Шаг в четвертое измерение - Элен Макклой

— Старик Ангус, правда, нашел кое-какие следы, но они кончались как раз посреди болота, на том самом месте, на котором стоял Джонни. Ангус сказал, что это «далеко не смешно». Ему все это сильно не понравилось.

— Если ему не удалось найти следы, то значит, их там не было, — сказал Несс, поворачиваясь ко мне. — Ангус — лучший охотник во всей долине, а люди не ступают по земле с такой легкостью, как звери.

— Если бы Джонни был моим сыном, я бы заставила его рассказать, что заставляет его постоянно убегать, — произнес твердый девичий голос.

— Это каким же образом? — с вызовом спросил Несс.

— Не знаю, как именно, но нашла бы метод, — задорно отозвалась она. — Стоктоны ужасно портят этого несчастного ребенка.

— Вероятно, для этого существует причина, — мягко сказал Несс.

Мне оставалось только гадать, в чем она состоит.

— Испорченные или неиспорченные дети, — продолжал Несс, — неважно. Важно знать мотив, который заставляет его убегать. У него в доме есть все, что может только пожелать мальчик его возраста.

— Все, кроме дисциплины, — она снова бросила острый взгляд через плечо на меня. — Мы надоедаем вам, мистер Данбар, своими разговорами. Не думаю, что вам это интересно.

— Напротив, мисс Маргарет, меня это очень интересует, — решительно запротестовал я.

— Мистеру Данбару приходилось иметь дело с такими же случаями, — объяснил ей Несс. — До войны он был психиатром в клинике для малолетних преступников в Нью-Йорке. Он автор нескольких интересных книг по этому предмету.

Из-под черных ресниц она взглянула на меня насмешливо.

— Какая необычная профессия для молодого человека!

Может, она считала эту профессию недостойной мужчины, чисто женской? Не мог же я сказать своенравной юной леди, что решил специализироваться в области детской преступности после того как прочитал рассказ Оскара Уайльда о детях, сидевших рядом с ним в Редингтонской тюрьме. Дети, проводившие по двадцать четыре часа в сутки в одиночном заключении, непрерывно плакали, скучая по родителям. Они страдали от рвоты и дизентерии, вызванных убийственной тюремной диетой того времени. Один из заключенных был настолько маленький, что для него не нашлось тюремной одежды, и его бледное, искаженное страданием лицо долго преследовало Уайльда даже после того как он вышел на свободу. Я часто задавал себе вопрос, за какие такие «преступления» отправляли детей в одиночную камеру, и что с ними станется в загробной жизни. Я часто вспоминал одного надзирателя, которого уволили только за то, что он передал им несколько сладких галет. Конечно, все это происходило более пятидесяти лет назад. Сегодня как в Англии, так и в Америке дети-преступники обучаются с помощью научно-разработанных методов в клиниках и особых исправительных школах. И все же… Я узнал, что в тот самый день, когда я отправился на военную службу, в тюрьму Тумс в одиночные камеры были определены дети только потому, что в ней не нашлось для них другого места…

Помня все это, я все же постарался ответить как можно более спокойно.

— Я начал заниматься этой работой давно. Обычная работа — не хуже и не лучше другой. Полиция не отвечает за детей, но ведь кто-то должен этим заниматься!

— Осмелюсь сказать, что полиция Нью-Йорка не приспособлена для работы с детьми и плохо экипирована. — Она сделала нажим на слово Нью-Йорк. Несомненно, она представляла себе мою работу по фильмам сомнительного содержания. И я не пытался ее разубедить.

— Мой отец тоже отчасти полицейский, — продолжала она.

— Полицейский?

Снова мне приходится менять все свои представления о лорде Нессе. Он на самом деле был похож на ученого, я мог поверить, что он пэр и когда-то работал «техническим консультантом» по шотландской истории в Голливуде. Но полицейский? Нет, это было уже слишком.

— Отчасти полицейским, — поправила она меня. — Во время войны он занял должность главного констебля[2] нашей страны, и лишь потому, что больше не оказалось никого, кто мог бы выполнять такую работу. Вот почему он так обеспокоен этим делом с Джонни Стоктоном.

Весь ее тон указывал, что окажись она на месте главного констебля страны, она бы вовсе не стала «беспокоиться» о судьбе Джонни.

