Василий Шукшин как латентный абсурдист, которого однажды прорвало - Александр Владимирович Бурьяк

— Есть мыло?

— Хозяйственное…

— Ничего?

— Какая разница! Держи веревку. Не оборвется?

— Сколько в тебе, Алка? — Алка это и есть Несмеяна. — Сколько весишь?

— Восемьдесят.

— Выдержит. Намыливай.

Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.

— Давай, Алка.

Алка-Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…

— Скажи последнее слово, — попросил кто-то.

— Ой, только не надо! — запротестовали все остальные. — Не надо, Алка, не говори.

— Этого только не хватает!

— Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.

— Ни петь, ни говорить я не собираюсь, — сказала Алка.

— Умница! Давай.

Алка надела на шею петлю… Постояла.

— Стремянку потом ногой толкни.

Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:

— Тоже скучно-о!.. — не то пропела она, не то заплакала. — Не смешно-о! С ней согласились.

— Действительно…

— Ничего нового: было-перебыло.

— К тому же патология.

— Натурализм.

— Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением… Ха-ха-ха!.. О-о-о!.. — И тут старичок пукнул, так это — по-старчески, негромко дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился.

Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана.

— Слушай, — сказала она, — хочешь стать моим любовником? А?

Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше — и грудь, и все такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так — признак.

(…)

— Пошли, — решился Иван. — У меня полчаса есть еще. Побалуемся.

— У-а-а, у-а-а, — поплакал Иван. — Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!..

Дочь Бабы-Яги засмеялась:

— А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька… Ну, вот… мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим… все дадим.

Горыныч улыбался всеми тремя головами.

— Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят… Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка… С косточками! — Горыныч перестал улыбаться. — С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! — загремел он хором. — Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?.. Я проглочу весь этот балаган за один раз!

Впрочем, если имеется куча восторженных поклонников у Хармса, Шагала, Кандинского и им подобных, то не мудрено, что есть они и у Василия Шукшина — не вопреки таким вот «жемчужинам» творчества, а как раз благодаря им.

Есенин писал о Емельяне Пугачёве, Шукшин — о Степане Разине.

Ключ к личности Василия Шукшина — его роман о Разине «Я пришёл дать вам волю». Разин был, по-видимому, любимым героем Василия Макаровича, из чего можно предполагать, что Шукшин был человек без внутренней дисциплины и без чувства меры, сдерживавший себя только из конъюнктурных соображений. Или, скорее, сдерживавшийся внешними факторами. Когда такие факторы отсутствуют, личности типа Шукшина раскрывают себя во всю свою ненужную ширь.

Эмпатию Шукшина к Степану Разину я разделять не в состоянии: я не могу простить тому хотя бы и утопление княжны. Ну зачем?!!! Красивую молодую женщину, в отношении которой к тому же возникли определённые моральные обязательства, предполагающие у честных людей, вообще говоря, скорую женитьбу. Эстетизация этого гнусного убийства в известной народной песне с очень русской величественной мелодией — какой-то абсурд, принуждающий относиться к русскости с подозрением. Да какую волю мог принести на Русь Разин? Волю топить невиновных людей, что ли?

Ну и что бы такое особенное отчебучил Василий Шукшин, если бы получил, наконец, «волю»? Сделал бы свой фильм про Степана Разина, конечно. Может, что-то антисоветское написал бы или снял. Разбогател бы, «гулял» бы, спился бы или на дорогом автомобиле разбился.

В «Степане Разине», на первой же странице:

«Золотыми днями, в августе 1669 года, Степан Разин привел свою ватагу с моря к устью Волги и стал у острова Четырех Бугров. Опасный, затяжной, изнурительный, но на редкость удачливый поход в Персию — позади. Разинцы приползли чуть живые; не они первые, не они последние „сбегали на Хволынь“, но такими богатыми явились оттуда только они.»

Это о грабительском набеге шайки Разина на трудящихся Персии. Ну, и на эксплуататоров трудового народа тоже. Но эксплуататоры потом на народе отыгрываются. Игнорировать это обстоятельство — значит демонстрировать извращённость своей морали.

«…струги донцов ломились от всякого добра, которое молодцы „наторговали“ у „косоглазых“ саблей, мужеством и вероломством. Всех 1200 человек (без пленных). Надо теперь набраться сил — отдохнуть, наесться: И казаки снова было взялись за оружие, но оно не понадобилось. Вчера налетели на учуг митрополита астраханского Иосифа — побрали рыбу соленую, икру, вязигу, хлеб, сколько было. А было — мало. Взяли также лодки, невода, котлы, топоры, багры. Оружие потому не понадобилось, что работные люди с учуга все почти разбежались, а те, что остались, не думали сопротивляться. И атаман не велел никого трогать. Он еще оставил на учуге разную церковную утварь, иконы в дорогих окладах — чтоб в Астрахани наперед знали его доброту и склонность к миру.»

Такой вот был добряк и миролюбец Разин. Ну что в этом можно эстетизировать? Вероломство против «косоглазых»? Кстати, персы в своём большинстве не монголоиды.

А вот ещё очень нравоучительная сцена для русской рабочей молодёжи:

«Среди танцующих — и прекрасная княжна. И нянька ее следом за ней подпрыгивает: все должно плясать и подпрыгивать, раз на то пошло.

— Дюжей! — кричит Разин. — Жги! Чтоб земля чесалась.

К нему подтащили молодого князька, брата полонянки: он отказывался плясать и упирался. Степан глянул на него, показал на круг. Князек качнул головой и залопотал что-то на своем языке. Степан сгреб его за грудки и бросил в костер. Взметнулся вверх сноп искр. Князек пулей выскочил из огня