Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина

— Как показала разведка, змей — это, на самом деле, змея. В данный момент тысячелетнего отрезка времени самооплодотворяющаяся особь семейства драконьих поменяла пол и готовится стать матерью. Период вынашивания яиц составляет двадцать один день. Сегодня произошло зачатие, и если к окончанию внутриутробного развития змеёнышей матку не уничтожить, то…

Лили прекратила шагать и развернулась лицом к Семёну так резко, что коса, лежащая на груди, со свистом улетела за спину. Взгляды их схлестнулись. Потом она медленно протянула руки вперёд, упёрлась ими в стол, выгнула спину и вытянула шею, от чего стала походить на кошку, готовую к броску на врага.

— То что? — пробормотал столпник. Он слушал речь Лили ещё внимательней, чем воскресную проповедь, и старался не пропустить ни единого слова.

— То всё… Русь постигнет воцарение династии Нагов со всеми вытекающими последствиями. Коллапс экономики. Гибель родонаселения русичей. Разорение земли русской. Поэтому…

Пока Лили говорила, она истово припадала и припадала к столу, сгибая и разгибая руки в локтях. «Совсем как молитвенница», — подумал инок и прогнал негодящую мыслишку вон. Когда девушка смолкла, он уже смекнул, к чему идёт дело, хотя точный смысл заковыристых слов был ему не до конца ясен. Над его темечком тучей нависла большая пауза. Симеон инстинктивно заёрзал, завертел головой, как бывало на столпе, когда ливень только-только начинался, и первые капли мокро щёлкали по носу и щекам. Понимая, что от ненастья никуда не деться, он стойко дожидался неминуемого полного погружения в злобно-холодный водяной шквал. Тело уже самопроизвольно содрогалось, хотя ещё ничего не происходило.

— Не-не-не! Я — никто. Непутёвый послушник по прозвищу Неправедный. Можете у игумена Порфирия спросить. Уж он-то всю правду про меня скажет…

Между Лили и Семёном возник провал молчания. Сёстрам очень хорошо была известна человеческая природа, поэтому они просто ждали, когда парень выпустит пар. Тот разжал кулаки, растопырил пальцы и затряс ими над столом так, точно они только что угодили в кипяток. Голова, грудь, весь торс заколебался, рукава праздничной рубахи затрепыхались, как девичьи платки в хороводе. Он возопил:

— Не могу я! Не умею подковы гнуть! Нету у меня ни меча-кладенца, ни коня буланого!

Сёстры терпеливо ждали. Послушник перестал трясти руками, сложил их на груди крестом и спрятал пальцы в подмышках. Он набычился, взбугрил переносицу и, кривя душой, ловко ввернул слова Порфирия, которые ещё вчера приводили его в бешенство:

— Разве хватит мочи простому мужику по своему хотению, да по собственному изволению змия завалить?..

Помолчав, Симеон высвободил правую руку, поставил палец торчком, задрал бороду, приподнял брови и негромко заявил:

— Это по силам только Отцу Небесному.

Не успел он договорить, как Мими вскочила, топнула ногой.

— Экий вы, Симеон Филиппович, болв…

Старшая хлопнула ладонью по столу, заглушая последнее слово. Метнула из-под бровей в сестру камень раздражения. Младшая скомкала и отшвырнула от себя платок, нахмурилась. Мими притихла и, как послушная ученица, села на место. Морща нос, она ехидно закончила фразу:

— …бо-о-ольшо-о-ой вы человек! Одним словом — сто-о-олпник.

Фру, молчавшая до сей поры, вдруг выкатила тёплое, как летнее яблочко, слово, обращаясь к Лили:

— Почитаем?

Та кивнула. Девушка вспорхнула, подлетела к стене, приложила к ней тыльную сторону ладони. И опять поверхность раздвинулась, образовалось квадратное отверстие. Выдвинулась шухляда с пухлым кованым сундучком внутри. Семён подошёл помочь, рукава столпника и девы слились, взгляды тоже.

