Этюды о непонятном. Сборник эссе - Виктор Кротов

Сборник второй. Искусство просыпаться

С визой и без визы

Мы сидим с тобой у ночного костра на берегу шумливой горной речки. Медовая луна, исполинские обрывы неразличимых в темноте геологических пластов, ровный рассыпчатый гул Кок-Су: романтика, да и только. Все в нашей палатке спят, а мы тихо разговариваем, прихлебывая чай с облепихой.

Здесь хорошо, говоришь ты, здесь чистый воздух, горы, мало народа. Хорошо, говорю я, красивые места, необычная природа, голубая вода в белых водоворотах, есть на что посмотреть. Сколько же тебе лет, спрашиваешь ты, неужели еще не нагляделся? А разве можно наглядеться, спрашиваю я, ведь всюду все разное, сколько ни путешествуй, все по-своему удивительно, разве не так? Не совсем так, отвечаешь ты.

Я рассказываю тебе о Бухаре и Самарканде, о подземельях средневекового хаммома и о пыльных тайнах Афрасиаба. Ты ласково меня выслушиваешь и начинаешь расспрашивать о встреченных мною людях, о том, приходилось ли говорить с ними о главных вещах, и чем живут эти люди, кроме повседневных занятий. Я отвечаю, сам удивляясь своим ответам, и вспоминаю, как ты появился возле нас на станции Шастри. Мы сидели на заботливо упакованных рюкзаках и дружно заулыбались, увидев тебя с полупустой матерчатой сумочкой. А тебе и на самом деле ничего не было нужно – ни нашего шашлыка, ни палатки, ни спальника. Ты разводил костер, собирал облепиху, а потом вдруг исчезал, словно растворялся в зарослях и скалах, чтобы через несколько часов снова оказаться рядом с нами, таскать сушняк и кипятить чай.

На углях пляшут язычки пламени. Я рассказываю тебе о Чехии, о красных крышах уютного Яблонца и бесконечных залах замка-музея в Нелагозевесе, рассказываю о Праге и о Варшаве, о Желязовой Воле, где пение птиц сливается с вальсами Шопена. Но что-то незаметное меняется, и рассказываешь уже ты, а я слушаю так, как не слушал никого в жизни.

Ты говоришь о тех путях, ведущих в глубины души и жизни, по которым снова и снова отправляются люди, снова и снова открывая великие, необходимые нам миры. Ты говоришь об аскетичных йогах, готовых взять с собой того, кто не испугается многолетних настойчивых тренировок. Говоришь о Будде, прошедшем не только по дорогам, ведущим от царского дворца к дереву Боддхи, но и по невероятному пути от беззаботных радостей к четырем благородным истинам. Говоришь о светлом страннике Рамакришне, приоткрывшем нам тайны неописуемого Самадхи, и о тех, кто пошел по его следам. Говоришь об опасностях, которые подстерегают человека на кручах духовных вершин. Рассказываешь о суфиях, среди которых мастер-ковровщик может оказаться проводником к высочайшим постижениям. О стране Белого Братства, где музыка и радость раскрывают человеку захватывающую панораму подлинной жизни. О Гурджиеве, хитром спутнике человека к долинам внутренней гармонии. О Мейстере Экхарте, учившем преодолевать завалы на духовном пути и идти вперед, не отдыхая и не сворачивая. О старце Силуане, повидавшем, не покидая Афонского монастыря, нечто такое, до чего мы не доберемся ни на поезде, ни на самолете. О Тейяре де Шардене с его космическими прозрениями, уходящими далеко за пределы Вселенной. Рассказываешь о Швейцере, который лечил негров в африканской провинции и писал о путешествии в страну этической культуры. Ты рассказываешь о собственных странствиях и блужданиях, рассказываешь просто и беззащитно, с надеждой на то, что я захочу и сумею тебя понять…

Мы сидим с тобой у костра, и всё ещё ночь, и всё ещё луна. Но речка уже проявляется из темноты предрассветным мерцанием. Тёмная фигура выбирается из палатки, подходит к нам, и мы слышим сочувственный голос: «Что же вы, всю ночь так вот и сидите?..»

Искусство просыпаться

О проснись, проснись!

Стань товарищем моим,

Спящий мотылек!

Учитель говорил: овладей искусством просыпаться – и овладеешь любым искусством.

Некоторые из нас понимают эти слова возвышенно. Они считают, что существует некое особое Просыпание, овладение которым дает человеку в руки связку ключей от всех тайн мира. Они правы. Но мне, сидевшему рядом с ними у ног Учителя, кажется, что нельзя преувеличивать пафос этих слов и преуменьшать их реальный смысл. Искусство просыпаться лишь открывает пути к любому другому искусству – из тех искусств, которыми собираешься овладеть.

