Как читать Библию - протоиерей Александр Мень

Начиная с эпохи Французской революции и до первой трети нашего века не раз высказывалось мнение, что евангельский Иисус — литературная фикция или миф. Но в настоящее время и у нас, и за рубежом никто из серьезных ученых эту гипотезу не разделяет. Когда во второй половине I в. создавались Евангелия, многие свидетели описанных в них событий были еще живы. Память об этих событиях бережно хранилась среди христиан. Церковь возвещала о Христе еще до того, как были написаны Евангелия. И сами Евангелия были одной из форм провозвестия.

Римский историк Корнелий Тацит отмечает, что в 64 г., т. е. через три десятилетия после проповеди Иисусовой, христиан в столице империи было уже «огромное множество». А в 111 г. правитель одной из ма–лоазийских провинций Плиний Младший доносил императору, что храмы языческих богов опустели из–за массового обращения в новую веру— веру в «Христа как Бога». Над этими фактами стоит задуматься.

Сегодня, когда христианство имеет позади двухтысячелетнюю историю, когда в его арсенале есть величественная архитектура, богатейшее изобразительное искусство, поэзия, музыка, обряды, традиции, умозрительные системы, его притягательность можно объяснить за счет этого впечатляющего наследия. Однако на заре христианства оно почти ничем этим не обладало. Не было ни церквей, ни икон, ни христианской философии. Напротив, религии античного мира, соперницы Церкви, с полным правом могли гордиться Парфеноном и Капитолием, Гомером и Горацием, Платоном и Сенекой. При этом язычество опиралось на мощную поддержку государственной власти. Ведь императоры приняли христианство лишь после того, как перевес его стал очевидным. Значит, в чем–то ином заключалась сила новой веры.

Но и в наши дни, если бы мы захотели уяснить, в чем состоит ее сущность, ее ядро, мы вынуждены были бы признать, что как культурный феномен христианство не слишком выделяется на фоне других мировых религий. Ведь и буддизм, и индуизм, и ислам имеют свою великую литературу, глубокие учения, искусство, культовые традиции, этику. Нет в них лишь одного — Иисуса Христа. Именно в Нем уникальность христианства, разгадка его притягательности и его победы в трехвековой борьбе с язычеством.

Читающему книги евангелистов трудно не заметить, что все они предполагают наличие какой–то более древней традиции, которая просвечивает и в словах Иисуса, и в повествовательных разделах Евангелий. Именно из нее пришли в Евангелия такие понятия, как «Христос», «Царство Божие», «спасение», «Завет» и многие другие, в том числе важнейшие идеи о едином Боге, о мире и человеке. Традиция эта сложилась в рамках древнеизраильской культуры, которая дала миру книги Ветхого Завета. Она послужила почвой для трех монотеистических религий: христианства, иудаизма и ислама.

Ветхий Завет не случайно называют большим введением в Новый. По словам древнецерковного писателя Августина, «Новый Завет сокрыт в Ветхом, а Ветхий раскрывается в Новом». Ветхозаветная часть Библии в высшей степени динамична, она подобна реке, текущей в океан. Она устремлена вперед к некой цели. В то же время Ветхий Завет сам был завершающей фазой многовекового пути духовной истории, которая предшествовала христианству.

С древнейших времен человеку было свойственно убеждение, что за окружающим его видимым миром стоит иное, сокровенное измерение, придающее всему смысл. Внешние проявления этой иной реальности видели в природных циклах и стихиях, в небесных светилах и безмолвных горах, в безднах моря и даже в страстях, волнующих человеческое сердце. Язычник верил в незыблемый порядок Вселенной, где все таинственным образом взаимосвязано, верил в возможность гармонии между богами и людьми, которой можно достичь через ритуалы и магию. Магия, предшественница науки, чаще всего имела внеморальный характер. С ее помощью человек в первую очередь стремился оградить себя от бедствий и достичь успеха.

Можно сказать, что языческий магизм на протяжении многих тысяч лет господствовал безраздельно.

И только в последнее доевангельское тысячелетие против него выступили мыслители, появившиеся почти одновременно в разных странах: авторы Упанишад, Заратустра, Будда, Лао–Цзы, греческие философы. Не отрицая обрядов, они, в сущности, отвергли их магическую роль и поставили в центр духовной жизни этику, познание и мистику. Они вплотную подошли к идее единого верховного Начала, запредельного миру, не сводимого ни к чему земному, и учили, что человек может избавиться от несовершенства преходящего бытия лишь в единстве с этим Началом. Большинство из них, однако, считало, что такое единство доступно только духу, погруженному в чистое созерцание, отрешенному от повседневности.

