Несущий свободу - Игорь Поль

– Остальным встать в строй, – милостиво разрешил инструктор.

Грета осталась и впоследствии ухитрилась выдержать мясорубку. Ей было не занимать упорства: в ее голову накрепко вбили мысль о невозможности другого пути.

5

Она знала: у нее было много странностей. К примеру, после всех этих лет на войне она еще имела убеждения. Ее прежние идеалы, те, что вбивались в нее с колыбели, давно растворились в грязи и крови. Вместо тех, что рушились, она упорно придумывала другие, будто боялась потерять веру во что-то. Свято верила в боевое братство. И вела себя по отношению к товарищам максимально честно, порой действуя наперекор инструкциям. Вот и Хенрик ценит, когда к нему относятся по-честному. Похоже, это единственное, что он ценит в жизни. Кроме свободы, разумеется. Внутри него холод. Он ничего не ощущает, кроме равнодушия, раздражения или злости; самые сильные эмоции окружающих отдаются внутри него лишь слабыми, на самой грани восприятия, уколами, свой мир он видит сквозь странную призму. Но человек, относящийся к Хенрику по-честному, может рассчитывать на то, что тот придет ему на помощь, невзирая ни на какие приказы. Это единственный вид уважения, на который он был способен.

Ей захотелось разбить ему голову, только бы увидеть, как он проявляет какие-то чувства.

Опершись на локоть, Грета не сводила взгляда с лежащего рядом мужчины. В ее глазах отражались огоньки уличной рекламы.

Хенрик улыбнулся.

– Что? Чему ты улыбаешься? – спросила она.

– Вспомнилось, как инструктор издевался над тобой в «Доггере».

Она закуталась в смятую простыню, вдруг почувствовав неловкость от своей наготы.

– Такое забудешь, пожалуй.

– Ты напоминала маленького котенка, такого – с зубками-иголочками, который шипит на нападающих крыс. Толку никакого, но не сдается.

– А ты таращился на меня вместе со всеми.

– Ну да, – легко признался он. – Было на что глянуть.

– Правда, ты единственный, кто смотрел на меня с сочувствием.

– Неужели?

– Мне так показалось. Хорошо, что эта сволочь откинула копыта.

– Я слышал, он разбился?

– Его планер начал растворяться еще в воздухе. Сбой автоматики. Он сверзился километров с пяти. Хотела бы я на это посмотреть. – Гримаса ненависти исказила ее лицо.

Он посмотрел на нее с сочувствием:

– По крайней мере, кое в чем насчет тебя он оказался прав. Не хочешь меня обнять?

Грета осторожно умостилась щекой на его бицепсе. Макушке стало тепло от его дыхания; она закрыла глаза и вообразила себя тем самым беззащитным котенком. В такие минуты ей хотелось плакать, хотелось быть слабой, чувствовать себя под его защитой. Дурацкие принципы, которыми ее пичкали в Союзе ольденбуржских девушек, все эти – «строгая, но не грубая, бодрая, но не напряженная» – сейчас не казались такими уж нелепыми. Когда-то она вырвалась из окружения дисциплинированных куриц, покорно слушающих россказни о величии материнства и историческом предназначении ольденбуржской женщины, сбежала, пробившись в ряды «Белых пантер». Она поняла, что уже подустала от роли девы с лебедиными крыльями, распределяющей смерть. Ей так не хватало тепла.

Она вздрогнула от нежного прикосновения.

– Извини, Хенри. Больше нет настроения. Может, чуть позже, – не открывая глаз, прошептала она.

Он разочарованно вздохнул:

– Жизнь коротка, крошка.

– Раз уж тебе нельзя произносить мое имя, зови меня кошкой.

– Кошкой?

– Я бы хотела стать кошкой.

Он грубовато поскреб ей за ушком.

– Кошки любят, когда их чешут, – пояснил он.

Она прижалась к нему покрепче:

– Только те, у которых блохи.

Грета попробовала представить, на что похожи их отношения со стороны. Что-то шевельнулось внутри, захотелось сказать ему, что дело вовсе не в ее желании выпустить пар: она любила этого голубоглазого убийцу. С того самого дня, как он посадил ее к себе на плечи, сам едва не падая от усталости. Подумать только – шесть лет!

Ее научили отлично управлять своими чувствами. Научили сдерживаться, отрекаться от всего земного, достигать состояния высочайшей концентрации. И она успешно применяла полученные знания на практике. Этот редкий секс урывками, когда приходится каждую секунду контролировать себя, лежа в очередной грязной наемной квартире, сдерживаясь, чтобы не закричать от восторга – нельзя привлекать внимание; чтобы не вонзить в него когти – нельзя оставлять следы на теле, этот секс – все, что она могла себе позволить вместо любви. А может, просто понимала, что есть предел – количество нарушенных правил, превысив которое очень быстро оказываешься мертвой. Они и так уже нарушили достаточно для обоюдной дисквалификации. Все в полевых командах время от времени срывались с поводка, стараясь при этом не зарываться.

