Гедамбола - Татьяна Сапрыкина

Ветер. Лучше бы, конечно, хоть кто-то живой. Но мне теперь и ветер сойдет.

– Это ты у нас как приведение. А не я. Не будь я так жутко занят на покосе, я бы тебя подробнее обо всем расспросил. У нас в королевстве про тебя чего только не говорят. Твой отец теперь почти всегда ходит снулый от этих разговоров. И только рядом с коровами чувствует себя получше. Сразу веселеет.

– Мне-то что? – я пожала плечами. – Я его даже ни разу ни видела. Портрет только. Мне кажется, я вообще одна на всем белом свете.

– Э, да ты раскисла. Ну-ка открой окно.

Вздохнув, я с трудом распахнула ссохшиеся деревянные рамы.

– Отойди, или лучше спрячься под кровать.

– Нет уж, спасибо, там такая пылюга.

– Тогда подожди за дверью.

Я послушно вышла в коридор и приложила ухо к двери. Послышался жуткий рев, будто что-то пронеслось по стенам. Может, я начала постепенно привыкать к ледяному ветру? Теперь, казалось, мне было уже не так холодно, хотя все еще немного неуютно.

– Заходи!

Комната стала чистой, будто кто-то сделал уборку. Теперь было отчетливо видно, что шторы ярко-вишневого цвета, а ковер – желтый с голубым.

Я улыбнулась. И правда, лучше.

– Так, прошелся, знаешь ли… То же самое надо сделать и у тебя. Не будь я так занят на покосе…

– Скажи, ты знаешь, что со мной случилось?

– Думаю, тебя унесло за гору.

– Куда?

Ветер зашуршал в комнате, что-то задвигалось, изменилось в воздухе. Он пролетел мимо, и будто холодный газовый шарф набросили на плечи. Шторы качнулись, люстра зашаталась.

– Знаешь, я тоже люблю простор и свободу. Я не какой-нибудь ручной зверек, как некоторые тут у нас думают. Иногда я взлетаю так высоко, что вижу только пятачок леса. Да, да, я могу это сделать. Не веришь? Внизу видны только горы и река. Никакого замка и деревень. Эти вообще превращаются в точки. И тогда, если слегка отклониться на север, можно заметить, что за горой что-то есть. Огромное холодное море, а на берегу, на склоне – крошечная полоска огоньков. Это значит, там кто-то живет. Кто-то живет не в Гедамболе, – добавил он зловещим шепотом, будто открыл мне страшную тайну.

– Там, за горой есть люди?

– Наверное, моя милая. Но мы – ветры Гедамболы. Мы не можем преодолеть гору. Только волки могут. Потому что волки с горой никак не связаны, не то что мы, ветры. Эти разбойники, волки, где только не побывали. Лучше не думать о них, а то дрожь пробирает.

– Но если там люди живут…, – я даже задохнулась от своих новых мыслей. – Значит, я могу с кем-то увидеться? И поговорить?

– Может, да, а может, нет.

И снова ледяная ладонь мазнула по щеке. Ветер закружился, подол моего платья – голубого, с кружевным воротником – я тоже нашла его в комоде – обвился вокруг ног.

– Ну, что, пора на покос. Без меня там как без рук. Стога, они, знаешь, сами себя не поставят.

– Подожди! – крикнула я, но Климентин уже вылетел в окно, и в комнате снова стало теплее, как будто выключили зиму. – Но как я могу быть за горой, раз я здесь? В замке? Ведь говорят, что «нельзя быть сразу и мельником, и мукой»!

Что значило, или ты управляешь лодкой, или течение несет тебя. Возможно только что-то одно. Уж это-то я знала наверняка.

Решительным шагом я прошлась по комнате. От ветра одна из нижних дверок шкафа распахнулась, на пол высыпалось несколько книг, не выдержавших усердной уборки.

«Этикет Гедамболы», «Дети Гедамболы», «Как управляться с домашними ветрами?», «Кухня на подносе». Я вздохнула, сгребла их в охапку и потащила в свою комнату. Вдруг узнаю что-то полезное?

«Родиться с ветром в жилах»

– У нас здесь, знаешь ли, выбор невелик, мы все родом если не из одной деревни, так из другой, – рассуждает отец.

Я слышу, как он потирает руки, наверное, думает, как бы еще подоступнее объяснить, как они тут живут. Это очень трудно. Потому что простая, обычная жизнь, та, что проходит каждый день, как ее описать?

– Хочет король жениться или простой рыбак – никакой разницы.

В тот день, не дождавшись Климентина, я сама попыталась навести в комнате порядок – забраться в углы, смести пыль. Устала и уселась кресло возле камина, положив ноги на столик – невежливо, но все равно никто же не видит! Он постучался и вошел – на этот раз старался двигаться как можно тише, может, у нас с ним незаметно установился свой, особый, «негромкий» этикет? В этот раз от него особенно остро пахло сеном, свежескошенной травой и рекой, да, кажется, рекой. Наверное, косили траву у реки. Запах и правда роскошный. Из своего окна я могла унюхать только еловую смолу.

