Этюды о непонятном. Сборник эссе - Виктор Кротов

«…Ну вот я и старик, если смотреть правде в глаза. Полвека – нешуточный срок. Судя по многим недомоганиям (а некоторыми из них я даже врачей не смею уже беспокоить), отозвать из этой жизни меня могут в любую минуту. Конечно, я позволяю себе еще много такого, чего берегутся мои более благоразумные ровесники, но гордиться этим вовсе не расположен. Некоторые порывы постепенно угасают во мне отнюдь не по старческой немощи и не от душевной усталости. Только здесь, в сокровенном своем дневнике, осмелюсь я себе признаться: мне нравится быть стариком. Годы можно сравнить с гирями, отягощающими существование. Но эти гири, кроме того, позволяют взвесить все, с чем имеешь дело, и понять истинную весомость, подлинную цену. В юности я казался бы себе чародеем, если бы умел столь ясно, как сейчас, читать выразительные письмена человеческих лиц. Сейчас мне труднее увлечься человеком, чем раньше. Намного реже теперь я очаровываюсь женщиной или проникаюсь дружеским расположением к мужчине. Но насколько точнее и глубже стали эти редкие чувства. Сколькими безделушками обольщался я прежде, и нельзя удивляться тому, что их было куда больше, чем тех настоящих вещей, к которым я расположен нынче. Боли в пояснице, судороги в правой ноге, невозможность чревоугодия, слабое сердце – ни это, ни что-либо другое не кажется мне излишней ценой за подлинность жизни…»

«…Перебирая немногие бумаги, уцелевшие после всех потрясений, выпавших на мою, а точнее на нашу общую долю, я нашел два листка из давних своих дневников. Теперь я старше тех двух возрастов вместе взятых. Но любопытнее всего, что обе записи посвящены старости, о которой я тогда столь мало знал, хотя кое о чем и догадывался.

Основной ошибкой моею было стремление оценивать старость, вычитая ее беды из ее преимуществ. Да-да, я вычитал там, где надо было складывать. Чтобы понять это, оказывается, надо было не только прожить свои годы, но и научиться жить ими. Раньше меня насильно влекло по течению времени. Сейчас я плыву в нем. Трудно болеть, трудно быть одиноким, но значит чего-то я не отстрадал еще в жизни. Я рад, что могу дострадать свое сейчас, видя смысл и свет в любом испытании, вместо того, чтобы глупо негодовать на мучения и бессилие, как негодовал раньше, как до сих пор негодуют два моих соседа по дому и возрасту.

А что касается капитала старости, о мое двадцатипятилетнее Я, то он неотделим в душе от капитала юности и капитала зрелости. Он и в самом деле окружает человека неведомой ранее роскошью – если суметь к этому времени распрощаться с влечением к роскоши другого толка. Немногие способны на это сами. Мне, неумехе, помогла Судьба (которую по-русски уже не принято, к сожалению, называть с большой буквы). Сегодня мне нашлось бы, чем дополнить добрые слова античных стариков о старости. Я говорил бы о ней, как о последней работе человека в жизни. Как всякая настоящая работа, она трудна. Как всякая настоящая работа, она отрадна работнику, если он настоящий работник…»

Как читатель читателю

Извините меня, дорогой или дорогая… Не знаю даже, на вы или на ты обращаться. Да и вообще не хочется фамильярничать: «дорогой читатель». Не хочется притворяться. Обращаться к читателю – значит сознавать себя писателем. А я – нет, я тоже читатель. Просто так уж получилось, что вы (или, например, ты, сынок, или ты, дочка, – ведь с вами на вы совсем смешно) читаете то, что я написал. Извините. Я тоже больше люблю читать.

Давайте условимся, хоть на страничку, что я не пишу, а просто высказываюсь. Делюсь эмоциями. Говорю, как читатель читателю. Ладно?

Читать гораздо труднее, чем писать. Пишешь – что в голову пришло, в собственную. А читаешь – что другому пришло в голову, в его голову. Неизвестно, легко ли будет это в свою голову впустить, да и стоит ли усердствовать. Все подряд в себя принимать рискованно, а полезное отпихнуть тоже обидно.

Вот и получается, что читательское искусство сложнее и важнее писательского.

Мы, читатели, начинаем проявлять свое искусство на уровне отсева – когда решаем, чего читать не будем. Выбрать, что читать, не хитрость: книг кругом великое множество. Заранее угадать, что по душе придется, почти невозможно, а что пользу принесет – тоже не распланируешь. Значит, искусство прежде всего в том, чтобы от лишнего отказаться.

