Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Антология

Выхожу из главных ворот аэропорта, собираюсь поймать такси. Кто-то подходит сбоку и берется за мою сумку. Инстинктивно с силой тяну сумку на себя, и человек плюхается передо мной на пол.

«Ду Цзюаньхун, ну как тебя сюда принесло, черт возьми!» Это первая реакция – выругаться про себя. Но на лице у меня благодушие и спокойствие. Выпрямляюсь, окидываю ее дружелюбным, но строгим взглядом и уже не свожу с нее глаз. Обычно я так и делаю: уставлюсь и смотрю. Сколько дамочек, желавших получить работу в компании, пасовали перед таким чуть ли не «чувствительным» взглядом, а вот Ду Цзюаньхун, поди ж ты, всегда смело встречает этот мой взгляд.

Вот и сейчас смотрит уверенно и мягко, ничего, что заставило бы расстроиться из-за того, что я ее так грубо отпихнул. Преимущество этой женщины в том, что у нее, похоже, нет причин кокетничать с мужчинами, даже когда ее обижают.

Правда, она отвела глаза первой. И потом даже не поглядывала искоса, а вообще прикрыла их длинными ресницами. Со своим смешливым лицом смотрелась она очень мило.

Мне, конечно, ничего не оставалось, как только передать сумку ей и усесться в свой «мерседес», на котором она приехала. Откуда она прознала, что я прилетаю сегодня, да еще этим рейсом – все это было за пределами моего понимания, хотя очень хотелось спросить. Но я не стал этого делать, прокрутив этот вопрос несколько раз в голове. Выстроил несколько предположений, но пытаться оценить их было лень, слишком хотелось отдохнуть, на самом деле я собирался лишь спросить. Если не оценивать, ничего и не получится, людей вроде меня это утомляет. Я понимал, где мог дать маху. Не надо было перед возвращением посылать этот факс, ведь в нем содержались последние результаты по теме моего теперешнего исследования. Сам я не собирался представлять эти результаты совету директоров, потому что решение по ним уже было принято, собирался лишь послать ответный факс, чтобы они действовали, как запланировано, а я за эти два дня отдохну как следует. Но, кроме того, в этом факсе сообщалось для сообразительной Ду Цзюаньхун, что, может, я вернусь и сегодня. Она девушка способная, настолько способная, что я постоянно радуюсь – какая у меня отличная помощница! Казалось бы, только что еще раз доказала, какая она способная, но вот никак не поймет, что это ее качество может и раздражать. Не будет же она постоянно руководить мной, а я не терплю, чтобы мной постоянно руководили, ведь она классический пример подчиненного. Это разница между маршалом и генералом.

Свой талант командира я начал вырабатывать с детских лет, когда был заводилой ватаги сверстников. Пресытившись этой ролью, начал подумывать о карьере военного, а став солдатом, метил в генералы. Но, к сожалению, эта моя мечта оказалась такой мелкой рядом с великим стремлением народов всей земли к мирной жизни. И хотя, лелея эту мечту, я и оттрубил в армии более десятка лет, в отставку ушел лишь подполковником. Тем не менее лидерские способности позволили неоднократно добиваться успеха в условиях рынка. В армии мои прирожденные командирские качества в полной мере проявились в непреклонности, и когда однажды командование захотело назначить меня начальником штаба полка, я отказался напрочь, настояв на том, чтобы остаться командиром батальона. Доводы мои были просты: в конце концов, вот мой батальон, я им командую. Когда спустя много лет я основал компанию и стал набирать сотрудников, однополчане один за другим откликнулись, но я определил так: по званию они должны быть не выше майора. Чтобы какой-нибудь подполковник был со мной на равных – ну уж нет. «Коли умения при тебе, дорогой подполковник, соратник ты мой боевой, открывай свою компанию, – думал я. – Вот сойдемся на рынке и посмотрим, кто кого. В противном случае, если нет боевого духа, давай на скромную работу охранником в какую-нибудь организацию». Такой вот я отвратительный тип. То, что молодость отдал защите отечества, – ладно, но чтобы и в зрелые годы охранять господ в этих организациях – больно велика честь.

Машина пересекла город, выбралась в северные предместья и притормозила у ворот моего загородного дома в европейском стиле. При виде красивых, покрытых цветами ветвей, свесившихся из-за забора, захотелось устроиться в кресле под вишней рядом с чайником лунцзина на столике из белого мрамора.

Сижу в машине, не двигаясь, и жду, пока Ду Цзюаньхун откроет мне дверцу, хотя прекрасно понимаю: эти мои забавы с формальностями – оригинальничание.

Эта умница Ду Цзюаньхун, прекрасно понимает, что в компанию я не собираюсь, хоть все члены совета директоров знают: я дам свое заключение или выступлю с речью, а они будут лишь выполнять по пунктам принятое решение, полагаясь на мой авторитет. Она понимает также, что я не хочу возвращаться к своей женушке Ло Шуби. И не раз, даже не спрашивая, привозила прямо сюда.

Войти в дом она не может, да я никогда и не приглашал. Пока я шел к воротам и трижды звонил, пока вышла, еще не успев обрадоваться, моя любовница, – она не очень быстро откликается, но очень красивая, – Ду Цзюаньхун уже поставила машину в гараж. Вообще-то я мог открыть ворота и войти сам, но я стоял и звонил, дожидаясь, когда она поставит машину и уйдет. Уходя, обращаться ко мне за указаниями она уже не могла. По заведенному порядку она должна была отойти метров на сто, где ее дожидалась секретарская машина.

