Подземный левиафан - Джеймс Блэйлок

Тот же самый вентиляторный мотор и два его собрата в один из следующих субботних вечеров стали основной частью механического человека. Когда моторы включали в сеть, этот человек дергал руками и ногами, сделанными из консервных банок, связанных кусками веревки. Механический человек претерпел больше эволюционных изменений, чем вращающаяся модель Земли, но так же быстро пришел в упадок и закончил свои дни под колесами «Гудзона Осы» дяди Эдварда, сброшенный туда с кроны китайского вяза Оскаром Палчеком шутки ради.

После этого Гил пришел к убеждению, что любое изобретение, лишенное практического смысла, обречено физическими законами на гибель по тем же причинам, по которым деградирует человеческое существо, не имеющее целей и решимости их исполнить. Оскара Палчека Гил расценивал как явление природы.

К чему эта изобретательская деятельность могла привести, в ту пору никто из них не знал. Возможно, единственным, кто хоть как-то об этом догадывался, был Джон Пиньон, полярный исследователь, который всячески поощрял увлечение Гила механикой, заходя при этом настолько далеко, что время от времени покупал ему кое-какие детали и инструменты и заводил серьезные разговоры о диаметре земного шара. На этом этапе Джим сошел с дистанции. Серьезное изобретательство никогда его не интересовало, а в то, что постепенно обретающий форму механический крот Гила сможет закопаться в землю хоть на дюйм — не то что добраться до ее центра, — он и вовсе не верил.

Тот единственный раз, когда Джиму довелось взглянуть на крота, совершенно не изменил его мнения. По просьбе матери Гила они заехали за ним на ранчо Пиньона к подножию холмов Игл-Рок, чтобы отвезти домой. Там-то Джим и увидел крота — Подземного левиафана, как любил его называть дядя Эдвард, — сооружение из клепаных металлических листов в двадцать футов длиной, покоящееся на козлах, сбитых из железнодорожных шпал. Как бы там ни было, крот впечатлял: невиданное диво со странными плавниками, черпаками и глазами-иллюминаторами, забранными толстым стеклом. То же самое еще до зари космической эры мог бы нарисовать вам на тему «картинки будущего» какой-нибудь мелкий художник из бульварной газетенки, неуч, начисто лишенный даже зачатков фантазии и воображения.

Джим был сражен наповал. Эдвард Сент-Ивс исполнился презрения. «Пиньон — болван, каких поискать», — вот что он сказал, когда ревущий «Гудзон» нес его, Джима и равнодушного ко всему Гила, тихо ссутулившегося на заднем сиденье, обратно по бульвару Колорадо. Желанием создать такую машину Пиньон загорелся только из зависти и амбиций, но никак не из научных побуждений. Центр Земли ему и подавно не был нужен, он просто рвался обставить Рассела Лазарела и дядю Эдварда. Джим мудро кивал, соглашаясь с дядей.

Гил продолжал заниматься «кротом» и усердно трудился над его узлами и механизмами на заваленном всякой рухлядью и плохо освещенном верстаке в своем гараже. Частенько он словно исчезал из мира сего, полностью отдаваясь возне с механическими потрохами своего детища, его зубчатыми передачами и шатунами, проволоками и пружинами, болтами и электрическими проводами. Однажды, когда Гил ненадолго оставил его в гараже одного, Джиму посчастливилось прочитать несколько страниц из дневника, который Гил прятал у себя под матрасом.

В этом дневнике, на удивление длинном, было все. Гил не стал обуздывать свое самомнение и назвал эти записки «Конец Истории» — и вел их уже много лет. То, что Джим прочитал там, заполняло некоторые пробелы. Всего Джиму удалось бегло просмотреть всего шесть или пять страниц, но и это ужасно его взволновало, хотя он не мог точно сказать, почему. В этом дневнике было что-то странно необычное, как будто его строки неким непонятным образом были связаны с приливами и отливами океана, с течением времени и изгибами пространства, словно то, что Джим видел перед собой, не было дневником в обычном смысле этого слова — прошитыми четвертушками бумаги, заполненными рукописным текстом. Джиму показалось, что под обычной поверхностью его подстерегает нечто, похожее на смутные тени, скользящие в океанских глубинах, — может быть, тени облаков, а может быть, проплывающих огромных темных рыб, мчащихся сквозь серую и стремительную воду. Что-то искусно пряталось за строками дневника, уплывало в сторону и кружило, так ни разу и не показавшись на поверхности. Стоило Джиму начать думать об этом, еще не сознавая пока, что это — тени высоких облаков или подводных чудовищ, — он уже не мог об этом забыть или выбросить из головы.

Он не успел перелистнуть шестую страницу: дверь гаража стукнула, и появился Гил, груженный здоровенным мотком медной проволоки. Джим быстро засунул дневник обратно под матрас и притворился, что захвачен чтением «Дикого Пеллюсидара». Неделей позже он совершил ошибку, рассказав о дневнике Гила Оскару Палчеку. Тот, недолго думая, его свистнул.

Глава 2

То, что он остался в одном ботинке, Уильям Гастингс заметил, только когда начал перелезать через стену в глубине собственного сада — верно, он потерял его, зацепившись за корень плюща. Прыгая возле кирпичной кладки и безуспешно пытаясь подтянуть свое тело наверх, он тихо ругался, задыхаясь и чувствуя, что теряет пуговицы на пальто. Требовалось действовать тихо — вот в чем был весь фокус. Тихо и быстро, только так. Но былая сила ушла из его рук. Да и тело совершенно утратило гибкость — вероятно, из-за того, что впоследние два года Уильяма регулярно пичкали лекарствами.

Уильям повернулся и, решив отдышаться, некоторое время рассматривал через плечо видный ему из-за угла соседнего пустующего дома испещренный тенями деревьев кусок Стикли-авеню. Погони пока не было, но он знал, что они все равно кинутся следом, по крайней мере Фростикос. Бдительность была крайне необходима. Каждая минута сейчас шла по двадцать долларов, а то и по пятьдесят. Справа, посреди травянистой лужайки, виднелся приземистый дом Пембли. В ту секунду, когда от его пальто отлетела и скрылась в траве очередная пуговица, Уильяму показалось, что он заметил лицо наблюдающей за ним из окна миссис Пембли. Старуха, вне всякого сомнения, следила за ним — он был уверен в этом. Он что есть силы рванулся вверх, навалился на забор грудью, на миг завис в таком положении, перекувырнулся и упал в траву на спину, словно жук.

Сердце стучало в груди словно молот. Уильям полежал тихо, глубоко дыша. Потом попробовал пошевелить пальцами рук и ног — ему показалось, что он сломал позвоночник, что тот хрустнул, словно сухой сучок. Но все было в порядке.

Когда Эдвард Сент-Ивс оторвал взгляд от книги и взглянул в окно, то увидел Уильяма, своего шурина, проворно бегущего к дому на четвереньках. Эдвард поспешно встал и распахнул окно.