А дальше просев начинается. Это когда мы уже в чтение пустились. Напрасно автор будет надеяться, что раз мы его читаем, то зависим от него, от его писательского мастерства. Это он от нас целиком зависит: что мы у него скорлупой сочтем, а что ядрышком. Вот где творчество начинается! Найдет на нас читательское вдохновение, и мы автора до гениальности поднимем. Наступит у нас творческий кризис, и автору погибель. Любим мы сегодня самих себя – и только своё из книги выцеживаем. Встрепенемся к новой жизни – тогда знакомое нас тяготит, новизну ищем. По сравнению с нашим талантом авторский талант почти никакой роли и не играет. А в минуту особого озарения мы любую пустышку в классику обратим. Вот какова сила нашего читательского искусства!..

Если бы я писателем себя числил, то это только запев был бы у меня, только присказка. А так – нет. Поделился мыслью с собратом-читателем, и хватит. И тебе (или вам, или даже Вам) пора за натуральное чтение приниматься, и я вернусь к подлинному своему, читательскому призванию. Извините.

Любителям парапсихологии

(Эдвин Э. Эббот «Флатландия, роман о четвёртом измерении»)

До того, как углубиться в дебри мистической литературы, до того, как предаться восторженным вибрациям над комментариями профессора Смирнова к переведенной им «Махабхарате», до того, как поверять экзотику восточного мышления строгой логикой западного, прочтите эту небольшую книгу. По недоразумению – вполне естественному – она издана редакцией научно-популярной литературы.

Действие этого увлекательного романа разворачивается в двумерном мире. То, что автору при этом удается быть вполне реалистичным, подсказывает, что и наш с вами мир – увы – достаточно плосок. Впрочем, герой книги, умный и отважный Квадрат, видит во сне и совсем убогий мир – одномерный. Да-да, одномерный мир, совершенно не сознающий своей убогости, как показал разговор Квадрата с важной персоной Одномерия, бегающей по своей прямой, как косточка счетов по проволоке. Представитель одномерного мира оказался достаточно высокомерным (что случается сплошь и рядом), чтобы презреть все попытки Квадрата поведать ему о двумерности Вселенной.

Сон этот подготовил Квадрата, насколько возможно, к ярчайшему событию в его жизни, происшедшему на переломе двумерных тысячелетий (Эббот не затрагивает проблему времени, но почему бы и летоисчислению не быть во Флатландии двумерным?). Перед Квадратом возникает удивительнейшее существо, растущее, убывающее или исчезающее прямо на глазах по своему желанию. Оно называет себя Сферой и уверяет Квадрата, что мир трёхмерен. На эту сцену необходимо обратить особое внимание тем, кто нуждается в обосновании возможностей ясновидения, целительства и прочих многомерных явлений, которые принято называть чудесами. Сфере ничего не стоит заглянуть в двумерно-запертые (и открытые сверху) ящики стола в кабинете Квадрата или узнать, что происходит в соседних комнатах за закрытыми (от кого?) дверями. Сфера может вынуть предмет из шкафа, не открывая этот шкаф. Она может коснуться изнутри желудка Квадрата. Она может исчезнуть, и тогда ее голос раздается как бы в мыслях Квадрата. Даже умнице Квадрату трудно сразу примириться со всем этим. И тогда, не сумев преодолеть непонимание, Сфера вытаскивает двумерного жителя из его плоскостного мира!

И вот герой книги сам видит то, во что не мог поверить. Его взору открыт весь двумерный мир. Он видит сверху (хотя все еще не может понять, как это возможно) бумаги в ящиках своего стола, комнаты своего дома и домов своего города. Он видит скрытые сокровища недр двумерной земли и ещё более таинственные недра храмов двумерной власти… Мало того! Он видит трехмерный мир, поначалу фантастический и невероятный для Квадрата. Постепенно выходец из плоскости проникается неведомой ему до тех пор гармонией и начинает чувствовать, что именно его прежний мир несуразен. Не скудным своим количеством измерений, а закоснелым отношением к себе самому, к жизни и к истине. Недаром Квадрат видит сверху поучительное событие: верховные жрецы Флатландии налагают запрет на бредовые идеи о трёхмерном мире, невзирая на появление среди них самой Сферы, воплощающей трёхмерность.

Однако наш славный герой умеет не только наблюдать, но и думать. Едва освоившись с новой Вселенной, он обращается к Сфере с просьбой – наивной и точной. Он просит показать ему четырёхмерный мир. Сфера опешила, она недоумевает. Какой-такой четырёхмерный мир? И вот уже Квадрат смиреннейшим образом её наставляет. Он рассказывает про увиденное во сне Одномерие, делится своими новыми переживаниями и спрашивает, наконец, Сферу: не было ли и в трёхмерном мире случаев столь же необъяснимых, как те, с которыми он, Квадрат, столкнулся, благодаря Сфере. Если же были (а Сфера этого не отрицает), то не свидетельствуют ли они о следующем, четвёртом измерении бытия? Но Сфера негодует, она твердит о беспочвенных иллюзиях и мистических выдумках: ведь все, кто заикается о четвёртом измерении, довольно быстро попадают в сумасшедший дом. И вот простодушный Квадрат, не догадавшийся вовремя унять свою любознательность, сброшен обратно в своё двумерное жилище.