Посланники - Михаил Ландбург

*(лат.) Бороду вижу, философа не вижу.

"Так уж оно, и тут уж ничего не попишешь…"

Гилад слушал, заложив руки за голову и тяжело дыша.

Я взглянул на облака. Одно из них походило на шагающий стул.

На стул присело солнце.

По земле забегали тени.

Боец Юваль Лерман сидел в стороне и грыз печенье.

Появился джип батальонного фельдшера.

- Воины, - раздался трубный голос эскулапа, - как обстоит с боевым духом?

Ему никто не ответил.

- Ну, а дрожь в коленках или упадок в физическом состоянии наблюдается?

Покрутив шеей, я доложил:

- В исключительно редких случаях. Если появляется асистолия, мы незамедлительно приступаем к использованию усовершенствованного Армией Обороны Израиля дефибриллятора.

Фельдшер тоже покрутил шеей и вдруг, поведя носом, остановил брезгливый взгляд на кустах.

- Воздух-то здесь спёртый…- заметил он.

Я пояснил:

- Город Газа в непосредственной близости…

Фельдшер покашлял.

- Как вы можете дышать таким воздухом?

Я ещё пояснил:

- Стараемся в себя воздух не втягивать.

- Однако у вас тут тихо, - изумился фельдшер.

Кто-то из бойцов поделился знаниями:

- Говорят, в могиле ещё тише.

Я посмотрел на небо.

Ефрейтор Фима посмотрел на небо.

Николай посмотрел на небо.

Кажется, кто-то ещё посмотрел на небо.

- Сплетни это, - проговорил фельдшер, - не верьте!

- Ладно! - обещали воины.

Преодолев робость, я попросил:

- Нам бы таблетки для погружения в забытье…

Фельдшер бросил на меня укоризненный взгляд и сказал:

- Сейчас не время…

- Так точно, - согласился я, - сейчас не время. Нам бы на потом. После всего этого…

- Лекарства "на потом" не поступили. И вообще – заглядывать в будущее не надо.

- А что надо?

- Жить!

Я вдохнул в себя воздух –

горячий,

влажный,

гнетущий,

зловонный.

Отдав батальонному фельдшеру честь, я подумал: "До чего же жить просто…"

***

Ночью прилетали бомбардировщики, и небо под огненными вспышками стало дробиться. Внизу дребезжало, лязгало, гремело. Изрядно пошумев, самолёты оставили за собой пространство, покрытое зеленовато-серым дымом, зеленовато-серым бредом, зеленовато-серым наказанием и отправились на свои базы для дозаправки.

Возвратилась тишина –

податливая,

смиренная,

уютная.

Искушало желание потрогать тишину, досаждала мысль: "Почему Бог, обычно во всём и повсюду присутствующий, теперь себя не обнаруживает".

Отец говорил: "Невмешательство – это тоже вмешательство…"

Моя жизнь…

"Чем она станет утром?"

"Во что превратится?"

Я поглядывал на небо. "Отзовись, Господи!"

Тишина –

глухая,

хрупкая.

"Прекратится или во что-то превратится" - вот в чём вопрос?

Тишина –

безразличная,

вялая.

"Господи, - спрашивал я, - ты меня слышишь?"

Ни звука. "Насинг!"

Устало мерцали напуганные звёзды.

Загадкой замерла Газа.

- Сержант, - заговорил Гилад, - там гибнут дети, да?

- Бывает, что и дети…Война…- я посмотрел на полевую рацию – в любую минуту мог поступить приказ: "Со Злом пора покончить …"

Мы ждали.

Клонило ко сну.

"Хорошо живётся кошкам, - думал я. - Говорят, на сон у них уходит большая часть жизни"

Встряхнув головой, отжавшись двадцать раз на руках, глотнув воду из фляги, выдохнув из себя "Dum spiro spero"*, я мысленно переносился в Древнюю Грецию, где царь Эдип, вызвав к себе во дворец Креонта, выпрашивал совет: "Как истребить? И в чём зараза эта?" "Изгнанием, - отвечал Креонт, - иль кровью кровь смывая"**

Спать хотелось упорнее, чем жить.

