Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Антология

Некоторые мои поступки действительно задевают ее, но она не понимает, равносильно это обиде или нет, а я такими вот увертками успокаиваю себя, когда совесть из-за нее мучает. Выводы об этом своем душевном состоянии я делаю с помощью многих словес, даже формулирую как цитаты и указания, но полной четкости в этом достичь не удавалось. Потом, пройдя через многие испытания, я все же нашел одну формулировку, глубокое и многогранное речение из буддизма: «Вино и мясо минуют утробу, будда остается в сердце».

Нянька пошла провожать сына в школу. Я направился в ванную, сделав вид, что мне не терпится заняться любовью с женой, и та, похоже, очень обрадовалась. Она в этом плане очень неумудренная, хотя уже десять лет как мать. И тут – вот те на! – улегшись рядом, жена заявила:

– Ну не может быть, чтобы между тобой и Ду Цзюаньхун что-то было!

– Конечно, не было, – подтвердил я.

Она знала, что Ду Цзюаньхун очень способная и симпатичная, и тревожилась, что я, подобно хозяевам компаний из телесериалов, могу закрутить любовь с секретаршей. И отстала, только когда я поклялся, что это не так и что в противном случае я просто, мать его, пес. Потому что знала: я – почтительный сын, к матери питаю уважение, за нее выйду на поединок с любым противником, как бы он ни был силен. Это она ясно понимала, так что если я клянусь именем матери, тут уж никаких сомнений быть не может, не буду же я поминать доброе имя матери в связи с чем-то, за что не могу поручиться. Тут надо сказать спасибо этим сценаристам и режиссерам, они никогда не были в шкуре руководителей компании, но страсть как любят описывать их жизнь. Ведь откуда сомнения жены – из телесериалов, в которых жизнь руководителей отражена очень условно. Ну и прекрасно, я даже не надеюсь, что появятся хорошие, для того и угрохал столько денег на самый лучший домашний кинотеатр, чтобы жена могла побольше смотреть все эти глупости. Такие персонажи, как Наньлань, в них тоже, конечно, присутствуют, но у сценаристов, которые пишут эти роли, о боссах всегда все известно. В моем же случае о Наньлань не знают и приятели, даже самая приближенная ко мне Ду Цзюаньхун имеет о ней лишь смутное представление.

Жена собралась во дворец пионеров учить детей танцам. Я привык, что она такая: не насладилась со мной как следует и уже уходит. Даже в первые годы после женитьбы была помешана на работе. На самом деле это связано и со мной, потому что я тоже трудоголик. Первые годы после женитьбы совпали с первыми годами после создания компании, и за то, что компания шаг за шагом набирала силу, жене приходилось платить одиночеством. Так что ей тоже необходимо было в чем-то преуспеть. Не будь у нее дела, она, как некоторые молодые женщины, любительницы поскандалить, могла бы натворить такого, что потом и не расхлебаешь. Кроме выступлений в драмкружке и репетиций она за несколько сотен юаней в месяц еще ходила по выходным во дворец пионеров преподавать танцы. Иногда так и подмывает потехи ради сказать: «Надо же сколько ты зарабатываешь, мы каждый раз проституткам на чаевые больше даем». Но такие слова всякий раз застревают в горле и никогда не слетают с языка. Я понимаю, бросить такое – штука приятная, но ценой этому будет целая буря эмоций. Нет, я не настолько глуп: ляпнешь, отведешь душу, а получишь такое, что будешь ходить как мокрая курица.

Бывает, мне нравится раздражать язвительными словечками Нань-лань, а также близких, любящих меня друзей, нравится их бурный гнев, вызванный моими неоправданными действиями. Конечно, среди подчиненных не найдешь таких, кто осмелился бы на гневные изъявления. Их удел лишь терпеть.

Возможно, это потрясения боевые, а вот нужен ли мне психиатр, я не задумывался. Но я прошел через столько боев, что обыденность не по мне, я люблю, когда жизнь бурлит. Хоть и говорят, что рынок – все равно что поле битвы, для меня, бравого вояки, понюхавшего пороха в стольких боях, такое поле битвы все равно что детская забава, это меня не трогает. Если и случается воспрянуть духом, так это в минуты отдыха. Тогда меня волнуют фантазии, я представляю себя во главе непобедимой армии, а когда возбуждение проходит, разражаюсь про себя ругательствами. Мать их, эти атомные бомбы, водородные, все эти ракеты! С их появлением ну вот он я во главе отборных частей, а толку? Почитаешь про антикитайские выступления в Индонезии, про резню китайских иммигрантов, посмотришь, как янки бомбят наше посольство[4], так хоть снова, мать его, в армию иди. Но выйдешь на улицу, глянешь по сторонам на распускающиеся цветы, на полных молодого задора детей и юношей, и все мысли тонут в красоте и свежести этого цветника. После трапезы и чая вспомнилось одно речение. Все эти атомные и водородные бомбы страшны, пока висят на бомбосбрасывателях. Если они будут сброшены, бояться уже будет некого. Вы, янки, можете уничтожить земной шар сто раз, а мы – один, ну и в чем разница? Ну превзошли вы нас, ну нет меня в живых, но и вас, янки, напугаем до полусмерти. Эта мысль заставила взбодриться, но потом снова стало скучно. Ну почему, ту-дыть его, не стал генералом, ведь правда, изначально и в мыслях не было блеснуть удалью.

