Путь к себе - Франц Николаевич Таурин

время это было модно. Генерал не страдал отсутствием самомнения. И часто, пренебрегая советами более опытных помощников, принимал опрометчивые решения. И, даже будучи явно неправ, никогда решений своих не менял. Дела на стройке пошли под гору. Генерал, по натуре человек энергичный, рвал и метал. Приказы с мероприятиями и выговорами сыпались как из рога изобилия. Но состояние дел не улучшалось.

В такой обстановке собрался очередной партийно-хозяйственный актив стройки. Кажется, на нем присутствовал и кто-то из Москвы.

Президиум разместился за длинным столом, занимавшим почти всю клубную сцену. Генерал сидел на облюбованном раз навсегда месте, сбоку стола, и, слегка откинувшись на спинку стула, строго и внимательно оглядывал переполненный строителями зал.

Ничто не предвещало грозы. Казалось, на небе ни единого облачка, но именно в этот вечер генералу пришлось пережить самые трудные в его жизни часы.

Недовольство его самодержавным стилем руководства, накапливавшееся месяцами, именно в этот вечер переплеснуло через край. Экскаваторщики и шоферы, начальники строительных участков и парторги, инженеры из управления стройками — все выступали напрямую. С гневом и горечью говорили о явных ошибках и просчетах начальника стройки, о его самонадеянности и бестактности, о неумении работать с людьми и бездушном к ним отношении.

По-видимому, таких слов генералу никогда не приходилось выслушивать. Он сидел багровый от лба до затылка. Белоснежный целлулоидный воротничок туго врезался в набрякшую от напряжения шею. Время от временной делал краткие пометки в лежавшем перед ним раскрытом блокноте. Судя по всему, он собирался испепелить критиканов.

Доконал его окончательно экскаваторщик Ломов.

Алексей поднялся на сцену легким молодцеватым шагом. Встал за трибуной, подтянутый, с редким орденом Александра Невского над правым карманом новенькой солдатской гимнастерки.

Окинул зал стремительным взглядом, сверкнувшим из-под темной шапки кудрей, и воскликнул с неподдельным изумлением:

— Товарищи, что происходит!.. Что я слышу, дорогие товарищи!.. Ушам своим не верю… Я солдат, всю войну прошел. Начал под Ржевом рядовым, закончил в Берлине младшим лейтенантом. Я на генерала привык как на бога смотреть. А тут что я слышу! Каждый выходит на трибуну и поносит товарища генерала почем зря! И то он плохо сделал, и другое, и третье! — Звонкий голос Алексея все гуще наливался возмущением. — Не могу я такое перенести!

Зал отозвался глухим ворчанием.

Генерал, сдвинув брови, пристально смотрел на яростно жестикулирующего Алексея, удивленный неожиданной и столь темпераментной поддержкой. Хотя несколько настораживала чрезмерная прямолинейность выступления.

И тут Алексей выпустил в упор крепко запыжеванный заряд:

— Не могу перенести! Мое солдатское сердце кровью обливается, когда так поносят генерала. И вы знаете, товарищ генерал, что мне всего больнее?.. — Голос его дрожал от волнения. — Что мне всего обиднее?.. То, что правильно вас критикуют. Совершенно правильно, товарищ генерал!

На мгновение зал застыл, потом разом взорвался гомерическим хохотом.

Алексей давно уже спустился с трибуны и уселся на свое место, а зал все еще грохотал…

Вот такой был парень…

Размышления Елисея Назаровича прервал резкий звонок.

— У телефона… — отозвался Кравчук.

— Слышу, что у телефона, горе мое! — со вздохом сказала жена. — Может, хоть ужинать придешь?..

Глава третья

ПЕЧАТЬ И ПОДПИСЬ

Алексей не стал вызывать машину с базы. От аэродрома до пристани было от силы километра два. Быстрее дойти пешком. Дорога каждая минута.

Отправляя его, Кравчук сказал:

— Поспешай. Там уже разгружают. По рации связаться не удалось. Сенотрусов послал телеграмму, когда еще она дойдет…

А потом, перед самой посадкой в самолет, уже наедине, спросил:

— Ты все понял, Алексей?

— Понял, Елисей Назарович.

— Не все. Потому что я тебе тоже не все сказал. Никто не разрешал мне везти дизеля водой. Теперь понял?

— Сразу понял, Елисей Назарович.

Чего уж тут не понять!.. На крутой риск пошел Назарыч… Либо грудь в крестах, либо голова в кустах!.. «Грудь в крестах» — это, конечно, только для складу, а вот «голова в кустах» — это очень даже точно…

Самолет, разворачиваясь на курс, круто лег на правое крыло. Алексей прижался лбом к холодному стеклу иллюминатора. С высоты река была видна до самой Крутой Луки. Крутыми петлями, местами почти смыкающимися в кольцо, металась она среди беспорядочно переплетенных хребтов. Густо-зеленые волны горной тайги, синея, уходили за горизонт. Темная, почти черная вода курилась дымками туманов. А перед самой Кривой Лукой и сразу после нее на темную ленту реки бросили по шкурке серебристого каракуля. Это сверкали буруны на порогах Большой Шайтан и Малый Шайтан…

Шальные эти буруны всю дорогу стояли перед глазами Алексея. И сейчас стоят… А вода уходит… Правда, в тех прогнозах, что показывал ему Кравчук, сказано, что в конце месяца ожидается горная снеговая вода. Надо кровь из носу, а поспеть к ней!

И Алексей зашагал еще размашистее, словно именно сейчас надо было перехватывать эту спасительную воду.

Гладкая, недавно подчищенная грейдером дорога полого спускалась с горы в прибрежную террасу. Солнце недавно село, и с реки тянуло свежей прохладой. Продолговатое облачко, повисшее над высоким гребнем противоположного берега, еще золотилось теплым светом, а внизу уже сгустились сумерки, и казалось, что крутой скат берега уходит отвесно в воду.

Алексей сломил ветку с придорожной березки и, машинально похлестывая по кирзовым голенищам, пытался заставить себя обдумать: с чего начать, как лучше, как ловчее приступить к организации необычного рейса? Но мысль упорно сворачивала в сторону и тянула его назад, в небесно-голубой коттеджик.

Надо было зайти. Сказать хоть два слова… Каких?.. Надо же знать каких!.. «Как ты мог подумать, что Фиса променяет тебя на другого!» А что еще он мог сказать? Он человек добрый… он может так думать. Или просто утешить, подбодрить… Она-то сама сказала: «Все. А первый… Толя Груздев…» Сказать ей: «Стыдно мне!» А она подумает: «Тряпка! Плюнули в рожу, а он утерся, да еще на колени встал…» Ну, а если не так, если не так вовсе? Если верно сказал Назарыч?.. Если сам, своими руками… толкнул к другому…

Внизу на пристани вспыхнули первые, еще не яркие огоньки. Они напоминали, что скоро ночь, и напоминанием своим отодвинули неотвязчивые тревоги.

Сказал себе строго: «Не о том голова болит, Алексей Ломов!» Швырнул в сторону прут, как будто тот был повинен, высекая из жестких голенищ уводящие от дела мысли. И рванул еще быстрее.

По пружинящим сходням взбежал на дебаркадер. Раньше контора пристани помещалась наверху в левом крыле. Поднялся по крутой лестнице. Рывком, не постучав, открыл дверь.

Под табличкой «Начальник пристани», почти достигая ее вихрастой макушкой, сидел Василий Демьянович.

«Повезло! — подумал Алексей. — С этим мужиком можно