Новелла о конкубине Ориане Тертии - Игорь Чио

и возбужден был, аки хряк похотливый, и глазами пожирал, и мял белку юркую в местах разных, и ставил в положения, о каких не думал раньше, да так ее ублажил, что она упала без чувств и не понимала, где находится.

А Ориана времени не теряла, Вендимиана вызвала, выбежала к нему нагая, шею руками обвила, вжалась телом трепетным в юношу, к устам его приникла и котенка под туникой тискала, отчего превратилось малое и мягкое в мощь-твердыню, стоящую, как страж непреклонный на боевом посту.

Вендимиан едва успел одежды скинуть и стоял, а Ориана, нетерпеливая, на него запрыгнула и обвила собою, словно лоза виноградная, и прижалась крепко, и опустилась на ствол, тугими венами обвитый, как дыня спелая и сочная, от палящего зноя горячая.

И началась тут скачка бешенная, да такая, что жеребец был взмылен и хрипел, а кобылица пламенная дышала огнем и глаза закатила в умопомрачении.

Кутоний тем временем мимо покоев конкубины проходил, ковыляя от усталости, услыхал ненароком бушующие страсти и в тот момент взошел, когда пот обильный с любовников лился и смешивался, тела скользили друг об друга и неслись до финиша судорожного, и упали вместе на ложе широкое, когда кончилась дорога земная под ними.

Взыграл гневом Кутоний и обвинил конкубину в блуде и прелюбодействе, позабыв, что сам токмо белку Паулину избил собою, когда толкал в нее свой овощ головастый; и схватил юношу и душить стал, но Ориана изловчилась и кувшин тяжелый о голову мужа разбила.

Тут уточним, что у мужчин головы две, и на каждую крови не хватает, посему, в то время как одна из них трудится, другая непременно отдыхает,7 следовательно, на ковре та кровь оказалась, какая от гнева прихлынула к голове на плечах Кутония, ибо по ней и ударила Ориана упомянутым кувшином.

Сии пояснения на тот случай дадены, если кто подумал, что конкубина обозлилась не на ту голову, и заметим походя, что на вторую – меньшую, какая всегда думает об одном, злиться тщетно, ибо она к разумению не способная.

Упал Кутоний, и кровь сочилась из его затылка на ковры.

Вендимиан тотчас в ужасе сбежал из дома, испугавшись обвинения в убийстве, а Ориана спокойная стала, позвала Паулину, дабы о муже позаботиться, который не умер, а токмо ранен был и без сознания.

Подняли девы тело борова грузное, едва не надорвавшись, уложили на лектус,8 омыли голову разбитую, обвязали материями и стали ждать, когда Кутоний в себя придет.

Очнулся муж с болью мозгов, вспомнил об измене конкубины и сгоряча подумал, будто та боль от рогов, что растут от таких оказий, однако Ориана тотчас заговорила и все, как есть в делах торговых ему обрисовала: мол, договора и связи давно в ее ведении, и коли захочет она, то останется Кутоний без единой унции9 и будет милостыню искать на пропитание.

Заявила теперь Ориана, что не конкубина она более, а партнер торговый, и если хочет Кутоний богатым оставаться, то пусть умолчит и примет ее условия.

Кутоний Сцевола, узнав, что независима от него Ориана и богата сказочно, убоялся ей перечить и согласился, а белку Паулину в жены взял не по требованию, а по воле своей, ибо белка оная мила ему стала и желанна.

Засим скажем, что мужчины издревле стремились к деньгам и власти, а женщин в сию стезю не пускали пока могли – по причине боязни токмо, дабы конфузов в каком Кутоний очутился, с прочими не приключалось, а мужские измены им с рук бы сходили, или узаконены были, как многоженство и гаремы.

И чтобы там не пели златоусты о смирении живородящей части цивилизации, мол жена тело, а муж голова, – то все лукавство от диавола, какой шепчет своим адептам: «Слабый должен стать слабее, а сильный – сильнее! На том власть издревле и держится, демоны вы мои чернодушные».10

Посему Ориана, зная об этих инсинуациях, жила по своим правилам, какие ей Диана-охотница и Минерва-воительница нашептали, а то, о чем не ведала, могла учуять через интуицию Персефоны-подземной, какая есть царица подсознания и проводница в бездну.

Миновали дни. Вендимиан, прознав, что все обошлось, вернулся к богине своей и любое желание ее исполнять был готовый, а Ориана и впрямь богине уподобилась, стала именоваться Орианой Сцеволиной Тертией, купила себе большой дом в Остии-Антике и делами занялась крупными и выгодными.

Получив свободу, стала Ориана чаще слушать шепот Венеры и к новым удовольствиям стремиться.

Вскоре придумала она выезжать ради дел любовных в места безлюдные, природами чудесными окруженные, в повозке по ухабам ездить, слившись с Вендимианом в единое целое, и на лошади вдвоем кататься, соединившись подобно стреле Марса с мишенью Венеры. Купались и миловались любовники в бухте морской, а вскоре нашли укромный грот и в нем свили гнездо потайное для утех.

Ориана, в воображении неистощимая, все выдумывала игры разнообразные: то спящею притворялась и велела ее, податливую, якобы украдкой брать, то дикой сказывалась и отбрыкивалась неистово, велев перед тем любовнику взять ее силою.

Там же, в гроте потайном, Ориана решилась ласкать зверя запретным способом волчиц, да так Вендимиана потрясла, что он клялся умереть за госпожу тотчас, коли она прикажет.

А только помнила Ориана, как сбежал он в страхе, и замену ему уже искала, а как нашла – отправила Вендимиана в отставку, но не забыла и в награду за удовольствия, что с ним на пару срывала, как кисти винограда, женила бывшего любовника на богатой римлянке.

Та римская матрона после первой ночи с Вендимианом так высоко оценила его умения, что юноша долгое время жил как муха в меду, пока от приторности не обезумел и римлянке той богатой не изменил с ее служанкой. На сим райские времена для Вендимиана закончились, скитался он, пока не прибился, как утлый челнок, обратно к дому Орианы.

Она и во второй раз ему помогла и пристроила у себя в доме, словно старого пса, от коего толку нет, а выгнать жалко, ибо сердце ноет о том, кого мы приручили.

Сама Ориана долгие лета была юношей наставница и любви горячей искательница, а третий камень из семи – топаз Минервы был с ее избранной дочерью до смерти, а после исчез.

Через пять лет родилась она четвертой жизнью в новой ипостаси, то была мать в поисках четвертого камня – изумрудного самоцвета Деметры; и любовь той девы уже не пахла плотью, а веяла магией любови материнской, безусловной и страдательной, какую