Вот, мучимый такими мыслями, и извожу тех, кто рядом. О том, требуется ли тут вмешательство психиатра, я и впрямь не задумывался. Мне действительно нравится раздражать, но так, чтобы задеть за живое, невзирая на личные отношения. Как с непреходящими чувствами Наньлань: мне бы радоваться и по-доброму наслаждаться. Я же, напротив, в то время как она преданно и бесконечно любит, разрушаю этот мир, которого безумно взыскует каждый. «Ты это, мать его, брось, – говорю я. – Это ты-то меня любишь? Наверняка прикидываешься». Для Наньлань с ее прекрасными чувствами это жестокий удар. Смотрю, как она трепещет, этакий нежный цветок под порывом безжалостного ветра, и получаю удовольствие. Она, конечно, может, как говорится, считать, что «на востоке встает солнце, а с запада приходят дожди»[5], повозмущаться и пококетничать. Когда она спешит объяснить, что на самом деле возмущена, я еще больше потешаюсь, чтобы человек понял, когда я гневаюсь или бешусь. Мне даже лень оценивать, настоящее это у нее или нет.

Но вот чтобы в насмешку бросить такое жене – нет, пусть эти слова в горле застрянут! Жена – это жена, совсем другое дело, ради нее я всегда должен чем-то жертвовать! К тому же от насылаемого женой дождя не промокнешь, ведь она единственная близкая женщина, а если единственная близкая женщина и окатит как из ведра, то надо и простужаться, и гробить здоровье.

Жена ушла. Ну а мне чем заняться? Если только заставить няньку подмести и без того вылизанный дом. Зашел в кабинет, почитал «Факты о разделе Китая великими державами», потравил душу. Сейчас нет таких дел и людей, которые могли бы взбудоражить меня, взволновать могут лишь тома военных анналов, в которых запечатлены наши сражения. Ну почему я, мать его, родился так поздно, ведь, живи я в те времена, наверняка смог бы изменить ход истории. Потерзавшись, порадовался жизни в годы, когда «китайский народ наконец поднялся»[6], и в годы «весенних сказов»[7]. Славное было время! Возбудился так, что просто светился от счастья, повернулся на бок, мать его, и стоило закрыть глаза, как тут же заснул.

Солнце встает рано. И люди спешат под его первыми лучами.

Такое оно и весной, его лучи словно сияют каким-то иным светом, заставляя смотреть на все другими глазами. Кто-то ощущает приход весны по раскатам весеннего грома, а я нет, я это чувствую по тому, как светит солнце. Весной его свет нежен, все предстает обновленным, моя машина мчится, душа распахивается, и хотя окна закрыты, я все же слышу, как разбивается о ветровое стекло свежий бодрящий ветерок вперемежку с прелестным солнечным светом.

В офисе тут и там расставлены свежие цветы, но радует не это, а то, что Ду Цзюаньхун выключила кондиционер, распахнула окно, впустив солнечные лучи, и помещение наполнила сама весна. Вот поэтому мне и нравится, что Ду Цзюаньхун распоряжается у меня в кабинете. Она прекрасно соображает, не то что остальные работники: понимает, что свежие цветы – еще не весна, они распускаются не всегда весной, лишь солнечные лучи говорят, вот она, весна, пришла. Усаживаюсь в свое директорское кресло и жду ее. Через несколько минут она может появиться, и эти несколько минут у меня самое спокойное время дня, когда я могу ни о чем не думать. Немного похоже на затишье перед боем. Разница между полем битвы и ареной рынка в том, что на поле битвы только враги, а на рынке – лишь соперники, с первыми это кровавая схватка, со вторыми – интеллектуальные игры.

– Не хочешь съездить посмотреть «Лаобинчэн», шеф? – Вошедшая Ду Цзюаньхун не направляется сразу к моему столу, а подходит с этими словами к окну в метре от меня.

Умеет же эта женщина выбирать позицию! Встала как раз там, где сияет солнечный свет, загородила его своим телом и ждет, пока я подниму голову, чтобы взглянуть на нее.