавшим свою карьеру из низов, а вы не можете просто так размахивать оружием перед тем, кто имеет чувство собственного достоинства. Устрашение – не самый полезный инструмент в современных международных отношениях, по крайней мере, если партнер может вспылить, повернуться к вам спиной и уйти к конкуренту.

Надо сохранять спокойствие. Надо прийти к нему, но без спешки и не в качестве просителя.

Клиффорд Фэрли встал, напомнив своей высокой, чуть ссутуленной фигурой Авраама Линкольна. Тридцать один год назад он выиграл свои первые выборы в местный городской совет. Меньше чем через три недели он станет президентом Соединенных Штатов.

07.00, восточное стандартное время.

Дэвид Лайм, сидя за своим столом в Центральном офисе, заканчивал второй завтрак. Его взгляд устало скользил по бумагам из досье Барбары Норрис.

Документы и фотографии были разбросаны по всему столу. Чэд Хилл, приятный молодой человек в синем костюме и полосатой рубашке, стоял рядом и бегло просматривал бумаги.

– Вот этот. Страттен. Судя по ее донесениям, он ведет все шоу.

Расплывчатое фото изображало худощавого мужчину с глубоко посаженными глазами, над которыми нависли темные брови: лицо европейского типа, возраст где-то между сорока и пятьюдесятью.

Просто Страттен – ни имени, ни инициалов. В информационной базе Службы содержалось около четверти миллиона досье, но ни в одном из них, судя по данным компьютера, не упоминалось ни о ком, кто носил бы фамилию Страттен или когда-либо использовал такой псевдоним.

Типичный случай, время от времени такое неизбежно происходит. Барбара Норрис внедрилась в группу, узнала что-то, чего не должна была знать, и ее убили, чтобы заставить молчать.

На крупном плане лицо Страттена выражало скрытую угрозу. Норрис сделала этот снимок неделю назад с помощью маленькой «Минолты», спрятанной в складках ее кожаной дамской сумочки.

Дэвид Лайм снял трубку с телефона:

– Дайте мне кого-нибудь из Управления национальной безопасности. Лучше всего Эймса, если он на месте. – Он покатал на ладони мундштук и взглянул на Чэда Хилла. – Позвоните в нью-йоркский офис и скажите, чтобы послали людей в тот дом на Уэст-Энд-авеню, где обитала вся компания. Пусть как следует обыщут их квартирку.

Хилл направился к своему столу, а у Лайма зазвонил телефон. Он поднес трубку к уху:

– Эймс?

– Нет, это Кайзер. Эймс будет не раньше девяти. Я могу вам чем-нибудь помочь, мистер Лайм?

Еще один бесстрастный голос, ровный и лишенный всяких модуляций, как электрическая машина, имитирующая человеческую речь. Лайм прикрыл глаза и откинулся на спинку своего кресла.

– Я хотел бы получить информацию на одного типа через ваши поисковые системы.

– Можно узнать о характере дела?

Вопрос был задан чисто механически. Их агентства не оказывали друг другу никаких услуг, если для этого не было достаточно веских причин.

– Речь идет о покушении. Возможно, политическом убийстве. Один из наших людей работал над этим, и, видимо, его убрали.

– Значит, на этот раз все серьезно.

Замечание Кайзера не было лишено резона: отдел Лайма рассматривал тысячи подобных случаев, и практически во всех из них угроза оказывалась ложной.

– А в ФБР на него ничего нет?

– В национальных архивах ничего. Мы проверили всю базу.

– Какая исходная информация?

– Отпечатки пальцев и плохонький снимок.

Барбара Норрис сняла отпечатки с бумажного стаканчика, который использовал Страттен: она припудрила их тальком, перевела на клеящую ленту и вымыла стакан.

– Тогда это будет несложно. Пришлите их нам.

– Я пошлю вам курьера. Благодарю.

Он повесил трубку и, нажимая кнопку вызова, опять взглянул на фото. Черные прямые волосы, слегка всклокоченные на затылке, стрижка самая обычная. Интересно, почему он так уверен, что Страттен иностранец? Возможно, в этом виновата форма рта и легкий изгиб у правой брови. Но было еще что-то помимо этого, и он так и не понял, в чем дело, когда его отвлек курьер, явившийся за отпечатками и фото.

Потом он нашел запись в донесении Норрис от 28 декабря:

«Легкий акцент, не поддается определению, возможно балканский».