Избранные. Фантастика о дружбе - София Морт

– Чудеса и диковины, – шептал я.

А потом вот решил наведаться на старую квартиру друга. Я не особо рассчитывал, что он до сих пор пребывает здесь. Думал, Серега разбогател, давно уже перебрался в другой город…

Дверь мне открыла незнакомая и, судя по виду, сильно уставшая женщина. Я представился, поинтересовался, здесь ли живет такой-то, – и был приятно удивлен, когда она раздраженно крикнула в пыльную глубь комнат: «Эй, тут к тебе пришли!» Так мы оказались в убогой кухоньке, где обрюзгший и облысевший Серега пытался впихнуть мне стопку дешевой водки. Женщина была его женой, звали ее Марина. Она злобно прицыкнула, когда ее муж с довольным видом потащил меня на кухню, где целеустремленно принялся греметь посудой.

Что же с ним произошло?

– Все равно он был ненормальным, – пробурчал Серега, глядя на меня слезящимися глазами. Каким-то невероятным усилием воли он сумел одержать верх над своей памятью. То, что его так растрогало, ныне постепенно уходило. – Чертов Июль! Не-е, Женек, ты меня, конечно, прости, но я ж тебе не сопливый пацан, чтоб верить во всю эту хрень.

Плеснув еще водки, Серега быстро опрокинул ее в себя. Звучно выдохнув, заел куском черствого хлеба. Алкоголь окончательно разрушил волшебство, готовое вот-вот пробудиться под действием воспоминаний. И мне вдруг показалось, будто Серега и вовсе не хочет, чтобы тот озорной темноволосый мальчуган, каким он некогда был, возвращался. И еще мне показалось, что Серега даже боится его. Может, ему просто было стыдно?

Он вновь потянулся к бутылке.

– А сам-то ты как? – пробормотал заплетающимся языком. – Где работаешь? Семья там, дети?

Все умерло. Начались скучные рафинированные разговоры на повседневные темы, и мне оставалось лишь вздохнуть. Сегодня я вновь почувствовал прикосновение детства, но так и не сумел его отыскать. В принципе, глупо было даже пытаться. Ведь нельзя вернуть то, что безвозвратно ушло. Нет, нельзя…

А еще я подумал, что, наверное, мы просто безнадежно повзрослели.

Не дождавшись ответа, Серега осушил стопку.

– Э-эх, хороший продукт!

И внезапно его повело, взгляд утратил фокус, и Серега, что-то бубня себе под нос, повалился на стол. Я испугался, даже вскочил со стула, но, услышав размеренный храп, все понял.

Потоптавшись некоторое время на кухне, я вышел в прихожую и позвал Марину.

– Чего?

– Кажись, он готов, – сказал я.

– Опять уделался, что ли? – рассердилась она. – Ничего, пусть там и дрыхнет, алкаш треклятый! Скотина! Ему не привыкать. Да и вы все задолбали уже! Ходите-бродите, пьянствуете тут. Житья от вас нету!

Не дожидаясь, пока она окончательно разъярится, я поспешил уйти.

* * *

Замерев посреди двора, растерянный, я смотрел на резвящихся в песочнице детей, и на оккупировавших лавочки стариков, и на говорливых мамаш с колясками. Их тени причудливыми фигурами скользили по земле, в то время как послеобеденное солнце лениво плыло в синей густоте неба. Кругом порхал тополиный пух, жужжали шмели. И где-то вдалеке погромыхивал допотопный, с облупившейся по бокам краской, трамвай. А в лицо мне дышало зноем. Веяло городом, но то была не отвратительная вонь урбанизации, нет. Что-то совершенно иное. Что-то повседневное, привычное и потому не замечаемое.

Я поглядел себе под ноги и с удивлением обнаружил несколько суетливых муравьев, спешащих по своим делам. А у подъезда величественно восседал огромный рыжий котяра, насмешливые глаза которого были такими же рыжими, как и его шерсть. И все это словно бы складывалось в цветастый калейдоскоп из пестрых образов и дурманящих запахов, проникало в самую душу. Несмотря на все разочарования дня, хотелось мчаться незнамо куда, и дышать полной грудью, и ликовать без всякой на то причины, и просто жить!

И тогда меня вдруг осенило: волшебство… – я ведь вовсе и не утратил его, как мне оно показалось. Магия лета по-прежнему была здесь, наполняя пространство вокруг, и Июль стоял где-то рядом. Он добродушно поглядывал на меня и, быть может, загадочно улыбался. Он был все такой же – высокий, загорелый, с неопределенного цвета глазами и неизменной тростинкой во рту.

Я буквально слышал его слова:

– Не теряй воображения.

И от этого становилось легче. Июль был здесь, – детвора радовалась ему, пусть и не осознавала этого, да и мамаши со стариками тоже радовались. И даже котяра у подъезда казался вполне довольным его появлением. Ведь дело совсем не в возрасте, верно? Дело в воображении. Июль живет именно там, где сохраняется и детство, и вера, и волшебство.

И теперь, когда я наконец понял это, мне осталось лишь повторить слова Волшебника, сказанные им задолго до моего рождения.

