Фонд последней надежды - Лиля Калаус

Встреча с прошлым оказалась вовсе не…»

Свекровь доела кашу, высунула язык и придурковато затрясла головой. Ася убрала тарелку, вытерла старушке подбородок.

Та нежно улыбнулась, показав дорогие протезы:

— Ма-а-а-ма… Пря-я-я…Ни-и-и… Пря-яни…

Влад звякнул ложечкой.

— Ты когда сегодня придешь? Прошу тебя, родная, не задерживайся, — он аккуратно поддёрнул манжеты идеально отглаженной рубашки, схваченные опаловыми запонками.

— Как получится… Ты же знаешь, у нас уйти ровно в шесть — моветон. Никто, конечно, не упрекнёт, но коситься будут. Задолбают, короче, по корпоративной линии.

— Асенька, вслушайся: как ты говоришь? — засмеялся Влад, промокая губы белоснежной салфеткой. — Это же новояз какой-то…

Ася промолчала. Вера Ивановна увлечённо мусолила печатный пряник.

— Передай сахарницу, родная. Благодарю. — Влад размешал сахар, стукнул ложечкой о борт чашки, поднёс её к губам, беззвучно отхлебнул.

Ася с усилием отвела глаза от его чисто выбритого кадыка.

— Знаешь, в Фонде сейчас такое творится. Говорят, сокращения будут. Я боюсь, что…

— Неужели, родная? — рассеянно молвил Влад, не отрывая глаз от матери. В следующую секунду он ловко поймал брошенную ею чашку. Старушка хихикнула, пустила пузыри слюней.

— Ах, боже ты мой! — воскликнула Ася, — Не обжёгся?

Свекровь втянула носом воздух и вдруг безутешно заплакала — мелкие мутные слёзки запрыгали по румяным, как яблочки, щёчкам.

— Оби-и-дел… Мальчи-и-ик… Коси-и-ичка… — она показала иссохшим пальчиком на сына.

Ася обняла старушку, жалость дёрнула сердце:

— Ах, он безобразник, этот Владик… Мы ему знаете что? А-та-та сделаем. Да?

Свекровь, мгновенно успокоившись, закивала.

Влад судорожно вздохнул, отвернулся.

— Ах, боже ты мой. — Ася заботливо помогла старушке подняться, — Пойдёмте, Вера Ивановна, переоденемся…

Ася отвела свекровь в её комнату, когда-то запретную, как окровавленные покои в замке Синей Бороды. Добротный двуспальный гроб шифоньера. Укрытая тяжёлым, как свинец, золотым испанским покрывалом кровать. Туалетный столик в амурчиках, задыхающихся от ожирения, резной книжный шкаф из морёного дуба, намертво забитый медицинскими справочниками, репродукции прерафаэлитов в истлевших музейных рамах. На подоконнике, за муаровыми шторами, — ваза «смальта», богемского стекла. С букетом пыльных пластиковых роз кирпичного цвета.

Рассохшийся гроб шифоньера протяжно скрипнул, открываясь. Пахнуло то ли «Шанелью № 5», то ли «Красной Москвой». Ася задержала дыхание.

Помогая безудержно хихикающей Вере Ивановне надеть кремовую кофточку и английский шерстяной костюм, приглаживая затем её голубоватые, тонкие, как у куклы, волосы, Ася вспоминала, каким чудовищным холодом блистали глаза будущей свекрови тогда. Восемь лет назад…

— Ася! — позвал Влад из прихожей. — Опоздаешь.

Ася вышла в коридор:

— Только ты ей «Николодеон» поставь, она от сериалов плачет.

— Да, родная, — с отсутствующим видом Влад скинул шёлковый изумрудный халат на кресло в прихожей. Мельком глянул на себя в зеркало, и Ася как всегда перехватила его взгляд. Длинное породистое лицо, тщательно растрёпанные медовые кудри, пенное кружево рубашки, безупречно повязанный шейный платок — вылитый портрет Дориана Грея.