Все, что я знал об Эрике Стоктоне, я почерпнул из его книг, которые были опубликованы как в Америке, так и в его родной Англии. Большинство современных писателей пишут, обращаясь к нутру человека: он писал, обращаясь к коре головного мозга. Он написал всего пять романов. Его сочинения не отличались яркостью и не стали популярными. Он исследовал цивилизованное человечество столь же объективно, как и антрополог, изучающий уклад жизни якутов или зулусов. Он писал о людях, о мужчинах и женщинах, словно пришелец с Марса, — увлеченно, проявляя к ним любопытство, с чувством юмора и даже жалостью, но у него никогда не было никакой симпатии к своему соплеменнику. В своей писательской технике он не делал никаких уступок всевозможным условным выдумкам, которые перекочевали из журнальных серий и телевизионных сценариев в романы. Его действующие лица были всегда индивидуальностями, не типажами; их проблемы и их достойное сочувствия решение проблем всегда соотносились с самой жизнью, не подгонялись ни под какую формулу. Поэтому читающая публика отворачивалась от него: он заставлял своих читателей ощущать дискомфорт. Те немногие умы, которые преодолели стадию развития амебы и дошли до уровня многоклеточных организмов, читали его, получая интеллектуальное удовольствие, хотя и ощущали некоторый атавистический трепет отчаяния.

Все последние годы я получал наслаждение от его книг, но мне никогда не приходила мысль уточнить, что он за человек, я никогда не рассчитывал на встречу с ним. Теперь я начал задавать себе этот вопрос. Что за человек этот писатель и каким отцом он мог быть…

За поворотом перед нами оказался бурный поток пенящейся воды, несущийся вперед между берегами, усеянными крупной галькой.

— Это — река Тор, — пояснил Несс.

Дорога шла вдоль реки, змеясь между двумя холмами, которые образовывали длинную узкую долину. То здесь, то там мы замечали в серебристой мгле зажженное окошко. Маленькие каменные домики были похожи на горящие фонарики, рассыпанные по дну долины. Над нами возвышался горный хребет, тот самый, который я увидел еще из самолета. Он казался особенно зловещим на фоне догорающего дня: массивный безжизненный гребень застывшей земли, который, казалось, мог обрушиться на нас и раздавить в любую минуту. Мы пронеслись по пустынной деревенской улице и взобрались на дорогу, похожую на шельф, пролегший с одной стороны покрытой лесом горы. Как только мы выехали из леса, верхушки деревьев тут же закрыли от взора и долину, и реку. Теперь перед нами простиралась холмистая земля, покрытая малорослыми кустами, которые казались почти черными в посеревшем дневном свете. Ничего подобного мне прежде не приходилось видеть.

— Неужели здесь сумерки никогда не кончаются? — с удивлением воскликнул я.

— Не забывайте, это — север, — откликнулся Несс. — А это время суток мы называем «преддверие ночи», когда можно увидеть все, что душе угодно, включая души умерших и живых, если только вы истинный житель горной Шотландии. Когда я был мальчиком, одна мать, уроженка этой местности, говорила сыну, отправлявшемуся на поиски счастья: «Не слишком часто вспоминай о нас, иначе я увижу твою душу в сумерках».

— Не хотите ли вы тем самым сказать, что Джонни Стоктон исчез в сумерках? — воскликнул я.

— Нет, это случилось при ярком солнце, — ответила Маргарет Торкхилл. — А вот, мистер Данбар, и ваш Ардриг.

С вершины горы я с трудом различил пару дымоходов на фоне бледного неба.

С асфальта мы свернули на сельскую травянистую дорогу и наконец остановились во дворе фермы, вокруг которой сгрудилось несколько каменных строений.

Вдруг резко растворилась дверь, и полоска яркого света пронзила темноту. Вышла какая-то женщина с двумя ребятишками, цепляющимися за ее длинную юбку.

Она была высокой худенькой черноглазой и радушно улыбалась, — нарушив все мои представления о том, какой должна быть хозяйка фермы. Я вспомнил Трилби, — эту «знатную даму, представляющую себя в роли гризетки». Может, такое впечатление складывалось из-за ее гибкой талии, которую охватывал пояс длинной юбки с длинным белым фартуком. А может, из-за ее изящной шеи и шапки густых черных волос. Они были убраны в гладкие локоны на лбу и собраны в узелок на затылке. Ни ее губы, ни ногти рук никогда не знали косметики, и все же она казалась не старомодной; а скорее женщиной, которая не подвластна течению времени. В мире бывали женщины, похожие на нее, и всегда будут.

— Добрый вечер, миссис Грэм, — поздоровался с ней Несс. — Вот доставил вашего квартиранта.