Голы и босы - Алан Беннетт

— Наверное, лучше будет, — сказал Краучер, — исходить из предположения, что вещи пропали и назад не вернутся. Может быть, кто-то мечтал обзавестись респектабельным домом и выбрал самый короткий путь к цели?

Он задержался в дверях:

— Я пришлю вам чек при первой возможности. И вы приступите к восстановлению нормальной жизни. Кажется, ваша милая супруга хорошо переносит случившееся?

— Просто все держит в себе, — ответил мистер Рэнсом.

— Никаких особенных драгоценностей или чего-нибудь в этом роде?

— Нет. Она никогда не гналась ни за чем подобным. К счастью, ее жемчуг был на ней в тот вечер.

— Как и сегодня, — заметил мистер Краучер. — Поразительно, вы не находите?

— На ней? — Мистер Рэнсом не обратил на это внимания.

Когда они ужинали за карточным столом, он спросил:

— Я раньше видел у тебя эти бусы?

— Нет, они новые. Тебе нравятся? Я купила их в бакалейной лавке.

— В бакалейной лавке?

— Индийской. За 75 пенсов. Не могу же я все время носить жемчужное ожерелье.

— Они словно из рождественской хлопушки.

— А по-моему, мне к лицу. Я купила две нитки. Вторую — зеленую.

— Что это я ем такое? Брюкву? — забеспокоился мистер Рэнсом.

— Батат. Вкусно?

— Где ты его взяла?

— В «Марксе и Спенсере».

— Превосходный.

Через недели две-три после кражи (которая стала теперь точкой отсчета для всего) миссис Рэнсом сидела в бин-беге, вытянув ноги и разглядывая свои теперь уже довольно поношенные лодочки, и раздумывала, что делать. Это как смерть, размышляла она, суетишься, суетишься, а в результате — пустота.

Тем не менее ей пришло в голову (то было продолжение мыслей у кухонной раковины), что потеря всех земных благ может дать и обретения, которые она не дерзнула бы назвать духовными, но отнесла бы по части «выработки характера». Когда у человека выбивают почву из-под ног — вернее, оставляют ему только почву под ногами в буквальном смысле слова, в голове у него заводятся, ощущала она, благодетельные мысли о том, как он жил раньше. Ее, наверное, могла бы вызволить война, удар судьбы, не оставляющий выбора. Произошедшее не было столь ужасным бедствием, но она знала, что теперь все зависит от нее, от того, сумеет ли она извлечь нужный урок. Ходить в музеи, в картинные галереи, изучать историю Лондона (теперь существовали курсы для всего на свете) она за милую душу могла и раньше, до того, как у них с мужем украли абсолютно всё — правда, именно это «абсолютно всё» ее и стреножило. Теперь она могла занять положение «на старте». Словом, валяясь в бин-беге на голых досках того, что еще недавно служило ей гостиной, миссис Рэнсом осознала, что вовсе не чувствует себя несчастной, и сказала себе, что началась какая-то более реальная полоса и что скромная, менее изнеженная жизнь (не без комфорта, конечно) — это именно то, что им нужно.

Тут мысли ее прервал звонок.

— Меня зовут Бриско, — сказал голос в домофоне. — Городская служба…

— Мы за консерваторов.

— Да нет, — сказал голос, — из полиции. По поводу вашего шока. Грабежа.

Поняв, что прибыла социально-психологическая помощь и что ее прислала полиция, миссис Рэнсом ожидала увидеть фигуру более, что ли, респектабельную. Но в мисс Бриско не было ничего респектабельного — кроме имени, пожалуй, но от него она отделалась буквально с самого порога.

— Нет, нет, зовите меня Драсти. Меня все так зовут.

— Это крестное имя? — поинтересовалась миссис Рэнсом, впуская ее внутрь. — Или прозвище такое?

— Да нет. По-настоящему меня зовут Гризельда, но неохота людей смущать.

Неизвестно почему, но особа эта и впрямь была не Гризельда; правда, была ли она Драсти, миссис Рэнсом не взялась бы сказать, поскольку то была первая Драсти в ее жизни.

Гостья, большетелая девица, предпочитавшая — и, видимо, мудро — рабочий халат платью, поверх него надела кофту, очень длинную и просторную, которая и сама по себе могла сойти за платье; из одного оттопыривающегося кармана выглядывали ежедневник и блокнот, другой был оттянут мобильным телефоном. Учитывая, что должность у нее была официальная, Драсти, как решила миссис Рэнсом, выглядела довольно-таки непрезентабельно.

— Так вы и есть миссис Рэнсом? Розмари Рэнсом?

— Да.

— А как к вам другие обращаются? Так и говорят Розмари?

— Да, пожалуй («В той мере, в какой они вообще ко мне обращаются», — пронеслось в голове у миссис Рэнсом).

— Подумайте, а может, все же Роуз или Рози?

— О нет.

— Что, и муженек говорит Розмари?

— Нн-да, — подтвердила миссис Рэнсом. — В общем, да. — И пошла ставить чайник, предоставив Драсти возможность приступить к записи данных и ответу на «Пункт 1-й. Стало ли для вас ограбление серьезным ударом?»

