Город и столп - Гор Видал

Боб кивнул и вытер руки о брюки.

— В понедельник, — сказал он. — Автобусом.

— И куда?

— К морю.

— Как мы с тобой всегда говорили?

— Да, как мы с тобой всегда говорили. Мне ужас как надоел этот городишко. Мы со стариком не ладим, а работы никакой тут не найти. Вот я и уезжаю. Ты же знаешь, я из нашего округа никуда не уезжал. Разве что в Вашингтон один раз. А мне хочется мир повидать.

Джим кивнул:

— И мне тоже. Но я думал, что мы с тобой сначала поступим в колледж, а уж потом… А потом ты отправишься посмотреть мир.

Боб поймал светлячка и смотрел, как тот карабкается по его большому пальцу, потом светлячок улетел.

— Колледж — это значит много работы, — сказал наконец он. — Мне придется пробиваться в жизни, а это значит работать. А если работать, то и погулять некогда. А потом, в колледжах не учат тому, что я хочу узнать. А я хочу путешествовать и валять дурака.

— И я тоже хочу, — Джим был рад, что может наконец сказать то, что думает. — Но отец хочет, чтобы я поступил в колледж, и, видимо, мне придется это сделать. Я только думал, что мы будем поступать вместе. Играли бы вместе в парный теннис, могли бы стать чемпионами штата — все так говорят.

Боб покачал головой и вытянулся на траве.

— Нет, мне нужно уехать, — сказал он. — Не знаю почему, но нужно.

— Я тоже иногда так чувствую.

Джим сел на землю рядом с Бобом, и они вместе смотрели на реку и на темнеющее небо.

— Интересно, какой он — Нью-Йорк? — сказал наконец Боб.

— Большой, наверное.

— Наверное, как Вашингтон. Уж Вашингтон-то большой город…

Боб перекатился на бок лицом к Джиму:

— Слушай, поехали вместе, а? Мы могли бы устроиться на корабль юнгами, или матросами.

Джим был благодарен Бобу за эти слова, но он был осторожен от природы.

— Мне, пожалуй, лучше подождать годик. Аттестат получить. Ведь без этого в жизни никуда. Мой старик, конечно, хочет, чтобы я поступил в колледж. Он говорит, что я должен…

— Что ты слушаешь этого ублюдка?!

Джим был потрясен и восхищен этими словами:

— Да не слушаю я его вовсе. Да я бы хоть сто лет его не видел, — с удивительной легкостью он вычеркнул отца из своей жизни. — Но все равно, как это можно, взять вот так — и уйти. Опасно все-таки.

— Ерунда! — Боб напряг мускулы правой руки. — Брось ты! Парень ты что надо, с головой. И вообще бог тебя не обидел. Чего тебе бояться? Я знал несколько морячков из Норфолка — так они говорили, что лучше этого ничего нет. Работа — не бей лежачего, а когда ты на берегу, то вообще никаких дел. А мне это и надо. Мне надоел этот городишко, надоело подрабатывать в этих лавках, надоело гулять с этими пай-девочками. Только не такие уж они и паиньки. Просто боятся подзалететь! — он со злостью стукнул кулаком по земле. — Да та же Салли. Она тебе сделает все, что хочешь, кроме того, что тебе вот так нужно. Меня это просто бесит! Она меня из себя выводит. Все здешние девчонки из себя выводят! — он снова ударил кулаком по земле.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал Джим, хотя ничего такого он не понимал. — А ты не боишься подцепить что-нибудь у тех, с кем будешь встречаться в Нью-Йорке?

Боб рассмеялся:

— Я парень осторожный.

Он снова перевернулся на спину.

Джим увидел рядом в траве светлячка. Уже наступила ночь.

— Жаль, что я не могу поехать с тобой на север, — сказал он. — Мне бы хотелось увидеть Нью-Йорк, и хоть раз сделать то, чего я хочу.

— Так за чем же дело стало?

— Я же сказал, боюсь оставить дом и родных. Не потому, что я их очень люблю, просто… — он замолк в нерешительности. — Если хочешь, поехали со мной. На следующий год после выпуска.

— Где ты меня найдешь через год? Я сам не знаю, где буду через год. Я перекати-поле.

— Не беспокойся. Я тебя найду. Мы ведь будем переписываться.

Они направились к реке, на узкую, усеянную валунами прибрежную полосу. Боб запрыгнул на плоский камень, Джим — за ним. Вокруг них бурлила река, а они сидели бок о бок в голубой глубокой ночи. Над их головами стали зажигаться яркие звезды. Джим блаженствовал. Одиночество, которое, словно острый нож, бередило его сердце, наконец-то отступило. Об одиночестве он всегда думал как о «варовой болезни»: когда летом от жары начинали плавиться асфальтовые дороги, он жевал этот вар, и как-то раз заболел. Почему-то «варовая болезнь» у него всегда ассоциировалась с одиночеством. Теперь это прошло.