Тяжеловесная поклажа была размещена в центре стола. В сундуке оказалась Библия. Об этом послушник догадался по оттиску креста на кожаной сторонке. Но как же она отличалась от своей Острожской сестры! Размеры её были весьма велики, а вид многозначителен. Тусклые металлические углы и жуковины не были чищены, как минимум, сто лет. По краям фолианта, за многие годы приобретшего цвет святых мощей, угадывались костяные накладки с мутным слоем на поверхности то ли пыли, то ли чада инквизиторских костров. По трём сторонам размещались тёмно-бордовые продолговатые камни, подёрнутые вековой поволокой. Четвёртый выпал, и пустая лунка показывала зубы, напоминая оскаленный рот грешника, провалившегося в ад.

Медные ремни перетянули Писание поперёк, впившись в кожу. Библия была окована прочней, чем римские рабы, влачащие свою позорную жизнь в серебряных рудниках. От её переплёта и палевых страниц, пропитанных жиром и кровью животных, веяло тленом. Монахи-чернокнижники, корпящие над нею дни и ночи, мечтали дважды заложить душу дьяволу за право обладания тайным смыслом, лежащим между строк. В ней, как величайший алмаз под надёжными замками, лежало Слово, упрятанное жадными до власти священниками. Никто из простых прихожан не смел читать Книгу.

Снова в ход пошёл яхонтовый перстень, замки щёлкнули — и Слово распахнулось. Вдруг пергаментные листы были подняты неведомой силой и стали переворачиваться сначала медленно и тяжеловесно, а потом всё быстрее и быстрее, поднимая ветер и пропадая из виду так же, как исчезают спицы в колесах, если телега катится с горы. Внезапно движение страниц прекратилось, и мякоть Книги распалась на две части, причём левая доля оказалась значительно толще правой. Все склонились над фолиантом, точно боясь прозевать появления самого Духа Святого из глубины, оттуда, где сгиб.

Лили осторожно тронула остриём ногтя страницу и, склонив по-птичьи голову набок, ощупала Семёна оценивающим взглядом, как бы прикидывая на глазок его умственные способности. Она сказала: «Читайте вслух». Молодец промямлил: «Не хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва… Соборное послание святого апостола Иакова. Глава двадцатая, стих два». Сёстры наблюдали за реакцией парня. Брови у того полезли вверх, потянули за собой кожу век, глаза округлились и застыли, челюсть упала. На минуту наступила полная тишина, нарушаемая лишь далёким птичьим граем. Первой оцепенение прервала Мими. Она вскочила со стула, пренебрегая правилами этикета, положенными девушкам из приличных домов.

— Мерт-ва-а-а! Мертва без дел вера-то, — повторила она дважды.

Девушка широко в стороны раскинула руки и слегка присела, точно собралась танцевать «верёвочку». Под платьем обозначились растопыренные коленки. Этот понятный каждому простолюдину жест, обозначающий «пшик», предельно ясно донёс до Симеона смысл сказанного. Пшик — это ничего, пустота, напрасный труд.

— Включайте мыслительный процесс.

— Чего?

— Думайте.

— Это, стало быть, я зря три с лишком месяца молился, аскезу держал?

Симеон почувствовал, как его ужалила обида. Но так как от неё он лишь крепчал, то, неожиданно для сестёр воскликнул: «Как так?!» — и треснул в сердцах кулаком по мрамору стола. Послышался шлепок, точно счастливая мамочка любовно прошлась ладонью по розовым ягодицам младенчика. Фру ахнула. Мими хихикнула. Лили мягко молвила:

— Не напрасно, Семён Филиппович, не напрасно. Но молитв недостаточно. Абсолют ждёт от вас действий.

— Чего?

— Бог ясно сказал через Слово, что молитвы не работают без конкретных дел.

— А что же делать?

— Проявлять активность.

Мими, расхаживая вдоль стола, хлестнула Семёна по щеке словами, как барчуковыми перчатками:

— Разве у Вас нет глаз? Вроде бы и голова на месте. Видели написанное в Слове? Вы что, Библии не доверяете?

Симеон почесал затылок так рьяно, что лохмы, отросшие до плеч, вздыбились и нависли над глазами. Он вспыхнул, набычился, зыркнул на Мими из зарослей волос:

— Доверяю! Только раньше я этого стиха не видел.

Голос Лили как нельзя вовремя плеснул в разговор успокоительную струйку, погасившую опасную искру. Мягко, как и положено старшей сестре, она сказала:

— Что ж, так бывает. Иногда человек не видит того, что находится у него перед глазами.