Учитель говорил: проснуться можно и от самого глубокого сна, и от самого деятельного бодрствования.

Некоторые из нас считают, что речь здесь о том, что не существует такого уровня человеческого сознания, с которого невозможно было бы подняться выше. Они правы. Но мне, сидевшему с ними у ног Учителя, кажется, что в этих словах важно и другое. Деятельность сама по себе, оторванная от своего духовного смысла, особым образом усыпляет человека. Не этот ли беспокойный сон души сравнивает Учитель с глубоким сном тела?..

Учитель говорил: просыпаешься, как только захочешь, лишь бы не заснуть через мгновение снова.

Некоторые из нас подчеркивают здесь необходимость усилия, благодаря которому продлеваешь подлинное бодрствование. Они правы. Но мне, сидевшему вместе с ними у ног учителя, особенно дорого то, что нас пробуждает само наше подлинное желание – и порог всегда рядом.

Учитель говорил: не уставай просыпаться. Некоторые из нас и тут настаивают на значении усилия, на обязательности неутомимого его повторения. Они правы. Но мне, сидевшему с ними у ног учителя, эти слова радостны как раз утешением нашему слабосилию, которое то и дело уступает обволакивающей силе сна. Темная власть – усыплять. Наша светлая надежда – снова и снова просыпаться.

Учитель говорил: нельзя проснуться слишком рано, нельзя проснуться слишком поздно.

Некоторые из нас, руководствуясь этими словами, приравнивают позднее пробуждение раннему. Они правы. Но мне, сидевшему среди них у ног учителя, слышится здесь призыв поторопиться. Нельзя проснуться слишком поздно – это для тех, кто может не проснуться вовсе. Нельзя проснуться слишком рано – для того, кто медлит с пробуждением.

Учитель говорил: проснись и от чар пробудившего тебя.

Немногие из нас, сидевших у ног Учителя, осмелились понять это поучение. Немногие из понявших решились следовать ему…

Да, я покинул Учителя. Я не жалею об этом, хотя живу слишком сложно, погружаясь то в убаюкивающую волну житейских радостей, то в тяжелое оцепенение огорчений или усталости. Но я знаю вкус пробуждения. В какой бы момент оно ни наступило, где бы ты ни находился, чем бы ни был занят – у пробуждения вкус радостного утра. Ты веришь в свой час и в свое дело, свободный от себя самого. Сердце восходит, как солнце, освещая настоящую жизнь, и невозможно надышаться ее чудесным ветром.

Учитель говорил: не горюй, что спал, если проснулся.

Наша осенняя роскошь

Так уж повелось, что в Центре переводов технической документации, где я работаю, мне стараются подсунуть те переводы, которые к технической документации не относятся. Я никогда не возражаю. Переводить «гуманитарную документацию» труднее, зато насколько интереснее! Вот, например, эти три рукописные странички – приложение к статье по геронтологии. Даже на ксерокопии видны обшарпанные временем края. Все три написаны одним и тем же, но поразительно меняющимся от листка к листку почерком. Автор не обозначен, но слог его подсказывает, что писал русский, что французским языком он владел прекрасно и что жил он лет за сто до меня.

«…Нет, не чувствую я в себе чрезмерного доверия к этим античным мудрецам, воспевающим старость. Что и говорить, старость богата урожаем многих десятилетий. Пережитое и увиденное, обдуманное и прочитанное, фразы, отточенные в разговорах, и поступки, не раз испытанные поведением, – все это может составить большое человеческое достояние. В свои двадцать пять лет я нередко чувствую, как не хватает мне подобного капитала. Но взамен чего он дается человеку? Не служит ли он лишь утешением в бесчисленных потерях? И достаточно ли этого утешения? Вот вопросы, заставляющие усомниться в полной искренности апологий старости, составленных старцами. Возможно, эти изящные славословия сочинены в краткие промежутки между жестокими приступами подагры. Возможно, эти благородные мысли возникли как необходимые подпорки для пошатнувшегося духа. Мне случается, правда, встретить в обществе старика или старуху, к которым сами именования эти неприменимы; которыми восхищаешься и которым завидуешь. Но кто знает, что творится с ними за дверьми их покоев…

И все же во мне нет страха старости, как нет и страха смерти, известного почти всем. Почему? Молодость ли опьяняет меня или, действительно, что-то важное и доселе неведомое мне таится в этой стране у горизонта?..»