Боб снял туфли, носки и опустил ноги в прохладную воду. Джим сделал то же самое.

— Мне будет не хватать всего этого, — сказал Боб, наверное, уже в сотый раз, и рассеянно положил руку на плечо друга. Они сидели очень тихо. Тяжесть руки Боба на его плече казалась Джиму почти невыносимой. Приятной, но невыносимой. Он сидел, не шевелясь, из боязни, что Боб уберет руку. Вдруг Боб вскочил на ноги:

— Давай разожжем костер!

В приступе лихорадочной активности они разожгли костер перед хижиной. Затем Боб вынес одеяла и разостлал их на земле.

— Ну, вот и готово, — сказал он, глядя на желтые языки пламени. Некоторое время оба, как загипнотизированные, смотрели на огонь, каждый во власти своих тайных мыслей. Боб очнулся первым. Он повернулся к Джиму:

— Ну, — сказал он задиристо, — поборемся?

Они сцепились, упали на землю. Они боролись, перекатываясь по земле, стараясь одолеть один другого. Шансы были практически равны, потому что Джим, будучи сильнее, не позволял Бобу ни выиграть, ни проиграть. Наконец, мокрые от пота, тяжело дыша, они остановились. Без сил они улеглись на одеяло. Потом Боб снял рубашку, Джим сделал то же самое. Так было лучше. Джим отер пот с лица, а Боб растянулся на одеяле, подложив рубашку под голову вместо подушки. Пламя костра играло на его бледной коже. Джим прилег рядом.

— Жарко, — сказал он. — В такую жару не поборешься.

Боб рассмеялся и внезапно обхватил Джима. Они прильнули друг к другу. Джима переполнило чувство близости с Бобом, его телом. С минуту оба делали вид, что борются, затем они остановились, но продолжали цепко держать друг друга, словно ожидая сигнала разделиться или продолжить борьбу. Долго никто из них не шевелился. Их гладкие подбородки соприкасались, пот смешивался, и дышали они быстро и в унисон.

Внезапно Боб отпрянул. Секунду они откровенно смотрели в глаза друг друга, потом Боб медленно, печально закрыл глаза, и Джим осторожно коснулся его, как он делал это в своих мечтах много-много раз: без слов, без мыслей, без страха. Когда глаза закрыты, мир обретает свое истинное лицо. Когда их лица соприкоснулись, Боба пробрала дрожь. Он глубоко вздохнул и заключил Джима в объятия. Теперь они стали одно. Один перешел в другого, их тела соединялись в первородной страсти. Подобное к подобному, металл к магниту, половинка к половинке, восстанавливая целое. Так они встретились, плотно закрыв глаза, чтобы не видеть мира, который только мешал им.

Порыв теплого ветра встряхнул кроны деревьев, разметал золу от костра, прижал тени к земле. В костре полыхали угольки. Деревья стояли над ними, молчаливые и неподвижные. Звезды не падали по прекрасному черному небу, и тот миг прошел. Он умер под быстрое биение двух сердец, которое стало одним. Глаза снова открылись. Два тела лежали лицом к лицу там, где мгновение назад существовала целая Вселенная. Звезда загорелась и погасла, и они вдруг из поднебесья упали на грешную землю с ее ничтожностью, разделенностью. Туда, где ночь, деревья и костер. Из того, что было, не осталось почти ничего.

Тяжело дыша, они разделились. Джим ступнями теперь ощущал жар костра, а острые камешки под одеялом стали впиваться в его тело. Он взглянул на Боба, слегка опасаясь того, что именно он увидит. Боб лежал, не двигаясь, глядя в костер, но, заметив, что Джим смотрит на него, он ухмыльнулся:

— Ничего себе мы повеселились! — сказал он, и все закончилось.

Джим взглянул на свое тело и как можно непринужденнее сказал:

— Вот уж точно!

Боб встал, костер красноватыми бликами играл на его теле.

— Пойдем, помоемся.

Бледные, как призраки в темной ночи, они пошли к пруду. Сквозь деревья им был виден их костер, желтоватый, мерцающий. Квакали лягушки, жужжали насекомые, бурлила река. Они нырнули в неподвижную черную воду. Боб нарушил молчание только когда они возвратились к костру. Говорил он резко.

— Знаешь, мы вели себя, как последние дураки.

— Наверное, — Джим сделал паузу, — но мне было хорошо.

Теперь, когда его тайная мечта стала явью, он чувствовал необычайную смелость:

— А тебе?

Боб уставился в желтоватый костер.

— Понимаешь, с девчонками это по-другому. Не думаю, что это хорошо.

— Почему?

— Считается, что парни не должны этим заниматься друг с другом. Это неестественно.

— Может, и неестественно, — Джим посмотрел на освещенное костром тело Боба, стройное, мускулистое. Смелости теперь ему было не занимать, и он обнял Боба за талию. Страсть снова завладела ими, они обнялись — и упали на одеяло.