Ты где? - Ольга Кучкина

В тот день он с утра потопал в булочную, за свежим батоном, пока не расхватали, по отъезде матери это вменялось ему в обязанность. Стоял в очереди в кассу, как вдруг человек за десять до него, точнее, не человек, а женщин, разразился скандал, одна кричала, что вторая не стояла, вторая кричала, что стояла и отошла, первая повернулась к очереди за поддержкой, и Перепелов узнал в ней свою классную руководительницу. Хотя лицо было не ее. Другое, чем в классе. Даже не так. А так, как она читала им в книжке про одну героиню: на ней лица не было. Перепелов почувствовал, как его щеки превращаются в две свеклы. Неожиданно ему сделалось ужасно стыдно, и он, спрятавшись за соседних теток, принялся пристально разглядывать пол, чтобы по неосторожности не встретиться глазами с безобразно орущей училкой. Его словно магнитом тянуло к ней, и, не справившись с собой, он стал исподлобья смотреть в ее сторону, но не поверху, а понизу, под ноги стоявшим там теткам. Внезапно он увидел, как из рук училки, нервно комкавших темный носовой платок и какие-то бумажки, на пол выпал рубль. Большая сумма. Нарезной батон стоил тринадцать копеек. Ситный – десять. Белая булка – семь. Фруктовое мороженое – тоже семь. Билет в кино – тридцать копеек. Училка, стоя возле прилавка, уже протягивала продавщице грубый клочок серой бумаги, победоносно выбитый в кассе чек, когда Перепелов, отвернувшись, прошмыгнул мимо, нагнулся и поднял ее рубль с пола. Что с ним делать дальше – непонятно. Отдать училке он не мог. В таком случае она бы узнала, что есть свидетель всему происходившему, чего ни за что нельзя допустить. Оставить банкноту валяться на полу, чтобы ее подобрал кто-то другой, тоже было выше сил. Скомкав денежку, он незаметно спрятал ее в карман. После чего вернулся в очередь, честно отстоял свое и вышел с нарезным батоном в авоське и чужим рублем в кармане. Ничего не изменилось в мире. Ничего не изменилось в залитом золотом каникулярном летнем дне. А что-то произошло. Хорошее или плохое, он не понимал, но точно что-то. Принес хлеб домой, отец согрел обед, поели. Отец напомнил:

– Пора, сынок, сеанс скоро начнется.

И он пошел.

Предстояло решить, что делать с волшебно обретенным рублем. Тридцать копеек на кино позванивали у него в кармане – отец выдавал финансовое пособие как часы. На ум сразу пришло взять с собой дружбана, одноклассника со смешной фамилией Гляделкин, по кличке Гля, сына дворничихи, безотцовщину, который, невзирая на насмешки, какими мальчик по кличке Перепел щедро его награждал, таскался за ним повсюду, как нитка за иголкой. Позвав Глю в кино, Перепел как бы сам становился добрым волшебником, искупая прежде нанесенный товарищу ущерб. Эта задумка сменилась более заманчивой. По причине слабого горла мать с отцом никогда не покупали сыну мороженого. Отец, крупняк, за день перекапывавший целиком весь огород, одним взмахом топорика отрубавший голову петуху, сам резавший хряка по осени, даже и не рассчитывал на сына как на помощника в хозяйстве, сокрушаясь: хиляк, только бы книжки читать, пропадет, сопленыш. Считалось, что мальчик в слабую здоровьем мать и потому подлежит лишениям. Теперь открывалась возможность, не канюча и не приставая к взрослым, разрешить себе наслаждение, известное всем ребятам в городе, кроме него, тем более лето, жара, в жару горла не простужаются.

Он стал складывать в уме, сколько порций купит, делил, путался, снова делил и складывал, получалась огромная цифра, от которой его горло заранее холодило: четырнадцать с хвостиком! Если пополам с Глей, то по семь порций. Нет, семь Гле – много. А сколько не много? Шесть? Пять? Четыре? Если Гле четыре, ему достанется десять. Он ведь не обязан говорить Гле, сколько у него денег. Это его добрая воля, а не обязанность. А может, так: девять и пять? При любом раскладе соотношение выходило в его пользу. Что себе меньше, а Гле больше – такая невероятность и не закрадывалась в его голову.

Конец ознакомительного фрагмента.