Несмотря на могучий нравственный импульс, исходящий от этих учений, их идея Абсолюта в конечном счете вела либо к растворению личности в Целом, либо к мысли, что божественная тайна бесконечно удалена от практической жизни. Кроме того, мировые религии сохранили от старого магизма пессимистическую идею циклов и «вечного возвращения» (реанимированную позднее Ф. Ницше). Вселенная, согласно этой концепции, представлялась чем–то в принципе неизменным. Рожденная из недр Сверхбытия, она должна будет снова погрузиться в его безмолвие. Не существует перспективы ее преображения, нет реального будущего, нет истории в подлинном смысле этого слова. Есть лишь однообразный круговорот, который рано или поздно возвратит все к свободному началу…

Между двумя полюсами — архаическим политеизмом и учением об Абсолюте — мы находим провозвестие Ветхого Завета. Вместе с мудрецами Индии, Китая и Греции он отверг веру в ограниченных человекоподобных или стихийных богов. Вместе с ними он разделял взгляд на высшую Реальность как на нечто несоизмеримое с тварным миром. Но при этом библейские пророки утверждали, что Вселенная имеет ценность перед лицом Бога, что между Ним и человеком есть незримая связь, что люди несут в себе отблеск Сущего. Они смело говорили об «очах» и «сердце» Творца, желая показать, что это не холодный Абсолют, а «Бог Живой», как они любили выражаться.

Если в представлении Аристотеля Бог едва ли даже знает о существовании человека, то, согласно Ветхому Завету, человек — это венец природы, объект Божественной любви. Он призван в свободном союзе с Творцом участвовать в движении мира к полноте бытия. Эта цель называется в Библии спасением, поскольку она достигается через освобождение от ложных, помраченных злой волей форм существования.

Вот почему Ветхий Завет нацелен в будущее. Он видит в истории не вращение космических циклов, а драматический диалог земли и Неба, путь к Царству Божию, к тому состоянию Вселенной, когда в ней восторжествуют предвечные замыслы Создателя.

В ветхозаветных книгах звучит пророчество («обетование»), что на этом пути к Царству Бог Живой явит себя людям. Эта мистерия Богоявления связывается у пророков с личностью Спасителя, главы Царства Божия. Пророки так и называют Его — Царь–Помазанник, Мессия. По–гречески это слово звучит как Христос.

Следовательно, мы имеем право сказать, что благовестие о Христе является стержнем обоих Заветов. В Ветхом Он — надежда, в Новом — осуществление. Говоря библейским языком, Он есть «альфа и омега, начало и конец». В свете ветхозаветной веры в Мессию становится понятным, кем был Иисус Назарянин в глазах Его учеников и новозаветных писателей и кем Он является для миллионов христиан.

Лев Толстой был не единственным, кто пытался выделить в Евангелии «нравственное учение Иисуса» как нечто самодовлеющее. Однако все подобные попытки потерпели неудачу. В Евангелии, строго говоря, нет «учения», которое можно было бы рассматривать изолированно от личности Учителя. По выражению русского исследователя С. Н. Трубецкого, в четырех Евангелиях «одно слово и одно учение — Он Сам. Каждое Его слово есть обнаружение того, что Его переполняло». Насколько неразрывно в Евангелиях переплетены жизнь и проповедь, видно уже из их заглавий. Все четыре автора назвали их не «Жизнь Иисуса» и не «Учение Иисуса», а «Евангелие Иисуса Христа». Гречей^ слово «евангелион» (как и древнееврейское бесора, которое употреблял Иисус) означает «Радостная Весть», Весть о спасении и Спасителе. Евангелия представляют собой не набор сентенций и не биографию в современном понимании. Они — свидетельство веры тех, кто обрел в Иисусе Назарянине «человеческий лик Бога», исполнение древних пророчеств.

У каждого евангелиста есть собственный взгляд на вещи, свои богословские установки, свои стилистические особенности, но все они изображают одну Личность, хотя и увиденную с разных точек зрения. Как уже было сказано, авторы Евангелий основывались на воспоминаниях, на устной и письменной традиции, которые довольно точно донесли до нас общую картину евангельских событий. Они не дают портрета Христа, но облик Его явственно проступает в сказаниях и в передаче Его слов. В древности предания фиксировались в устойчивой форме, особенно если имели речитативно–поэтической характер. А именно такова литературная природа Евангелий, в частности изречений Христа. «Говорят, стиль — это человек, — пишет современный английский ученый Чарльз Додд. — А каков тогда стиль поучений Иисусовых, если судить о них по Евангелиям? Большая часть их дана в виде кратких энергичных высказываний, резких и подчас иносказательных, даже загадочных, полных иронии и парадоксов. Вся совокупность речений, дошедших до нас по различным каналам предания, имеет безошибочно угадываемые черты. Совершенно невероятно было бы предположить, что речи эти являются продуктом искусственной работы раннехристианских наставников… Некоторые более древние отрывки явно обнаруживают ритмический строй, который все еще дает себя чувствовать после двойного перевода (с арамейского на греческий и с греческого на английский). Порой кажется, что греческий текст — лишь тонкая маскировка оригинала, который постоянно переходит на ритмы древнееврейской и арамейской поэзии».