Я зашел в ворота, плюхнулся в кресло-качалку во дворе и стал ждать, когда Наньлань принесет чай. Видно было, как она лучится радостью и очень хочет пококетничать, но сдерживается, чтобы обойтись без нежностей, потому что знает: во дворе этого не может позволить себе женщина и покрасивее, даже если эта нежность выразится в единственном объятии. Она знала мои установления, хотя это было самое бессмысленное: уже скоро пятьдесят, а еще обращаю внимание на такие мелочи. Из-за этого миловидная Наньлань бывало расстраивалась, но я считаю, эти ее мнимые переживания – всего лишь женские штучки. Если подумать, с одной стороны – простоватая, с другой стороны – расчетливая. Впрочем, для меня не важно: простушка – хорошо, расчетливость – тоже ладно, действительно расстраиваешься – славно, прикидываешься – тоже сойдет. Нравится мне прелестный и волнующий облик женщины, когда она расстроена. Пусть это и немного жестоко, но, как наставлял учитель, ничто не может поразить как гром среди ясного неба, как ни воспринимать учение бодхисатвы, добросердечного и милостивого, и я этой жестокости придерживаюсь. Из-за этого Наньлань побаивается меня, а заставлять красивых женщин побаиваться – самый действенный способ удержать их от множества пустых фантазий. Вот я с удовольствием всегда придерживаюсь своего установления.

Наньлань принесла свежезаваренный чай. Глядя на нее – прелестная фигура, залитое детским румянцем лицо, – и видя, как она рада моему приезду, я так возбудился, что и впрямь захотел заключить ее в объятия. Во время переговоров несколько дней тому назад я охотно принял предложение другой стороны поразвлечься с женщинами, и хотя за пару дней красотки изрядно подутомили, порыв этот тронул меня до глубины души. Я всегда задаюсь вопросом: неужели из-за меня, как мне кажется, лицо Наньлань покрывается розоватым румянцем счастья? Но когда этот нежный румянец перед глазами, всякий раз радуюсь, что пока еще можно не задумываться – правда это или фальшь.

Не торопись, торопиться не надо ни в чем. Начинаю неспешно смаковать чай, в этом и есть преимущество перед наблюдающей за мной женщиной. Стоит проявить нетерпение, Наньлань будет еще больше невтерпеж, пусть уж никогда не нащупает нить моих мыслей. Иногда задумываешься: если Наньлань не терпится больше, чем мне, если это искренне, значит, пришло то настоящее чувство, о котором я давно мечтал. Но это нетерпение может быть и притворным, ей это раз плюнуть, она целых пять лет участвовала в представлениях агитбригады, а когда это дело пошло на спад, пару лет выступала певицей в танцевальном зале караоке. Такой чувствительности, как у нее, не научишь, я нередко фантазировал по этому поводу. А ну как у меня случится катастрофа, к примеру, компания за ночь обанкротится и я останусь гол как сокол? Какова будет ее реакция, выступит ли у нее при встрече со мной такой милый бледно-розовый румянец? Определить это никак нельзя, не думаю, что моя компания обанкротится и не собираюсь допустить, чтобы из-за какой-то женщины мои дела полетели псу под хвост. Но можно ли быть уверенным, что я втюрился в нее? Судя по тому, что в голову то и дело приходят фантазии с катастрофами, мне и впрямь приглянулась эта ублюдочная, которая, может, прикидывается, а может, все у нее и взаправду.

Не получается у меня составить мнение об этой милашке, вот и использую по отношению к ней выражения. Иногда не сдерживаюсь, оно у меня вырывается, так она смотрит в рот, но совсем не сердится, а еще и подтрунивает, мол, у нас в Китае народ так нередко выражается, слово это ругательное, но с точки зрения современной науки – нечто первосортное. Например, рис, полученный в результате скрещивания, и даже дети от смешанных браков[2]. Значит, ты так высоко ценишь мою красоту? Или хочешь дать понять, что тебе до меня далеко? В такие моменты я мягко улыбаюсь и молчаливой ухмылкой показываю, что ее шутку оценил. Только и могу вот так ухмыляться, чтобы она меньше досадовала на меня. Ведь увлекаться женщиной, которая тебя ненавидит, штука далеко не безопасная, пусть даже в настоящий момент точно не скажешь, ненавидит она или нет. Я сужу так: ненавидеть она может совсем не из-за того, что я ее так называю, а потому, что я старше ровно на двадцать лет. Не верю, что в меня может так влюбиться такая красивая и молодая женщина, неужели я действительно тот самый принц на белом коне из ее девичьих любовных мечтаний? Принц на белом коне – это мое успешное дело либо я сам. Применительно к ней это, возможно, еще как сказать, а вот мне нужно четкое понимание. Но за это четкое понимание нужно платить, а плата слишком высока, да и упражняться в этом нет никакого желания. Если я совсем не тот принц на белом коне из ее грез, то ненависть да, присутствует и может скрываться очень глубоко. И для меня единственный способ совладать с этой ненавистью – всегда оставаться сильным, ни в коем случае не проявлять слабость, чтобы вызвать ее сочувствие, и не поверять ее истинные чувства потерей дела, хотя к истинному чувству я в глубине души стремлюсь. А если в ней одна ненависть, что ж, плетью обуха не перешибешь.