– Ты сегодня какая-то странная. Устала?

Устала ли она? Не то слово. Ей хотелось закричать. Что-нибудь вроде: неужели ты ничего не чувствуешь, скотина?!

Она гнала мысли о завтрашнем дне, о том, что утром ей снова придется превратиться в женщину с повадками шлюхи, о контейнере с новым заданием и о том, что это задание может оказаться для нее последним. Больше не хотелось быть бойцом. Она действительно устала.

Она приподнялась, чтобы увидеть его глаза:

– О чем ты думаешь, Хенри?

Он ответил, не задумываясь, будто ждал вопроса:

– Мой клиент должен был выйти один.

– Что? – не сразу поняла она.

– Мне пришлось убрать девчонку. Эта сволочь потащила ее с собой. Всегда ходил один, а тут – на тебе. Мне пришлось – она меня видела.

Разочарованная, она отвернулась.

– Ты же знаешь правила, Хенри. Пожалуйста, прекрати.

– Она закричала, едва увидев пушку.

– Хенри!

– Извини. Кстати о правилах: не называй меня по имени.

В темноте она прикусила губу.

За окном родился далекий гром, он словно дал сигнал – раскаты понеслись один за другим. Где-то заплакал ребенок; отсветы рекламы тускло пульсировали на стене.

– Я был груб с тобой?

Она растерялась от неожиданности.

– С чего ты взял?

– Ты сегодня сама не своя.

– Не думала, что ты заметишь, – не удержавшись, съязвила она.

Он потрепал ее по волосам:

– Спи… кошка. Завтра трудный день.

И задышал ровно, засыпая.

На ощупь она отыскала его ладонь. Когда он рядом и закрывает глаза, ничто не мешает ей представлять, что так будет всегда. Она улыбнулась. Надо же: я был груб с тобой. Вернулось настроение пошалить. Но Хенрик уже спал. Она не решилась будить его.

6

Смоделированный компьютером голос ответил по-английски:

– Прачечная Ласана. Стирка с доставкой на дом. Все виды тканей.

– Я по поводу своего заказа. – Голос Хенрика, измененный чипом, стал грубым и сиплым, словно его что-то душило.

– Сообщите номер заказа.

– Э-э-э, триста двадцать, триста двадцать один, Эл, Ди, Эм.

– Ваш заказ готов. Доставка в пятнадцать часов, с вас триста двадцать реалов, деньги можно передать экспедитору, требуйте заверенную квитанцию.

– Благодарю вас, – просипел Хенрик.

– Всего доброго, сеньор.

Он неторопливо спускался по лестнице универсального магазина. Триста двадцать реалов – это номер места встречи по внутреннему каталогу службы, сменяемому каждые три дня. Требуйте квитанцию – передача сообщения с курьером. Деньги экспедитору – передача денег. Пятнадцать минус день недели – двенадцать часов. Он почувствовал неудобство. Неосознанное подозрение, но Хенрик привык доверять своему чутью. Это чутье не имело рационального объяснения; оно заставляло пригнуть голову за миг до того, как просвистит пуля снайпера, или замереть с поднятой ногой над невидимым усиком прыгающей мины.

Щелчком пальца он сбросил чип в утилизатор и прилепил к шее новый. Если разговор умудрятся прослушать, говорящего не удастся идентифицировать по переговорному устройству – такие штуки выдавались агентам едва ли не горстями.

В ресторан «Огни Салатана» он явился задолго до времени рандеву. Для начала проехал мимо на старчески кряхтящем такси. После медленно прошелся по другой стороне улицы. Неприятное предчувствие не проходило. Усилитель зрения позволил бы ему рассмотреть мельчайшие детали, даже буквы на бутылочных этикетках в баре, если бы было через что смотреть – жалюзи на окнах были опущены; рисковать же единственной «стрекозой» он не рискнул. Достаточно того, что он оставил ее себе, а не уничтожил, как было сказано в задании.

Он принял решение. Не скрываясь более, вошел своим обычным уверенным шагом. Швейцар открыл для него дверь, обтянутую металлической сеткой, – такие часто натягивали вдоль открытых веранд и окон заведений, чтобы защитить посетителей от ручных гранат или бутылок с зажигательной смесью.

Он сел за свободный столик у стены, подальше от бара. Классический агент уселся бы так, чтобы по возможности видеть все выходы, но еще в учебном лагере его учили: никогда не делай очевидного.