Враг невидим - Юлия Федотова

— Сегодня особенно, — сдержано ответил Веттели. Глупость, конечно, но вдруг стало досадно, что его временное обиталище предстало пред гостем в совсем уж неприглядном виде. — Простите, лейтенант, но я должен узнать, что здесь происходит. Кажется, это не к добру.

Чувство близкой опасности ещё никогда не подводило капитана Веттели, не подвело и на сей раз.

— Курсант, объясните, что у вас приключилось? — он за рукав поймал пробегавшего мимо парня, заставил остановиться. Тот взглянул с ненавистью, дёрнулся в попытке вырваться, но увидел офицерский мундир и притих. Ответил зло.

— Один из ваших, — это прозвучало как ругательство, — поймал в душевой комнате нашего курсанта и грязно надругался над ним. Когда его обнаружили за этим занятием, было уже поздно, бедный Уинсли был уже обесчещен, не представляю, как он станет с этим жить! Подонка попытались схватить, но при нём оказался штык-нож. Теперь он взял в заложники другого младшего курсанта и прорывается к оружейной. Вы довольны? Я могу идти? — парень вёл себя нагло, но Веттели решил, что в такой ситуации его можно понять.

— Там есть кто-нибудь из наших офицеров? — так не хотелось ввязываться в грязную историю на пороге новой жизни.

— Ваших никого, только наши. Не знаю, где вас всех носит! — бросил курсант, дёрнул плечом и удрал.

Капитан с лейтенантом переглянулись, вздохнули и двинулись следом. А что им ещё оставалось?

Насильника они узнали издали, ещё по голосу — такой ни с кем не спутаешь, удивительно неприятный был тембр. Вдобавок, он сильно шепелявил и присвистывал по причине отсутствия передних зубов, ещё до войны выбитых в драке.

— Назад! Все назад, ффши окопные! Не то прифью вафего ффенка! — неслись разудалые вопли со второго этажа.

— Сдаётся мне, это наш бывший сержант Барлоу, — пожаловался Токслей на бегу.

— А кто же ещё? — подтвердил Веттели печально. — Конечно, Барлоу, притом пьяный. Он каждый день пьёт. Надо было прикончить его ещё в Такхемете, это было бы большой услугой альбионской короне. Ох, не пришлось бы теперь навёрстывать упущенное.

Как в воду глядел!

Безобразная сцена разыгрывалась в коридоре второго этажа, примерно посередине между душевой и оружейной второго курса. Когда-то сержант, а теперь отставной рядовой Барлоу — ражий детина тридцати пяти лет, как всегда нетрезвый и небритый, в разодранном мундире, в расстёгнутых штанах, сползших вместе с грязными кальсонами гораздо ниже того уровня, что могут допустить приличия, стоял, прислонившись спиной к подоконнику, и орал. В правой руке его был трофейный штык-нож, грозно блестело отточенное лезвие. Удушающим захватом левой он сжимал горло мальчишки-курсанта, безвольно обвисшего в его лапах. По шее несчастного заложника ползла красная струйка, сочившаяся из длинного пореза под ухом, у виска расплывалось кровавое пятно — удар рукоятью, понял Ветели, таким недолго и убить. Но курсант был ещё жив, он слабо перебирал ногами и постанывал.

Вокруг, на расстоянии пяти шагов — ближе Барлоу не подпускал — толпился народ: курсанты и дежурные офицеры, все на взводе, того гляди начнётся стрельба. В стороне отиралось сколько-то отставников, эти, похоже, были просто зрителями. Предпринять ничего не пытались, но двое-трое уговаривали: «Коул, да брось ты этого сопляка, на кой гоблин он тебе сдался? Не будь дураком, охота связываться? Лучше пойдём, выпьем». Они уже были пьяны, пьяны до такого состояния, когда море кажется по колено, а захват заложника воспринимается как простая шалость, которую можно просто так прекратить, и всё будет как раньше.

К сожалению, Барлоу соображал гораздо лучше своих приятелей и не отнимал лезвия от тощенькой шейки своего пленника.

— Капитан! — кто-то схватил Веттели за плечо. — Вы ведь их капитан? Сделайте что-нибудь, ради всех богов!

— Не их, — возразил Веттели, оборачиваясь на голос. Это был полковник Кобёрн, многострадальный начальник пехотного училища. У него тряслись губы, по белому лицу шли яркие пятна, старчески выцветшие глаза смотрели дико. «Интересно, сколько ему лет? — подумал Веттели не к месту. — Под восемьдесят, не меньше. Наверное, у него есть внуки, и даже правнуки. Считают дедушку бывалым воякой, а он им рассказывает разное… Забавно!».

— Ах, да какая разница, их — не их! — выкрикнул полковник почти панически. — Этот негодяй сейчас зарежет бедного Уинсли! Остановите его! Он же убийца!

Смеяться Веттели не хотел, это вышло невольно. «Он убийца»! А кто здесь, скажите на милость, не убийца? Сто тридцать восемь убийц, один к одному. Даже сто тридцати девять, считая лейтенанта Токслея…

Но как ни крути, а Барлоу был худшим из всех.

Судьба свела их два года назад, уже в песках: сержант Барлоу был переведён в роту капитана Веттели. И сразу стало ясно, что он за птица. На службу он, в своё время, нанялся, выйдя из тюрьмы, был храбр до полного пренебрежения своей жизнью и чужие ценил не выше. Трусость — единственный грех, в котором его нельзя было упрекнуть, все остальные были налицо, а некоторые даже на лице: посреди переносицы уже тогда намечалась язва. Сержант воровал и врал, сквернословил, пренебрегал личной гигиеной, был уличён в мужеложстве, мародёрствовал, пререкался с офицерами и, если тех не оказывалось поблизости, в бою всегда добивал раненых. В роте его боялись и смертно ненавидели. С его именем было связано множество гадких и грязных, порой совершенно фантастических историй, но если хотя бы половина из них была правдой, в мирное время его ждала бы неминуемая виселица. К сожалению, у войны свои законы.

А ещё сержант был заговорён от пуль. Об этом глухо шептались меж собой солдаты, но Веттели поначалу не верил, и напрасно. Уже после того, как удалось организовать перевод Барлоу в дисциплинарную роту за кражу полкового имущества, лейтенант Касперс, хлебнув лишнего, по-дружески рассказал своему командиру «презанятную историю» о том, как они со старшим сержантом Эггерти в одном из боёв почём зря палили «этому ублюдку» в спину, едва не подстрелили двух своих, а Барлоу хоть бы что. «Ну, ладно, я не бог весть какой стрелок, — удивлялся лейтенант. — Но Эггерти с десяти шагов всаживает шесть пуль в почтовый конверт, он-то как мог промахнуться? Нет, не обошлось тут без колдовства, уж поверьте, капитан! Эх штыком надо было, два заклятья на одно рыло не наложишь!»

Они тогда стояли под Беджурой. Солнце палило так, что больно было касаться песка незащищённой кожей. Над раздутыми, зловонными трупами колыхались тучи мух. Воды не хватало, еды не хватало, зато выпивки почему-то было вволю, люди теряли человеческий облик. В те дни капитана Веттели охватило состояние странного безразличия, ему казалось, что чувства в его душе умерли, все до единого. И страх тоже умер, уже ничто и никогда не сможет его напугать. Но слушал полупьяный шёпот лейтенанта Касперса и чувствовал, как по его покрытой солёной коркой спине ползёт холодок. Потому что доподлинно известно: есть такое колдовство. Но известно и то, какова ему цена. Нормальный человек предпочтёт десять раз умереть, чем решится на подобное…