– Так чего же она хотела, твоя мама, то есть моя бабушка?

– Если бы моя жена хотя бы согласилась изучать эти самые, как их… хорошие манеры. Твоя мама на праздниках вопила громче всех и швыряла в толпу свежеиспеченные бублики, а потом неслась танцевать. Чем быстрее танец, тем больше ей нравилось. Кружиться – самое то. Иной раз плясала всю ночь. Бывало, что и на столе. В каком-нибудь кабачке, – добавил отец с вызовом – но было видно, что он не стыдится этого, а наоборот, гордится. – Она всегда была своенравной. Моей маме это не то чтобы не нравилось…

Сопенье.

– Она терпеть ее не могла. Все в ней ее бесило. Каждый божий день. Моя мама хотела в замке жизни степенной, правильной, как в книгах написано.

– А я на маму похожа?

– И да, и нет.

– Вот бы хоть раз увидеть, какая я. Пробовала посмотреться в реку, но вода бежит, и вместо лица – какие-то полосы, цветные пятна, а то и вовсе – ничего, солнечный блики. А зеркала меня не показывают.

– Ну, это не беда. Я-то тебя помню прекрасно. Курносый нос, картошечкой, щеки в веснушках.

Я дотронулась до своего носа и ощупала его. И правда, круглый.

– Глазки небольшие, близко посаженные. Цвета, – отец задумался. – Как будто бы болотного?

Я провела ладонью по векам. Болотного? Гм. Что ж, сойдет.

– Ушки торчком.

– Да, это я уже поняла, за них волосы удобно закладывать.

Отец рассмеялся.

– Ну, волосы ты увидеть можешь, поднеси к глазам, у тебя же длинные. Да и что в них такого, это же эээ… просто волосы?

– Да, обычные, ни кудрявые, ни прямые, растут себе, – я скосила глаза к носу и подтянула к ним прядку. – А какое у меня лицо? Какое выражение? Доброе, приветливое?

– А ты сама-то как думаешь? Когда как. Если играть с тобой в мяч, то иногда и очень даже злое – можно и по коленке пинок схлопотать, – засмеялся отец.

И я, наверное, в первый раз в этой своей новой жизни от души захохотала.

Нутром чувствовала, что это все правда, что так оно и есть.

– Я вчера читала книгу.

– Так, так…

– Она называется «Как управляться с ветрами». Я хочу тебя спросить, почему ты сказал, что Климентин у меня в крови? Я что, по-твоему, все время должна быть такой же холодной? Или я внутри такая же холодная?

Я ощупала свои довольно упитанные бока. Вовсе нет – кое-где, например, подмышками, очень даже горячо.

– Что ты, дочка? Это просто так говорят. Считается, что каждый, кто родился в Гендамболе – сын или дочь ветра. Это в любой детской книжке написано. У некоторых даже живут дома небольшие домашние ветерки, они помогают по хозяйству. Правда, часто теряются – любят побаловаться, пошалить, подшутить над кем-нибудь или полетать на воле. Их же не привяжешь. А Климентин всегда жил в замке, в подвале. Охлаждал колбасу. Стерег вино. Сколько себя помню. Он очень послушный. Еще мальчишкой меня катал – я держался за старый шарф. Мы к нему привыкли, да и он любит Гедамболу. Его называют королевским ветром, потому что он всегда жил в нашей семье. Его все знают. Зимой он расчищает дороги. Ты маленькая тоже каталась на нем по двору. Одевалась теплее и…

– «Родиться с ветром в жилах». Так? Мне все время какие-то поговорки вспоминаются.

Поздним вечером я выбралась из замка, перешла через мост и через пролесок добралась до старой вишни. Никто мне не помешал – никому и дела не было, никто не знал, что я задумала. Разве что сова? Но она-то кому расскажет?

– Климентин, – позвала я осторожным шепотом.

Было тихо. Кроны деревьев в темноте походили на перепутанные нитки одного цвета – серого.

Вскоре я потеряла терпение и стала орать что было мочи. Я кричала и кричала. Даже поплакала немного. Что вы хотите? От такой странной жизни, от одиночества у меня сдали нервы. Если он королевский ветер, а я королевская дочь, он должен меня послушаться. Ну, по крайней мере услышать-то он меня может?

Наконец, спустя вечность пришел холод. Даже комары перестали виться и зудеть.

– Деточка, – будто змея наклонилась над ухом и сипит. – Если ты будешь так вопить, начнется гроза. Климентин не может разорваться на две части – он не в состоянии в одно время с королем крыть крышу и с его дочерью беседовать под вишней. Я улизнул за гвоздями. Уже поздно, пора бы твоему отцу спуститься с лестницы, но он удержу не знает, всех извел – а без него в доме за стол не сядут.