Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть первая - Ева Наду

Окружающие рассмеялись. Лоранс благодарно сжал её локоть. Она повела плечом, высвобождаясь.

*

– Как вам понравился вечер? – спросил Оливье де Лоранс, едва они сели в карету.

– Если бы мне пришлось присутствовать на балах каждый день, я умерла бы от скуки, – неожиданно ответила Клементина.

Она стянула с пальцев перчатки, бросила их на скамью рядом с собой. Взялась смотреть в окно.

Северак, сидевший напротив, не удержался от смеха.

– Слава Богу, что вас не слышит госпожа д`Авогур. Она не простила бы вам такой оценки её многодневных стараний.

Клементина не поддержала его веселья.

– Я должна поблагодарить вас, господин де Северак, – сказала она сдержанно, – за ваше внимание и ваше терпение. Вам тоже следовало бы это сделать, сударь, – продолжила сухо, обращаясь к мужу. – Если бы не ваш друг, этот вечер вряд ли был бы таким удачным.

Лоранс, сбитый с толку её тоном, кивнул – да, конечно.

– Что-то не так, дорогая? – спросил растерянно.

– Всё в порядке. Я просто устала.

*

Клементина, в самом деле, чувствовала себя усталой. И оскорблённой. Едва они вышли из душных залов дворца на улицу, едва уселись в карету, любезно предоставленную им губернатором, возбуждение, дававшее ей силы держаться, пока она была на людях, спало, уступив место сильнейшему раздражению. И теперь, вспомнив сделанное ею неприятное открытие, она с трудом удерживалась от резкости.

Когда Клементина осознала, что все присутствующие ошибочно полагают, что она провела немало времени при дворе, она подумала было исправить ошибку. Оглянулась на Оливье. И поняла по его напряжённому взгляду, что он предпочёл бы оставить общество в заблуждении. Он с таким ужасом глядел на её губы, будто боялся, что стоит ей разомкнуть их, и изо рта её выпрыгнет жаба.

Он по-прежнему стесняется её. Он её стыдится! От ярости у неё перехватило дыхание.

Удар оказался намного сильнее из-за того, что вот уже несколько часов Клементина не могла насмотреться на своего мужа. Радовалась выражению одобрения, которое не сходило с лица Оливье де Лоранса, надеялась, что с этих пор – раз уж он понял, что ему не придётся краснеть из-за того, что она носит его имя, – у них всё будет по-другому.

Осознав, что все её усилия оказались бессмысленными, а успех – напрасным, она ужасно разозлилась. И уже готова была отомстить ему, произнести именно то, чего он так боялся.

Но именно в тот момент, когда с её уст готовились сорваться гневные слова, когда она увидела, как затаил дыхание Оливье, ожидая её реакции, ей вдруг стало жаль его. Оттого, изобретя этот нелепый, глупый ответ, который, к её удивлению, привёл в восторг всех гостей, она протянула руку графу де Сен-Шамону, пригласившему её на следующий танец и ожидавшему теперь своей очереди.

Улыбнулась:

– Подарите мне ещё немного удовольствия, граф!

*

Позднее Клементина не раз вспоминала этот вечер. Вспоминала и удивлялась: единственным человеком, понравившемся ей безоговорочно, оказался монсеньор де Лаваль. Он стал приятен ей, несмотря на первоначальное предубеждение, родившееся из вынужденного расставания с подругами-протестантками.

– С тех пор, как в Квебек прибыл монсеньор де Лаваль, протестантам стало здесь очень трудно выживать, – шёпотом сообщила Клементине Клодин в один из дней, когда они вместе занимались на кухне заготовками на зиму. – Многие теперь уезжают отсюда. Селятся по берегам рек, строят дома, форты. Подальше от городов. Подальше от Квебека.

У Клементины не было причин сомневаться в словах служанки.

Совсем недавно она, Клементина, стояла на берегу Святого Лаврентия, смотрела, как готовится отойти от причала небольшой корабль. На нём покидали Квебек её подруги, с которыми она провела два долгих месяца на «Целестине». Они отправлялись в Виль-Мари в надежде, что там их, протестантов, примут лучше, чем в Квебеке.

– Жаль, – шептала Рози, прощаясь с Клементиной, – жаль, что мы будем жить гораздо дальше друг от друга, чем собирались. Но мы не можем тут оставаться. Не можем.

Клементина смотрела на подругу сочувственно. Гладила её по плечу: ничего, Виль-Мари – это не так уж далеко. Она пыталась утешить бедняжку Рози, а сама при этом с трудом справлялась с гневом.

