Моя бабушка Миллард, генерал Бедфорд Форрест и битва при Угонном ручье - Уильям Фолкнер

- Берите эту, - сказала бабушка. Эб долго на нее глядел. Можно было сосчитать до десяти, не меньше.

- Это же черт те что, миз Миллард! - воскликнул он.

- Я уже говорила вам, чтобы вы здесь не смели ругаться! - сказала бабушка.

- Да, мэм, - сказал Эб. А потом выразился опять: - Это же черт те что! - Он пошел на лужайку, вставил мундштук к привязанной лошади, шваркнул на нее седло, сдернул веревку, которой она была привязана, и закинул ее за забор, сел верхом, а бабушка стояла тут же, пока он не выехал за ворота и Ринго не закрыл за ним, и тут я впервые заметил на воротах цепь и засов, снятые с дверей коптильни; Ринго запер ворота, отдал бабушке ключ, а Эб на минуту задержался, глядя на бабушку с лошади.

- Что же, день добрый, - сказал он. - Я вот только надеюсь, в интересах Конфедерации, что Беду Форресту не придется цапаться с вами насчет своих лошадок.

Потом он произнес опять, на этот раз еще обиднее, может, потому, что уже сидел на лошади мордой к воротам: - А не то, черт возьми, глазом не моргнешь, как останется он с одной разнесчастной пехотой! Будь я проклят, если это не так.

Потом и он уехал. Если бы время от времени не подавала голос кузина Мелисандра, да если б еще не шесть лошадей с тавром США, выжженным на крупе, стоявших у нас на усадьбе, можно было подумать, что ничего и не произошло. Во всяком случае, мы с Ринго решили, что все уже кончено. Филадельфия то и дело спускалась с кувшином, чтобы набрать свежей воды для компрессов кузине Мелисандре, но мы считали, что немного погодя это тоже всем надоест и кончится. Но тут Филадельфия снова пришла вниз, в комнату, где бабушка перекраивала для Ринго пару армейских штанов, которые отец последний раз носил дома. Филадельфия молча стояла в дверях, пока бабушка ее не спросила:

- Ну, что там еще?

- Она просит банджо.

- Что? - спросила бабушка. - Мою лютню? Она на ней не умеет играть. Ступай наверх. - Но Филадельфия не двигалась с места.

- Можно, я попрошу маму прийти пособить?

- Нет, - сказала бабушка. - Дай Лувинии передохнуть. Ей и так досталось больше, чем надо. Ступай наверх, дай Мелисандре еще вина, если ничего лучше придумать не можешь.

Она сказала нам с Ринго, чтобы мы ушли, куда хотим, лишь бы нас здесь не было, хотя и во дворе было слышно, как кузина Мелисандра разговаривает с Филадельфией. Мы даже раз слышали голос бабушки, хотя говорила все больше кузина Мелисандра, - она сказала бабушке, что уже ее простила, что ничего ведь не случилось и что ей нужно только одно - покой. А немного погодя из своей хижины вышла Лувиния, хотя за ней никто не посылал, она поднялась наверх, и теперь похоже было, что и ужина не будет вовремя. Но Филадельфия в конце концов сошла вниз, приготовила ужин и понесла кузине Мелисандре еду на подносе наверх. Мы даже перестали есть, прислушиваясь к голосу Лувинии из комнаты бабушки, но потом и Лувиния спустилась вниз, поставила поднос с нетронутым ужином на стол и встала возле бабушкиного стула, держа в руке ключ от сундука.

- Ладно, - сказала бабушка. - Ступай, зови Джоби и Люция.

Мы взяли фонарь и лопаты. Мы пошли в сад, откинули ветки, выкопали сундук, достали оттуда лютню, закопали сундук, закидали яму ветками и принесли бабушке ключ. Нам с Ринго из нашей комнаты было слышно кузину и бабушку. Права была бабушка. Мы долго слышали ее голос, и бабушка была до того права, что могла бы еще и не то сказать. Немного погодя взошла луна, и нам из окна стал виден сад и кузина Мелисандра на скамейке в лунном свете, поблескивающем на перламутровых инкрустациях лютни, и Филадельфия, присевшая на калитку с покрытой фартуком головой. Может, она спала. Ведь было уже поздно. Но я себе не представляю, как она могла спать...

Мы и не услышали бабушкиных шагов, когда она вошла к нам в комнату в накинутой на ночную рубашку шали и со свечой в руке.

- Еще немного, и я, наверно, тоже этого не вынесу, - сказала она. Ступай, буди Люция и скажи, чтобы он запрягал мула, - приказала она Ринго. - А ты принеси мне перо, чернила и лист бумаги.

Она даже не присела к столу. Стоя возле бюро, при свече, которую я держал, она писала твердой рукой, ровно и немногословно. Потом подписалась, но не складывала бумагу и дала чернилам подсохнуть, пока не пришел Люций.

- Эб Сноупс говорил, будто мистер Форрест в Джефферсоне, - сказала она Люцию. - Разыщи его, скажи, что я жду его утром к завтраку и чтобы он привез этого молодого человека.