А потому, улыбнувшись лету, я прошептал:

– Чудеса и диковины, – передай дальше…

Сор, прах, старый сюртук и тихое бип-бип

Камелия Санрин

Сколько помню, меня всегда угнетала потребность людей всё классифицировать. Поскольку, будучи мелким, я мотылялся вне поля радара и подлежал лишь одной классификации: «мелочь пузатая». Я рос и со мной росло раздражение. Мне не хотелось быть мелочью. Мелочь ведь никого не интересует. А мне, стало быть, хотелось внимания, любопытства, тихого «ах» и громких аплодисментов. Поцелуев тоже хотелось, конечно. Но поцелуи – табу. Наверное, чтобы поцелуи не были табу, нужно с младенчества привыкнуть к ним. Когда человека кладут поперёк кровати, чтобы расцеловать в пузо и в жопу, человек растёт в понимании своей сладости. Во мне никакой сладости никогда особо не замечалось.

Мой глухонемой дед давал мне пожрать и тыкал носом в грязную тарелку: помой, значит. Приучал к аккуратности и заметанию следов. Пожрал – сделай так, чтоб никто не догадался: то ли ты жрал, то ли нет. Глядишь, накормят по новой.

С другой стороны, вне поля радара – тоже по-своему неплохо. Можно шляться где угодно и никто тебя не замечает. Ибо раз и навсегда установлено: «мелочь пузатая шляется где угодно. Таково отличие мелочи от человека разумного».

Я, кстати, в курсе, что времена изменились и мелочь сейчас ценится выше, чем в моё время. Но я притворюсь, будто забыл об этом, ок? Окунусь в своё детство – какое-никакое, прошедшее, но незабываемое. Как бы, шучу… но об этом позже.

Я не помню, как в городе появились братья Вонг, но я помню день открытия гаража. Вся малышня, естественно, скопилась у ворот в ожидании чего-то нездешнего. Мы, что постарше, слонялись поодаль, притворяясь, будто нам по барабану и мы тупо случайно сюда забрели. Одним глазом косили на ворота, другим крутили по окрестности. Потом Джон нашёл гайку. Джон был мой лучший друг, да и сейчас он мой лучший друг, хотя и живёт всю жизнь на одном месте, а меня вечно куда-то несёт. Но в этом-то и прелесть: я возвращаюсь в свой городок, захожу к Джону – и вижу всё, что видел и десять и двадцать лет назад – и всё в том же беспорядке. Джон очень умный, на редкость умный человек. Он не умеет ни читать, ни писать, но всё, что ему случилось услышать когда-нибудь в школе или по радио – всё тут. Он всё обдумал, всё понял и применил будь-будь. Он, например, сделал самогонный аппарат, когда нам было четырнадцать лет. Вы слышали когда-нибудь такое? Парень просто пришёл в школу на урок химии и послушал про испарение жидкостей. Потом ушёл и до конца недели в школе не появлялся. Делал самогонный аппарат. Я говорю вам, он гений. Если бы кому-нибудь было не плевать на его образование – и кто-то бы его заставил учиться – Джон был бы сейчас лауреатом нобелевской премии. Конечно, всем было плевать и папаша Джона был единственный, кто оценил его домашнюю работу. Заграбастал аппарат и гнал без передыху, пока какие-то трубки не пожёг. Джон ему потом ремонтировал время от времени, чисто, чтоб отстал.

Ну и, как вы думаете? – в нашем городке открывается гараж, а мы пропустим? Он два года стоял запертый и заброшенный, и не то, чтоб мы не побывали в гараже ночью с фонариком. Не помню зачем – не то клад какой искали, не то трубки для самогонного аппарата. Что-то нашли, Джоник нагрузил меня железками и сам ковылял с оттопыренными карманами и джутовым мешком за спиной. Ногу гвоздём пропорол, вот и ковылял. Но Джону было плевать на болячки и порезы – он обожал свои железки.

Некоторые, кстати, называли гараж конюшней по старой памяти. Но конюшен в округе можно ещё сыскать, а гараж один.

К чему это я? А. Ну, открыли гараж, да. Джон так в нём и работает по сей день. Братья Вонг его когда-то впустили, да не смогли выгнать. Собственно, он у них этот гараж потом и выкупил.

А потом мой дед задумал помереть и я остался ни туда ни сюда, хотели в детдом забрать, но папаша Джона поклялся, что будет за мной присматривать. И присматривал. Наливал мне стопочку время от времени и гонял к мяснику за стейком. Конечно, чтобы купить стейк, нужно сперва добыть где-то деньжат. Я и добывал. Разносил газеты, подметал улицы, чем только ни занимался. У Джона уже стала складываться репутация, его называли «тот чокнутый парнишка с мопедом». Он же соорудил себе мопед из старого велика. Естественно, запчасти должен был поставлять я. Потом снова велел мне найти разных железок и сделал мопед для меня. И я стал зваться «дружок того чокнутого парнишки с мопедом» – и это было уже кое-что. Не «мелочь пузатая». У меня стало появляться своё лицо.