- Вздремни, сержант, - сказал ефрейтор Фима. - Я присмотрю…

Я признательно склонил голову:

- Разве что на чуток…

В меня проник сон –

куда-то отлучился царь Эдип,

*(лат) Пока дышу, надеюсь.

**Софокл. "Царь Эдип". Пер. с древнегреческого Ф Зелинского.

в небе нарисовались знаки-символы,

на пустырь въехал танк, из открытого люка которого донеслось: "Не сотвори себе кумира!.."

А потом я увидел печальное лицо Лии.

- Неподалёку от Иерусалима упали две ракеты… - сказала Лия.

Я стиснул губы.

- Мне страшно…

Мои губы разжались.

- Лия, потерпи. Когда я вернусь, то возьму напрокат лодку, и мы с тобой заплывём далеко в море.

- Туда, где большие акулы?

Я угрожающе постучал зубами.

- Да, где огромные голодные акулы.

- Они способны проглотить наши вёсла?

- Очень способны.

- И что же станет с нами?

- Вернёмся на берег вплавь.

- А если выбьемся из сил?

- Тогда примемся громко звать на помощь.

Лия поёжилась, будто от холода.

- Лия, не бойся, - сказал я. - Думай о чём-то хорошем. Обо мне думай…Если подумаешь обо мне, то страх уйдёт.

- Я так и делаю. А когда ты вернёшься?

- Вот покончим с…

Кто-то тронул моё плечо.

Лии не стало.

Танк оставил пустырь.

По небу рассыпались знаки-символы.

"Чуток оклемался?" - спросил ефрейтор Фима.

Я повертел носом. Поиграл ушами. Поинтересовался, снятся ли сны Фиме. Он посетовал на то, что сны приходят к нему большей частью нелепые. Однажды он увидел во сне президента Клинтона. Тот катался по лужайке Белого дома на трёхколёсном велосипеде, а он, Фима, стоял в стороне и играл на саксофоне.

- Вздремни ты, - предложил я.

Во сне Фима запел. Слова были на русском.

- Переведи! - попросил я, когда ефрейтор проснулся.

Он перевёл: "У попа была собака. Он любил её. А она любила мясо. Любое мясо. Кроме старого, испорченного. А ещё была у попа жена. Собака жену попа не кусала, потому что под одеждой этой женщины мясо было уж очень не свежее".

Я сказал:

- Врёшь, Фима!

- Спроси сам! - обиделся Фима. - У собаки…

На память пришёл Джозеф Джейкобс, который считал, что читать стихи в переводе, то же самое, что целовать женщину, лицо которой покрыто вуалью.

***

Ночь-день…

День-ночь…

Ефрейтор Фима кивнул на рацию.

- Ну?

Я развёл руками.

- Молчит?

- Глухо!

Вокруг –

смрадный,

зудящий,

лязгающий мир.

Обжигая наши руки, лица, шеи, приставали комары.

Рядовой Иона возмутился:

- Сколько ещё торчать здесь?

Я вяло возразил:

- Вроде бы движемся. Во времени и пространстве…

- Разве что во времени, - ухмыльнулся Иона, - а что до территории, то…

Я пожал плечами.

- Не все свои законы природа раскрывает.

Иона шмыгнул носом и отошёл в сторону.

Чтобы как-то отключиться от состояния непонятного бездействия, я решил завести беседу об Апуллее, но бойцам было не до него.

Вспоминалось:

"- И люди же там! Представьте, никогда не спят!

- И почему не спят?

- Они не устают!

- А почему не устают?

- Потому что дураки.

- Разве дураки не устают?

- А чего дуракам уставать?"*

Ночь отступала.

Звёзды гасли.

Где-то я слышал, что звёзды в небе – это плод любви, результат соития неба с… С кем именно – загадка. Чьей любви – тайна.

За город Газа опустилась луна, на небе корчились, строя рожицы, облака, и, будто лизнув по оставленным на небе ночным ранам, пробежался зыбкий утренний луч солнца.

Мы достали консервные банки и принялись поедать бобы в томате. "Что-то будет…", - подумал я и сказал себе: "Не дёргайся! Fatum non penis, in manus non recipis"**

- Хотел бы я знать, - проговорил рядовой Тувье, - чем в эти минуты занят Бог?

Алекс помахал небу рукой, попросил Создателя откликнуться.

- Не отзывается, - пожаловался Алекс.