Она была знакома с генералом Форрестом еще в Мемфисе, до того, как он стал генералом. Он вел дела с торговой фирмой деда Милларда и иногда приезжал посидеть с дедом на веранде, а иногда у них ужинал.

- Можешь сказать, что у меня припасено для него шесть захваченных у янки лошадей, - добавила бабушка. - И не бойся ни воров, ни солдат. Разве у тебя не стоит на бумаге моя подпись?

- Я их и не боюсь, - сказал Люций. - Ну, а если эти янки...

- Понятно, - сказала бабушка. - Ха, совсем забыла. Ты ведь все дожидался янки, а? Но те, сегодня утром, кажется, так заботились о своей свободе, что даже не имели времени поговорить о твоей. Ступай-ка, сказала она. - Неужели ты думаешь, что какой-нибудь янки осмелится на то, на что не осмелится ни один солдат-южанин, даже бродяга? А вы отправляйтесь спать, - сказала она нам.

Мы улеглись вдвоем на тюфяк Ринго. Мы слышали топот мула, на котором уехал Люций. Потом мы снова услышали топот мула и сначала даже не поняли, что спали и мул уже возвращается, а луна клонится к западу, и кузина Мелисандра с Филадельфией ушли из сада туда, где Филадельфии будет удобнее спать, чем на твердой, впивающейся в спину калитке, закрыв фартуком голову, или где хотя бы будет потише. Потом мы услышали, как Люций ощупью карабкается по лестнице, но так и не услышали приближения бабушки, потому что она уже была на верхней площадке и говорила Люцию, чтоб он не так уж старался не шуметь.

- Говори, - сказала она. - Я не сплю, но по губам читать не умею, особенно в темноте.

- Генерал Форрест передают с почтением привет, - доложил Люций, - но сегодня утром к завтраку быть не смогут, потому им надо как раз в это время задать трепку генералу Смиту [командовал отрядом северян, по приказанию Гранта захватившим и сжегшим Оксфорд в 1864 г.] у развилки Толлэхетчи. Если они не уйдут чересчур далеко в другую сторону, когда покончат с генералом Смитом, то с радостью примут ваше приглашение, будучи здесь по соседству. И потом они сказали: "Какой молодой человек?"

Бабушка так долго молчала, что можно было сосчитать до пяти. Потом она спросила:

- Что?

- Он говорит: "Какой молодой человек?"

Тут уж можно было сосчитать до десяти. Мы слышали только, как дышит Люций. Бабушка спросила:

- Ты вытер насухо мула?

- Да, мэм.

- Отвел его назад на выгон?

- Да, мэм.

- Тогда ступай спать, - сказала бабушка. - И вы тоже, - сказала она нам.

Генерал Форрест выяснил, какой молодой человек. В этот раз мы тоже не заметили, что спали, однако тут уж был не какой-нибудь один мул. Солнце еще всходило, когда мы услышали голос бабушки и спросонок добрались до окна, и, по сравнению с увиденным, все вчерашнее показалось ерундой. На этот раз их собралось не меньше пятидесяти, правда, уже в сером; кругом полным-полно было всадников, во главе с кузеном Филиппом, - он сидел верхом почти на том же месте, что и вчера, смотрел вверх на бабушкины окна и опять не видел ни окон, ни чего-нибудь другого. Теперь у него появилась шляпа. Он тискал ее, прижимая к груди, и был небрит. Вчера он выглядел моложе, чем Ринго, потому что Ринго выглядит лет на десять старше меня, а сейчас, когда первые солнечные лучи золотили щетину на его лице, превращая ее в мягкий пушок, он выглядел даже моложе меня, но лицо у него было осунувшееся и усталое, словно он всю ночь не спал; было в его лице и еще что-то: словно он не только не спал эту ночь, но, видит бог, не будет спать и следующую, если это хоть как-то зависит от него.

- Прощайте, - сказал он. - Прощайте, - потом, круто повернув коня, пришпорил его и поднял над головою новую шляпу, как вчера поднимал саблю, после чего вся кавалькада двинулась через цветочные клумбы, лужайку и прочее назад, по дороге к воротам, а бабушка смотрела на них из окна в ночной рубашке и кричала куда громче, чем любой мужчина, кто бы он ни был и чем бы ни занимался:

- Клозет! Клозет! Эй, вы. Клозет!

Поэтому мы позавтракали рано. Бабушка послала Ринго, прямо как он был, в ночной сорочке, будить Лувинию и Люция. Люций оседлал мула еще до того, как Лувиния затопила печь. На этот раз бабушка не стала писать записки.

- Поезжай к развилке Толлэхетчи, - сказала она Люцию, - сиди там и жди его, сколько понадобится.

- А если бой уже начался? - спросил Люций.

- Ну и что? - спросила бабушка. - Какое тебе до этого дело, да и мне тоже? Твое дело разыскать Бедфорда Форреста. Скажи, что это очень важно и много времени не отнимет. Но без него сюда носа не показывай.

Люций уехал. Его не было целых четыре дня. Он даже не поспел вернуться к свадьбе и появился на дороге к дому только перед заходом солнца на четвертый день, вместе с двумя солдатами на фуражной повозке генерала Форреста, к заднику которой был приторочен мул. Он сам не знал, где он был, но так и не добрался ни до какой битвы.