Жена-девочка - Майн Рид

Она уже значительно продвинулась в своей работе над картиной, когда восклицание кузины прервало ее занятие.

Старшая кузина уже некоторое время нетерпеливо перелистывала книгу, что означало либо ее желание поскорее добраться до развязки, либо сильное разочарование прочитанным.

Перевернув несколько страниц, она останавливалась, прочитывала несколько строчек и затем снова листала книгу, как бы пытаясь найти что-либо получше.

Наконец, эта процедура закончилась, и она с раздражением бросила книгу на гальку, воскликнув:

— Какой вздор!

— Ты о чем, кузина?

— Теннисон.

— Ты шутишь! Божественный Теннисон — любимый поэт нашего поколения?

— Поэт нашего поколения! Только не Теннисон!

— А кто же? Не Лонгфелло ли?

— Еще один такой же рифмоплет. Его американский сборник весьма посредственен, если вообще это можно назвать сборником. Тоже мне поэты! Их необычные причудливые рифмы — эти мелкие чувства, выраженные сильными средствами, — на самом деле не способны вызвать и миллионную долю эмоций во всех их виршах!

— Ты на самом деле так считаешь, кузина? Как же ты объясняешь их популярность во всем мире? Разве это не доказательство того, что они действительно являются поэтами?

— В самом деле, ну а как насчет Сутея? Бедный, тщеславный Сутей, который возомнил, что он выше Байрона! И мир разделил его заблуждение — по крайней мере половина его современников! А сегодня этого рифмоплета никто не хочет издавать.

— Но Лонгфелло и Теннисона ведь издают!

— Да, это так, так же как и мировое признание, как ты говоришь. Все это легко объяснимо.

— Как же так?

— Все это благодаря стечению обстоятельств, поскольку они появились после Байрона — сразу же после него.

— Я не понимаю тебя, кузина, объясни.

— Это очевидно. Байрон опьянил мир своей божественной поэзией. Его превосходные стихи для души были как вино для тела, ибо великолепные глубокие чувства не что иное как пир для души. И, подобно сильному опьянению для тела, это сопровождается похмельем — такой нервной слабостью, когда требуется принять синюю таблетку и слабительное. Это вызвало к жизни появление его абсента и горькой настойки из ромашки; и ими оказались Альфред Теннисон, поэт, удостоившийся милости королевы Англии, и Генри Уадсворт Лонгфелло, любимое домашнее животное сентиментальных леди в очках из Бостона. Таким образом, поэтическая буря сменилась прозаическим штилем, который продолжается уже более сорока лет до сей поры, и который не состоянии изменить жалкие потуги этих двух рифмоплетов!

— Питер Пайпер съел несколько острых перцев! note 2 — процитировала Корнелия, звонко и добродушно рассмеявшись.

— Именно! — воскликнула Джулия, раздраженная веселым равнодушием кузины к подобным поэтическим перлам. — Только благодаря такой несерьезной игре слов, легкой сентиментальности и болезненному тщеславию, которые сумели родиться у этих посредственностей, а затем были срифмованы в строфы и изданы, эти рифмоплеты и получили мировую известность, о которой ты говоришь. Впрочем, если учесть, что нет достойных кандидатов в поэты, я не удивляюсь, кого у нас считают лучшими!

С этими словами она приподняла свою изящную ножку и в порыве злости пнула ею бедного Теннисона, глубоко втоптав книгу во влажный песок!

— О, Джулия, ты испортила книгу!

— Эту книгу уже невозможно испортить! Никому не нужная бумага. Вон, в одной из этих симпатичных водорослей, выброшенных на морской песок, содержится гораздо больше поэзии, чем во всех этих ничего не стоящих книжках. Пусть лежит здесь!

Последние слова были адресованы Кеция, которая, проснувшись, наклонилась, чтобы поднять растоптанную книгу.

— Пусть она лежит здесь, пока вода до нее не доберется; пусть волны морские предадут забвению книгу, а волны времени сотрут память об ее авторе. Есть только один настоящий поэт в нашем мире…

В это время Корнелия встала на ноги, не потому, что ее задели слова кузины — просто волны Атлантики уже добрались до ее юбки. Она стояла, и морская вода стекала с ее одежды.

Художница сожалела о том, что ей пришлось прервать рисование; картина была лишь наполовину готова; и теперь ей пришлось сменить точку обзора, с которой вид был уже не такой замечательный.

— Ничего, не страшно, — пробормотала она, закрывая альбом. — Мы сможем прийти сюда завтра. Джулия, ты не будешь возражать против этого?

— Напротив, кузина. Это очень здорово, такое купание вне общества и без лишних церемоний. Я еще не получала большего удовольствия за все время пребывания на этом острове, на… на… острове Аквайднек. Таково, кажется, его древнее наименование. Сегодня, наконец, я пообедаю с аппетитом!

Кеция свернула купальные костюмы и увязала их в узел, вот, наконец, все трое уже готовы двинуться в обратный путь.

Теннисон все еще лежал, зарытый в песок, и злобный его критик не позволил забрать книгу!

Они направились обратно в гостиницу, рассчитывая подняться на утес тем же путем, которым они спустились сюда. Другого пути они не знали.

Однако когда они достигли скалы, которая нависала над бухтой, все трое неожиданно вынуждены были остановиться.

Они сильно задержались в бухте, и в результате дорога назад была перерезана потоком воды, нахлынувшей из-за прилива.

Вода была только несколько футов глубиной, и можно было еще преодолеть это препятствие. Но вода все прибывала, и достаточно интенсивно, так что вскоре могла охватить их с головы до ног.

Они видели все это, но пока не чувствовали серьезной опасности. Это было неприятное препятствие, и только.

— Нам надо вернуться назад, — сказал Джулия, поворачивая к бухте. Двое ее спутниц направились следом.

Однако и здесь они столкнулись с тем же препятствием.

Такая же глубокая вода, та же самая опасность, что волны накроют их с головой!

И, поскольку они стояли, выжидая, вода все прибывала, — преграждающее им дорогу водное препятствие становилось все глубже и опаснее!

Назад, к тому месту, которое они только что покинули!

Здесь также глубина потока заметно увеличилась — он поднялся более чем на фут после того, как они покинули это место. С моря дул легкий бриз, однако ветер постепенно усиливался.

Пересечь водное препятствие было уже невозможно: ведь никто из них не умел плавать!

Одновременно у обеих кузин вырвался крик отчаяния — чувство опасности, зародившееся у них некоторое время назад, теперь вырвалось наружу.

Крик подхватила темнокожая служанка, выглядевшая гораздо более испуганной, чем ее хозяева.

В панике они снова бросились назад.