Когда Драсти начинала работать в социально-психологическом консультировании, жертвы преступлений именовались «делами». Время это давно прошло, теперь они назывались клиентами, даже психокорректируемыми. Начать с того, что термины эти не предполагали ни тени сочувствия, и она их отвергала. Да и вообще, она больше не задумывалась над тем, как они называются. Это было так же неважно, как и то, какая именно беда с ними стряслась. Они представляли собой отдельную группу особей. Будь то квартирная кража, уличный грабеж или ДТП — результат был один и тот же: в ее руки попадали личности неадекватные. Но шанс стать — того и гляди — неадекватной личностью есть у каждого. Драсти ощущала, что теперь, когда она приобрела опыт, она — профессионал.

Чай они пили в гостиной, для чего каждая нырнула в свой бин-бег — миссис Рэнсом уже мастерски владела маневром погружения, а вот у Драсти скорее получился кувырок. Промокая чай с халата, она спросила: «Новые? Вчера у одной клиентки — у нее брат в коме — я видела примерно такие же. Ну вот, Розмари, я хочу, чтобы мы попробовали все обговорить».

Миссис Рэнсом сомневалась в том, что обговорить и поговорить было совсем одно и то же. Первое звучало жестче, суше, повелительнее, чем второе, и потому замена Драсти одной приставки на другую не сулила ничего благотворного. «Зато более конструктивно», — возразила бы Драсти, решись миссис Рэнсом затронуть эту тему. Но этого не случилось.

Миссис Рэнсом приступила к изложению обстоятельств кражи, описанию масштаба потерь, но на Драсти все это произвело не слишком сильное впечатление, поскольку нынешний скудный быт Рэнсомов: бин-беги, складной карточный столик и тому подобное — казался ей не столько лишениями, сколько определенной эстетикой. Тут, конечно, было гораздо чище, чем у нее дома, но для своей квартиры она выбрала такой же минималистский стиль.

— Ваша обстановка похожа на прежнюю? — поинтересовалась Драсти.

— О, у нас было много всего. Полная чаша. Нормальный дом.

— Я знаю, вы очень страдаете, — посочувствовала Драсти.

— Вы хотите сказать, что я должна бы страдать? — не поняла миссис Рэнсом.

— Ну, страдаете из-за случившегося…

Поразмыслив немного, миссис Рэнсом заключила, что ее стоицизм — вопрос формулировки:

— Вы хотите сказать, что мне причинили страдание? Ну, не знаю, и да, и нет. Наверное, я уже привыкла.

— Привыкать слишком быстро не рекомендуется. Дайте себе время погоревать. Надеюсь, вы хоть иногда плачете?

— Вначале было дело. Но только вначале. И быстро прошло.

— А Морис?

— Кто именно?

— Мистер Рэнсом?

— A-а… нет. Вряд ли. И потом, — миссис Рэнсом понизила голос, словно собираясь поделиться важной тайной, — он же мужчина, понимаете.

— Нет, Розмари. Он личность. Можно только пожалеть, что он сейчас не позволяет себе расслабиться. Специалисты практически единодушно утверждают: если вы не даете своему горю выплеснуться наружу, впоследствии вы, скорее всего, заболеете раком.

— Боже мой! — вырвалось у миссис Рэнсом.

— Да-да, — подтвердила Драсти. — Мужчины переносят горе хуже, чем женщины. Может, ему полегчает, если я с ним поговорю?

— С мистером Рэнсомом? Нет, нет, — замотала головой миссис Рэнсом. — Он очень… застенчив.

— И все же, — гнула свое Драсти. — Думаю, я могу помочь вам… Вернее, мы можем помочь друг другу. — И она потянулась, чтобы похлопать миссис Рэнсом по руке, но оказалось, что не может дотянуться до нее, и вместо руки похлопала бин-бег.

— Говорят, люди чувствуют себя ущемленными, — сказала миссис Рэнсом.

— Да. Требуется время, Розмари. Требуется время.

— Мне оно не нужно. Я просто заинтригована.

«У клиента стадия отрицания», — записала Драсти, а потом добавила вопросительный знак. Миссис Рэнсом пошла выносить чашки.

Пока миссис Рэнсом не было, Драсти пришло в голову, что приобретенный ее клиенткой опыт можно изобразить в виде кривой научения и что, хотя, конечно, значения кривой могут быть и положительными, и отрицательными, на потерю имущества можно посмотреть как на своеобразное освобождение — «синдром полевых лилий» — так назвала это Драсти. «Не-собирайте-себе-сокровищ-на-земле» [12]. Хотя эта мысль уже посещала миссис Рэнсом, она отнюдь не сразу приняла ее, потому что Драсти назвала их добро вещичками, а вещичками, по мнению миссис Рэнсом, если что и можно было назвать, то разве что содержимое ее сумочки: губную помаду, компакт-пудру и другие пустяки, ни одного из которых она, между прочим, не лишилась. Но потом, поразмыслив, согласилась, что сбить в один ком ковры, шторы, мебель, ковролин и тройники с удлинителями и в самом деле было сподручнее. Но это, конечно, было не то слово, которое она рискнула бы испытывать на собственном муже.