Белая Кость (СИ) - Эль Кебади Такаббир Такаббир

— И смотреть, как твой муженёк моего сыночка ремнём стегает?

— Мой муж добрый человек, не чета твоему.

Рейза резко обернулась:

— Не сбивай меня, Криза, не надо. Я уже давно всё решила. Ты не дашь мне денег, а знахарка даст.

Сёстры добрались до оврага. Стали осторожно спускаться по склону, хватаясь за торчащие из земли корни. Под башмаками шуршала листва, трещали ветки. За каждым кустом на дне лога страх рисовал притаившихся злодеев.

Криза поёжилась:

— Она сказала, зачем ей ребёнок?

— Я не спрашивала.

— А я бы спросила.

Поскользнувшись, Рейза протянула ей утонувшего в одеяльце кроху:

— Подержи. — Принялась листвой вытирать себе ноги. — Дьявол… Рубаха совсем промокла. Не догадалась взять мне тряпок? Всё тебе надо подсказывать. Когда уже научишься думать сама?

Криза хотела огрызнуться, но прижала свёрток к груди и через силу сделала вдох:

— А вдруг она убьёт его и съест?

— Не говори ерунду! — рассерчала сестра и грубо выхватила младенца. — Пошли!

Они выбрались из оврага и оказались в роще. Криза брела, не видя ни зарослей, ни тропинки: слёзы застилали глаза. Ветки хлестали по щекам и норовили сорвать с головы чепец. Щетинистая трава впивалась колючками в платье. Неожиданно в мутной мгле проступили очертания кособокой лачуги.

— Принесла? — прозвучал свистящий голос.

— Принесла, — ответила Рейза и дёрнула юбку, зацепившуюся за куст.

Криза с трудом разглядела на фоне хижины чёрный силуэт. Откуда старуха знает, кто пришёл? Зрение как у совы или действительно ведьма?

— Ну проходите, — вымолвила знахарка и открыла скрипучую дверь.

Сёстры вошли внутрь.

Огонёк лучины освещал земляной пол, дощатые стены и низкий потолок с такими щелями, что в них рука пролезет. Везде царил жуткий беспорядок. На столе вокруг ступки с пестиком громоздились плошки с семенами. Полки заставлены глиняными мисками и склянками из тёмного стекла. Под потолком висели связки сушёных трав, тряпичные мешочки и звериные лапы. Вдоль стен лежали охапки соломы. Увядающей осенью в лачуге пахло сильнее, чем снаружи.

— Это кто? — спросила старуха, заталкивая под платок седые волосы.

— Моя сестра, Криза, — ответила Рейза. — Она никому не скажет.

— Не скажет, — покивала знахарка, разглядывая Кризу в упор. — Такая молодая, а уже шестеро детей.

— Вы ошиблись, бабушка. У меня один ребёнок. Дочка. — Криза указала на сестру. — Это у неё шестеро. С этим…

— Спрошу последний раз, — произнесла знахарка, запахивая на груди вязаную кофту. — Тебе он нужен?

Рейза протянула ей свёрток:

— Нет.

Упираясь бедром в стол, старуха сдвинула его в угол. Постелила на пол шерстяную тряпку:

— Клади его голеньким.

Наблюдая за сестрой, Криза вжалась в доски. Хотелось забрать ребёнка и сбежать. Но осознание безысходности удерживало её на месте.

Оказавшись на полу, младенец зашёлся отчаянным плачем.

Знахарка ногой отшвырнула одеяльце в сторону, обошла Рейзу. Повернула её спиной к ребёнку, лицом к двери. И протянула ей маленький, будто игрушечный нож. Блестящий клинок, в дырку на рукоятке протянут кожаный шнурок.

— Обрежь пуповину.

Рейза сморщила лоб:

— Какую пуповину?

— Мать и ребёнок всю жизнь связаны пуповиной. — Голос знахарки шуршал, как новая метла по шершавым доскам. — Не оглядывайся и ничего не говори. Присядь. Сзади, на полу, проведи ножом линию. Отсеки от себя ребёнка. Отдай нож мне и уйди не оглядываясь. Не оглядывайся всю дорогу, пока не окажешься дома.

— А я? — выдавила Криза.

— А ты наденешь чёрный платок и будешь молчать.

В висках стучало: «Почему чёрный? Почему чёрный?! Муж не поймёт. Как ему объяснить?»

Рейза выполнила указания старухи. Отдала ей нож, получила серебряную монету размером с ноготь на большом пальце, подтолкнула Кризу к выходу и под обиженный плач сына покинула лачугу.

