Репортаж без микрофона - Котэ Махарадзе

Не верю я артистам, с утра зашторивающим в доме окна в день спектакля, наглухо закрывающимся в своих гримуборных. Так готовят быка перед корридой. Три дня он сидит в «темнице», не видя света божьего, и выскакивает на арену как сумасшедший, готовый боднуть первого попавшегося. После спектакля такие актеры долго-долго отходят. Думаю, это элементарный наигрыш, игра в серьезность, значительность.

Актера более высокого профессионализма, чем В. И. Качалов, вряд ли помнит история русского театра. Почитайте, как он ответил на вопросы, поставленные ему в «Анкете Государственной академии художественных наук по психологии актерского творчества» в 1924 году.

«Вопрос № 32. Замечали ли вы, что в день спектакля с утра вы преображаетесь в то лицо, которое вечером вы играете?

Ответ: О нет, никогда. И даже не встречал таких актеров, которые бы искренне в себе это замечали.[2]

Вопрос № 44. Во время антрактов и после спектакля не сохраняете ли вы невольно тон и осанку лица, вами изображаемого?

Ответ: Никогда.

Вопрос № 45. После ухода со сцены немедленно ли вы приходите в свое обычное состояние?

Ответ: Моментально…

Вопрос № 52. Забываетесь ли вы целиком в роли или отдельных местах роли?

Ответ: Благодаря присущей всякому актеру способности к раздвоению своего сознания на сцене я никогда не забываюсь и не представляю себе, возможны ли такие даже секунды у актера, если он нормальный, то есть психически здоровый человек. Иногда замечал, некоторые актеры рассказывали, что они забывались, не понимали себя на сцене. Убежден, что они говорили неправду».

Вот ответы великого артиста. Меня — куда ни шло, но Качалова, надеюсь, никто не посмеет заподозрить в легкомысленности. «Они говорили неправду», — ответил он. И был абсолютно прав.

Исходя из всего сказанного, я теперь со спокойной совестью могу утверждать: ни актеру, ни комментатору Махарадзе не мешает «присущая всякому актеру способность к раздвоению». Хочу пойти дальше — не только не мешает, а напротив, помогает, с детства эгоистично оберегая в себе оба начала…

Все мы родом из детства. Но не все одинаково относятся к этой поре жизни. Один великий говорил, что у него вообще не было детства. Другой пишет: счастливая, счастливая пора… Одни готовы повторить весь пройденный путь без вменений, другие думают все переосмыслить, дабы не повторить ошибок.

Детство мое было счастливым. Даже в периоды разочарования, депрессии и внутренней опустошенности я не мечтал о другом детстве. Не подумайте, что я рос в богатой семье. В нелегкие довоенные годы полного достатка нас никогда не было. Но все мое детство было полно другими категориями богатства: яркими впечатлениями, желанными встречами, прекрасным кругом друзей, замечательными педагогами. И если бы пришлось начинать все сначала, я с удовольствием повторил бы пройденный путь, еще раз вкусил бы неповторимым аромат детства, прижал бы к сердцу уже давно поседевших приятелей, снова представив их юными и невинными…

Правила игры

Нет, не о правилах футбольной игры пойдет речь в этой главе. Хочется поговорить о правилах более важных, принятых в моей семье, школе, согласованных с друзьями, и, если по Станиславскому, о предлагаемых нам жизнью обстоятельствах. Ведь жизнь человека проходит в основном по этим правилам и именно в существующих конкретных обстоятельствах.

Не мы решали, кем появиться на бренной земле — мальчиком или девочкой, в какой стране родиться, в каком городе, какого цвета кожи, в обществе религиозного фанатизма или в совершенно другой общественно-экономической формации, быть единственными наследниками в семье или расти в окружении братьев и сестер. Все это предопределено природой, жизнью, и мы обязаны, а может, и вынуждены придерживаться этих правил.

Каковы же были предлагаемые обстоятельства и правила игры в моей жизни?

Я, грузин, родился в Тбилиси в семье служащих. Отец в молодости был военным, офицером императорской армии, затем экономистом. Мать — педагог, заведующая библиотекой, сестра — танцовщица, заслуженная артистка. Жили мы на площади Руставели в самом центре города — «на Земмеле» — так раньше назывался этот квартал в честь провизора немецкого происхождения, открывшего здесь аптеку. Значит, школа, где мне предстояло учиться, уже была предопределена — это первая средняя или, как тогда называлась, первая опытно-показательная школа. К тому же там работала мама.

На центральной артерии города — проспекте Руставели — сосредоточены лучшие театры и кинотеатры Тбилиси: оперы и балета им. З. Палиашвили, академический им. Ш. Руставели, русский театр им. А. Грибоедова, грузинский ТЮЗ, театральный институт и хореографическая студия. Здесь же Государственный музей Грузии, Академия наук. Немного вниз по спуску Элбакидзе и за мостом — академический театр им. К. Марджанишвили. Все это рядом, под боком, в двух шагах — вот и выбирай профессию, намечай свой жизненный путь.

Когда у меня впервые созрело решение написать книгу, тогда и мелькнула мысль поведать о моих родителях подробно и обстоятельно. Позже возникли некоторые сомнения и вот по какому поводу. При всей несхожести биографических очерков и воспоминаний, написанных интересными людьми, жившими и творившими в разных странах, в нашем и предыдущих просвещенных временах, одна общность бросается в глаза, стереотипно повторяясь в абсолютном большинстве книг — благоговейное упоминание родителей, рассказ о них в превосходных степенях. Понятно, о родителях хочется писать только хорошее, но нельзя же терять чувство меры. Потому и получаются у всех авторов такие схожие, почти одинаковые распрекрасные родители. Мама у всех, как правило, мягкая, ласковая, умная; возможно, без специального образования, но на редкость начитанная. Отцы, в основном, внешне строгие, но очень добрые, всегда справедливые и объективные; мало говорят, но если что скажут — заслушаешься. Если один из родителей отсутствует, всеми этими качествами наделен второй. Это всегда раздражаю, даже при чтении воспоминаний умных, всеми признанных людей. В молодости мы ехидно шутили на эту тему: хорошо, мол, что дети, скажем, убийц, насильников, палачей не издают биографических очерков о своей жизни, не то и они умудрились бы найти черты мягкости, справедливости и добросердечности в характере своих свирепых и беспощадных отцов.

Все это так, тем не менее я не побоюсь показаться неоригинальным и не обойду молчанием своих родителей, в особенности маму. Соблюдая объективность, насколько это в моих силах, и чувство меры, я расскажу о людях, даровавших мне жизнь, расскажу в этой главе, ибо все мое детство, отрочество и юность прошли по правилам игры, определенным и в некоторых случаях прямо продиктованным ими.