— Кстати… Как там с конкурсом? — Влад внимательно смотрел на неё из зеркала.

Она покачала головой. Пряча глаза, оделась, подхватила сумку и вышла за дверь.

С работой ей фантастически повезло — офис Фонда располагался в самом центре города, в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Ася шла по аллее, привычно разглядывая лысые головы безобразных карагачей. Вспоминала.

Вот она, зарёванная, переминается в прихожей. Где-то мелодично позвякивают китайские колокольцы, тихонько мурлычет саксофон. Под глазом наливается тугая дуля фингала. Сапоги изгадили натёртый мастикой пол, клеёнчатая куртка воняет псиной. В руках — школьный рюкзак, рваный пакет и сумка-бомжовка. Вера Ивановна, окутанная ароматами то ли «Шанели № 5», то ли «Красной Москвы», поджав губы, осматривает её с головы до ног и наконец произносит:

— Влад, родной, кто это?

— Мать, ты не поверишь, какая приключилась история, — в его голосе слышится смех, — Вообрази, иду домой, а возле подъезда…

— Возможно, поверю, — сверкнув бриллиантовыми искрами в ушах, Вера Ивановна поворачивается к сыну. — Родной, ты весь вымок. Надень домашние туфли. И будь добр, объясни своей гостье правила пользования туалетной комнатой.

Да… Правила пользования, потом правила мытья. Но за то, что Севостьяновы, ни мать, ни сын, никогда не спросили у Аси, что же с ней случилось, за то, что позволили ей жить в их квартире, пусть и на положении прислуги, она была так благодарна им, так благодарна… Разве что хвостом не виляла.

Стряпня, натирание паркета, базарный гомон, зубрёжка, магазины, закопчённый потолок библиотечной курилки, стирка, зачёты, натирание паркета… В те первые годы она сильно уставала. Но, может быть, именно эта тупая, мутная, каждодневная усталость и была ей необходима тогда?

И вот, наконец, защита диплома. Впереди маячит заветная аспирантура!

Вечером Влад заходит в её комнату. Он хмур.

— О чём ты говоришь, Ася? Тебе — в науку? Извини, ты же ударения в словах ставишь неверно. Мать уже договорилась с Инной Антоновной, поступишь в её гимназию учителем литературы. Конечно, я пойму тебя, если ты откажешься. Но мать…

Конечно, они были правы на все сто. Она бы в этой аспирантуре давно уже загнулась от голода.

Ах, если бы только это… «Ася, сегодня я вручаю тебе своего сына. Я долго заботилась о тебе, внимательно следила за твоими успехами. Да, девочка, отныне ты станешь полноправным членом нашей семьи. Целуй меня». Районный ЗАГС, дешёвая белая кофта, три глупых гладиолуса в потных руках. Жёсткие губы мужа. Праздничный ужин на троих. Ночь…

Хватит. Решительно расправив плечи, Ася свернула в фондовский дворик. И услышала гулькин вопль:

— Эй, Насырова! У тебя сигареты есть?

У чёрного хода толпилась группка курильщиков, жадно пыхающих первым утренним дозняком.

— Ты же знаешь, подруга, я только «Мальборо-лайт» курю, мне этих ваших вогов-смогов и даром не надь… — прокричала Гулька, требовательно протягивая пухлую ручку к асиной сумке.

— Маскара, Гулька! Зачем всегда орёшь, как бурундай? — рассудительная Майра клюнула Асю в щеку, — Асёка, салам! Кыл кылай?

— Ништяк, — вяло улыбнулась Ася, доставая сигареты. — Держи, Гулька.

— Чё вечером делаешь? Своему подштанники стираешь? — закуривая, пробасила Карапетова. — Давай ко мне заваливай, пива попьём. И Майрушку позовём. Ты как, Майрушка?