Умри в полночь - Далия Трускиновская

– Предположим, у меня есть близкий человек, – сухо ответила Наташа, – но он тут вовсе ни при чем. Он две недели назад уехал в отпуск на юг.

По голосу Артем почувствовал – она отчаянно держится за этого мужчину, настолько отчаянно, что сознательно не допускает возможности, будто он причастен к шантажу, нелепому требованию двадцати пяти тысяч и прочим радостям. А то, что он уехал отдыхать на юг, оставив ее здесь, могло означать только одно.

– С семьей?

– С семьей, – помолчав, подтвердила она.

– Значит, Люся с ним ни разу не встречалась?

– Ни разу.

– А она знает о его существовании?

Артем подумал – если бы дочка так уж ничего не знала, Наташа с гордостью сообщила бы об этом – мол, чем бы я ни занималась, ребенок тут ни при чем! Стало быть, девочка что-то разнюхала про материнские проблемы… Артем знал, как нетерпимы в таких случаях молодые девушки и даже женщины, даже выйдя замуж, даже родив собственных детей. Редкую дочь привел бы в восторг роман матери с женатым человеком.

Кроме того, он обратил внимание на интересное совпадение – две недели назад Люся приехала поступать в техникум. Две недели назад загадочный любовник с семьей уехал на юг. Четвертая ниточка? Или нет?

– Ладно, – он решил сменить тему, – поговорим о том, что было дальше. Ночевать Люся не пришла. Утром вы собрались идти в техникум.

– Нет, с утра у меня не получилось, – честно призналась Наташа. – Я думала, она переодеваться прибежит, она же у меня чистюля, каждый день трусики меняет. Ну, и заждалась. Чуть на работу не опоздала. Я думала, в обеденный перерыв выскочу, всем им там головы поотвинчиваю. А потом соседка на работу позвонила – записку в дверях нашла.

– Записку подложили после того, как вы ушли на работу?

– Да.

– Тот, кто подложил, не знал, наверное, во сколько у вас начинается работа?

– Откуда я знаю! Вераша позвонила, говорит – в незаклеенном конверте, не удержалась, заглянула, чуть в обморок не упала. Я, конечно, сразу домой.

– Что на работе сказали?

– Ничего. В отделе никого не было, я даже не подумала отпрашиваться… Так и понеслась.

– Что было в записке?

Наташа коротко вздохнула.

– Ну, что… «Мамочка, родненькая, помоги, выручай!» О Господи! Как беда, так мамочка, родненькая! А как порядок – старуха грешная! Господи, господи, что же с ними делается, с детьми? Меняет их кто, что ли? За что они нас так?…

Жалобное Наташино бормотание заставило и Артема вздохнуть. Он уже видел и слышал все эти утренние, за чашкой чая, беседы этой матери и этой дочери. Он уже мог перечислить все их взаимные упреки. Он уже знал, как больная бабка, удерживая внучку подольше в маленьком городке, нашептывала ей про материнские стыдные дела. Он уже чувствовал, как с пьедестала своей чистоты девчонка вслух презирала кратковременные романы Бог весть с кем – с семейными, с женатыми! И он понимал, как трудно той, что не знает голоса собственной плоти, поладить с той, кого этот голос мучает ещенощно.

– «Старуха грешная» – ее словечки?

– Ее! За что, спрашивается? Что она может знать? И какое ее дело?! Я живу как живу! Бог мне судья, а не она! Разве я когда для нее чего жалела? Каждый месяц – то пятьдесят, то шестьдесят рублей посылала! Она подумала, откуда у меня эти деньги берутся? Пальто ей купила зимнее, с меховым воротником, сапоги заказала – думаете, дешево обошлось? Сумку ей купила на лекции бегать, туфли купила, еще туфли и босоножки! А колготки с серебром – это уже глупость, на это не дам! Тридцать рублей на базарчике, это колготки-то! И зачем ей с серебром? Ей и надеть-то не к чему! Откуда у нее такие платья?

– Из-за колготок с утра поругались?

– Ага… Если бы знала – да вот тебе эти тридцать рублей, только не убегай так, сломя голову!…

Артем все понимал, ох, как понимал, словно сам сидел на кухне под столом и слушал эту перебранку, в которой одна перечисляла свои действительные и мнимые заслуги, зимнее пальто и пятьдесят рублей в месяц, пыталась изобразить состояние своего семейного бюджета, а другая чувствовала в этом огромное подспудное вранье: не можешь ребенка прокормить – не рожай, а если родила – не трать полторы сотни на косметический трехэтажный набор! Логические доводы взрослой женщины разозлили девчонку, которой возразить было нечем – разве что швырнуть матери в лицо и пальто, и туфли, и другие туфли, ведь все это – никому не нужные, старомодные, благопристойные, дешевые вещи, неспособные привлечь внимание настоящего парня! Артем не слышал конкретных слов, он только чувствовал, как летят и с той, и с другой стороны упреки, как доходит до откровенной брани, как обе, и мать, и дочь, выскакивают из-за стола, как раздается хлесткая пощечина…

Очевидно, так все и было на самом деле. И Наташа, одновременно с Артемовой реконструкцией, переживала всю утреннюю сцену, а дойдя до пощечины и до последних слов, которыми обменялась с дочерью, не выдержала, зарыдала в три ручья.