Она очень сердилась тогда на этого холодного, непримиримого человека – монсеньора де Лаваля.

И потом, на балу, стоя рядом с епископом, вглядываясь в его лицо, старалась найти на нём следы той ожидаемой ею жестокости. И не находила.

*

Монсеньор де Лаваль, будто нарочно, делал всё, чтобы убедить её в своей добросердечности. Он встретил её приветливо. Тепло поздоровался. Одной рукой коснулся её головы, другую – протянул для поцелуя.

Она смиренно коснулась губами епископского перстня. Поднимаясь, посмотрела ему в глаза. Ей понравилась его улыбка – та почти не касалась его губ, но таилась в глазах. И, когда он спросил, выбрала ли она уже духовника, Клементина ответила:

– Ещё нет, ваше преосвященство.

И в глубине души пожалела, что не смеет просить его быть её духовным отцом.

Он склонил чуть заметно голову, проговорил дружески:

– Сделайте это, не откладывая. В этой стране нас всех каждодневно подстерегают бесчисленные опасности. Благочестие здесь – главная опора. Ему одному мы обязаны божьими милостями.

Клементина и помыслить прежде не могла, что разговор с главой церкви может оказаться таким лёгким, приятным и… долгим. Они беседовали не меньше четверти часа, позабыв о снующих вокруг людях. И, когда монсеньор де Лаваль, вспомнив об этикете, улыбнулся и произнёс:

– Простите, дочь моя, я так надолго оторвал вас от прочих гостей, что, боюсь, баронесса д`Авогур будет на меня в обиде, – она невероятно сожалела о том, что тот же самый этикет не позволял ей продлить разговор.

Он наклонил голову в знак прощания, отступил в сторону. Заговорил с мужчиной, стоявшим по другую руку от него. Потом и вовсе отошёл, отстранился. Встал в нескольких шагах от Клементины, почти у самой стены. Наблюдал за тем, как веселятся многочисленные губернаторские гости.

А Клементина, не отдавая себе отчёта, всё не отводила от него взгляда, любовалась им. Смотрела на его крупный нос с заметной горбинкой, высокий лоб, властный рот. Когда он, почувствовав взгляд, снова обернулся к ней, она спохватилась, опустила, наконец, глаза. И улыбнулась весело – епископ ногой отбивал ритм очередного танца.

Глава 4. В ожидании зимы

Время шло. Дни становились всё короче. Ветры холоднее.

Клементина поправлялась, но, в целом, беременность не досаждала ей. Она по-прежнему не сходила, а сбегала по ступенькам. По-прежнему больше всего не выносила безделья. С радостью занималась домашним хозяйством, закончив дела, с удовольствием, отправлялась на прогулку. И, возвращаясь, легко поднималась по крутым улочкам к своему дому пешком.

Ежеутренняя тошнота прекратилась. Единственным неудобством для неё – впрочем, правильнее было бы сказать «для Николь» – была необходимость время от времени вносить изменения в одежду.

Закончив работу на кухне, Николь садилась перешивать платья госпожи. Она очень старалась. И Клементина на какое-то время даже хотела освободить девушку от всех прочих забот. Но та не согласилась.

– Ваш батюшка отругал бы меня, посчитав, что я плохо служу вам, – сказала.

*

Клементина перестала утягивать талию корсетом.

Она не покидала теперь дом, не набросив на плечи плаща, который немного скрывал её полноту, – благо погода как нельзя более этому способствовала.

По утрам, выходя в сумерки, чтобы отправиться на утреннюю службу, прятала руки в муфту из меха лисицы, сшитую всё той же Николь.

Начиная день с неизменной «Отче наш», прося защиты у Пресвятой Богородицы, повторяя за певчими «Небеса и земля наполнены Твоей Благодатью и Славой», она чувствовала себя почти счастливой.

Опускалась на деревянную скамью. Шептала, коленопреклонённая:

– Pater noster qui in celis es, sanctificetur nomen tuum…

Памятные с младенчества слова эти возвращали ей покой. Она смотрела перед собой, в полутьму, где блестел золотом алтарь, на парящую над ним деревянную голубку, и всё старалась проникнуться любовью – к этой непонятной стране, этому городу, этим людям, творившим рядом с ней молитву.

*

В церковь её часто сопровождал Этьен Рамболь.

После того как «Целестину» поставили на ремонт в сухой док, он не находил себе в городе места от скуки.

– Вас очень огорчает то, что придётся зимовать в Квебеке? – спрашивала Клементина.

– Да, очень.

Он отвечал спокойно, но лицо его при этом слегка кривилось, отчего делалось по-детски обиженным.