Надев шнурок с ножом на шею, знахарка закрыла за ними дверь.

Спотыкаясь и падая, сёстры пересекли овраг. Цепляясь за торчащие из склонов древесные корни, вскарабкались наверх и на исходе сил побежали через вспаханное поле к деревне.

Небо посветлело. На горизонте протянулась алая полоска. Криза смотрела на пропитанную кровью юбку, хлопающую сестру по ногам, а перед глазами стояла головка младенца, покрытая тёмными волосиками словно пушком.

— Это ребёнок твоего мужа.

— Помолчи, — простонала Рейза.

— Зачем ты его оставила?

— Помолчи!

— Я не разглядела, в темноте, а в лачуге увидела, — не успокаивалась Криза. — Ты же тоже увидела и поняла! Его отец — твой муж.

Сестра сбавила шаг. Пошла, покачиваясь из стороны в сторону, путаясь в мокром подоле и оставляя за собой влажные следы. Взрыхлённая земля с жадностью всасывала капли крови.

— Что-то мне плохо. — Рейза уселась. — Плохо мне, Криза. Слышишь?

Криза взяла её за ледяную руку:

— Посиди чуток. Посиди. — Заглянула в белое лицо. — Может, обратно? К знахарке?

Сестра мотнула головой.

С приходом новой веры, которую церковники назвали Единой, роль целителей в деревне исполняли брадобреи: вырывали зубы, вскрывали нарывы, накладывали повязки на переломы, даже готовили настойки от разных недугов. Но они не разбирались в женских болезнях. И не хотели разбираться. Церковники выгнали знахарок с насиженных мест, будто задались целью извести женский род. Спасибо, что оставили повитух. Если повести Рейзу к повитухе — бабка сразу обо всём догадается. Плевать! Сестра теперь богата и может заплатить за молчание серебряной монетой.

— Идём, Рейза. Деревня уже близко. — Криза подхватила её под локоть.

Сестра попыталась встать. Её ноги подогнулись, и она завалилась на спину:

— Плохо мне. Словно сердце вырезали.

Криза заплакала:

— Идём, милая. Идём! Осталось совсем чуть-чуть.

— Такая молодая, а уже шестеро детей, — прошептала Рейза и закрыла глаза.

— 1.4 ~

Осеннее утро ленилось заглядывать в рощу. Деревья тонули в сером полумраке. Пожухлые листья колыхались на ветках, как клочья парусов на искривлённых мачтах. Из мглы, скрывающей дно оврага, торчали поникшие метёлки травы.

Знахарка закопала одеяльце за лачугой — похоронила единственную вещь, связывающую ребёнка с его коротким прошлым. Спрятала лопату под крылечко. Очистив кофту и юбку от цепкого репейника, прислушалась.

Через рощу проходила граница между земельными владениями двух дворян. Она петляла между оврагами, зигзагом бежала по склонам холмов и делила поляны на неравные части. Не утруждая себя изучением ориентиров, крестьяне собирали валежник где придётся. Встречи мужиков и баб из разных деревень нередко заканчивались жестокой дракой. Одни считали, что этот хворост лежит на земле их хозяина, другие утверждали обратное. После побоища стражники, не разбираясь, кто прав, а кто виноват, наказывали тех и других поркой. Бесконечные жалобы и прошения утомили лордов, и они приказали прорубить просеку, кривую и петляющую, как граница. Так появилась дорога, по которой часто проезжали всадники, громыхали телеги и кареты. Сейчас ветер доносил натужный скрип деревянных колёс — сборщики оброка везли в столицу зерно.

Знахарка постучала башмаком о башмак, стряхивая комочки земли, и вошла в лачугу. Младенец, замотанный в шерстяную тряпку, кричал во всю мощь своих маленьких лёгких. Уголок ткани закрывал искажённое личико, тельце содрогалось словно в агонии. Успокаивать малыша не имело смысла. Дай ему сейчас воды или молока, он подавится, изойдёт слюнями и пеной, но плакать не перестанет. После ритуала такое происходило со всеми отказниками.

Засунув свёрток под кофту, чтобы хоть немного заглушить плач, знахарка покинула жилище и двинулась вдоль оврага, зыркая по сторонам. Она не боялась встретиться с крестьянами. Они её не тронут. Почти все бегают к ней тайком за снадобьями и костерят почём зря Единую веру. Зато стражники однозначно заинтересуются, откуда у неё ребёнок и куда она его несёт. А посему старуха не просто шла, а кралась, готовая в любой миг бросить малыша и бежать.