Артему было безумно жаль эту неудачливую мать, понятую им насквозь, не состоявшуюся ни в каком качестве, не сумевшую построить семью, плохую дочь и сестру, заурядную бухгалтершу в никому не известном управлении… Он не знал, что бы из нее получилось, попади она в благоприятные условия. Возможно, деньги, муж и квартира не удержали бы ее от поиска приключений и не укрепили бы в ней привязанности к ребенку. Артем понимал, что рыдает рядом с ним совсем не ангел. Но именно такая – она нуждалась в помощи. И уже по одному этому он готов был все понять, во всем утешить! Артем прожил достаточно, чтобы знать – ангелы ни в помощи, ни в сочувствии не нуждаются.

Он обнял Наташу и пристроил ее голову у себя на плече. Он понимал, что это кричит в ней растревоженная совесть, неуклюже прячась за грубость и за перетерпленную обиду. Вот что погнало ее ночью к указанному дереву, под которым лежал белый капроновый шнур. Она осознавала свою вину, возможно, даже говорила себе: если бы не эта пощечина, ничего бы не случилось, Люська бы не вылетела из дому как ошпаренная, готовая Бог весть на какие подвиги!

И Артем невольно усмехнулся, простив ей ущербность ее любви к собственному ребенку, любви, готовой в любой миг посторониться перед чувством к мужчине, и жестоко казнящей себя за это, – как будто он имел право карать или прощать…

А просто в эту минуту он был для Наташи единственным в мире мужчиной, способным или неспособным что-то для нее сделать, и волей-неволей возникла ответственность со всеми ее привилегиями, в том числе и с претензией на высшую справедливость. Впрочем, Артем знал, что именно этого ждет попавшая в беду женщина от единственного мужчины – потому что сама она, как правило, все свои простенькие жизненные ориентиры в такой катавасии растеряла. И она подспудно жаждет, чтобы взяли за руку и провели по мостику над пропастью, ругая при этом немилосердно, обещая всякие неприятности, и чем круче брань, тем крепче сжимали бы ее руку.

Артем покачал головой: действительно, они – мужчина и женщина, невзирая на ситуацию, невзирая ни на что. И, возможно, именно это выручит их, подскажет нужное решение – сперва ему, а потом уж он, как самый сильный и умный, сумеет убедить ее. И он уже чувствовал, что должно произойти между ними, чтобы она успокоилась, раскрылась полностью, доверилась, рассказала самую стыдную правду. Ведь она наверняка знала что-то такое, чему подсознательно сопротивлялась. И рассуждала по принципу: «Этого не может быть, потому что этого не должно быть!» Артем мог дать голову на отсечение – каким-то боком тут пристегнулся ее женатый друг или его предшественник, или они оба, или кто-то из их приятелей. Но Наташе проще было сунуть голову в петлю, чем допустить такое… Или он все же умудряется идеализировать ее чувство к семейному человеку?

Рассуждая, Артем несколько отвлекся от той конкретной Наташи, что сидела рядом, хлюпая носом и даже украдкой вытирая этот мокрый нос о его плечо. И упустил ее мысли, которые до сих пор улавливал более или менее точно. Не то чтобы он умел это делать, как те экстрасенсы, о которых ему приходилось читать в газетах, – нет, вряд ли, хотя не исключено, что в нем сидела такая способность. Но до сих пор он умудрялся угадывать, о чем она беспокоится, и своими вопросами попадал в точку. И тут возникла пауза – и он упустил Наташу.

Она внезапно качнулась назад.

– Нет, ничего не получится, – мотая головой, сказала она. – При чем тут все это? Чему быть – тому не миновать… Везите меня лучше, откуда взяли…

– Вы не верите мне?

– Почему я должна вам верить?

– Значит, была секунда, когда он разочаровал ее? Ведь она без лишних размышлений пошла за ним следом! Она послушно ждала, пока он привезет куклу, она безропотно приняла участие в подвешивании куклы, она сама дала свой адрес и указала окна! А после всего жтого, когда его поиск привел в такие тупики, куда ей совершенно не хотелось вместе с ним заглядывать, она вдруг отстранилась… Почему?