Конь и его мальчик - Клайв Льюис

Когда я это узнала, солнце померкло для меня, и я легла на ложе и плакала целые сутки. Наутро я встала, умылась, велела оседлать кобылу по имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и поскакала в зелёный дол. Там я спешилась, разорвала мои одежды, чтобы сразу найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила, как дочь человеческая: «О госпожа, не губи себя! Если ты останешься жить, ты ещё будешь счастлива, а мёртвые – мертвы».

– Я выразилась не так красиво, – заметила Уинни.

– Ничего, госпожа, так надо! – сказал ей Игого, наслаждавшийся рассказом. – Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им владеет. Продолжай, тархина!

– Услышав такие слова, – продолжала Аравита, – я подумала, что разум мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше, чем комариного жала. Снова занесла я нож, но кобыла моя Уинни просунула морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление мое было так сильно, что я забыла и о себе, и об Ахоште. «Как ты научилась говорить, о кобыла?» – обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии, живут говорящие звери, и её украли оттуда, когда она была жеребёнком. Рассказы её о тёмных лесах и светлых реках, и кораблях, и замках были столь прекрасны, что я воскликнула: «Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!» – «О госпожа! – отвечала мне кобыла моя Уинни. – В Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там ни одну девицу не выдают замуж насильно». Надежда вернулась ко мне, и я благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и украсть друг друга. Выполняя задуманное нами, я надела в доме отца лучшие мои одежды и пела, и плясала, и притворялась весёлой, а через несколько дней обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: «О услада моих очей, могучий Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц, дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от неё к другим богам». И он отвечал мне: «Услада моих очей, да будет так».

Покинув отца, я немедленно отправилась к старейшему из его рабов, мудрому советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: «Слушаю, о госпожа, и повинуюсь!» И я запечатала это письмо и спрятала его на груди.

– А что там было написано? – спросил Шаста.

– Подожди, мой маленький друг, – сказал Игого. – Ты портишь рассказ. Мы всё узнаем во благовременье. Продолжай, тархина.

– Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и угостила её вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я оседлала сама кобылу мою Уинни, и ещё до второй стражи мы с нею ушли – не в лес, как думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.

Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня, обманутый моими словами. На четвёртый же день мы были в городе Азым Балдах, откуда идут дороги во все стороны нашего царства, и особо знатные тарханы могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живёт он вечно). Потому я пошла к начальнику этих гонцов и сказала: «О несущий весть, вот письмо от Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и пошли гонца». А начальник сказал мне: «Слушаю и повинуюсь».

В этом письме было написано: «От Ахошты к Кидраш-тархану привет и мир. Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был поражён её красой и добродетелью. Сердце мое воспылало, и солнце показалось бы мне чёрным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принёс должные жертвы, в тот же час женился и увёз прекрасную в мой дом. Оба мы молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас ликом своим, и речью, и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю, что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги».

Отдавши это письмо, я поспешила покинуть Азым Балдах, дабы миновать Ташбаан к тому дню, когда отец мой прибудет туда или пришлёт гонцов. На этом пути за нами погнались львы, и мы повстречались с вами.

– А что было дальше с той девочкой? – спросил Шаста.

– Её высекли, конечно, за то, что она проспала, – ответила Аравита. – И очень хорошо, она ведь наушничала мачехе.

– А по-моему, плохо, – сказал Шаста.

– Прости, – сказала Аравита, – тебя не спросила!

– И ещё одного я не понял, – продолжал он, – ты не взрослая, ты не старше меня, а то и моложе. Разве тебя можно выдать замуж?

Аравита не отвечала, но Игого сказал:

– Шаста, не срамись! У тархистанских вельмож так заведено.

Шаста покраснел (хотя в темноте никто не заметил), смутился и долго молчал. Игого тем временем поведал Аравите их историю, и Шасте показалось, что он слишком часто упоминает всякие падения и неудачи. Видимо, конь считал, что это забавно, хотя Аравита и не смеялась. Потом все легли спать.

Наутро все четверо продолжили свой путь, и Шаста думал, что вдвоём было лучше. Теперь Игого беседовал не с ним, а с Аравитой. Благородный конь долго жил в Тархистане, среди тарханов и тархин, и знал почти всех знакомых своей неожиданной попутчицы. «Если ты был под Зулиндрехом, ты должен был видеть Алимаша, моего родича», – говорила Аравита, а он отвечал: «Ну, как же! Колесница – не то, что мы, кони, но всё же он храбрый воин и добрый человек. После битвы, когда мы взяли Тебёф, он дал мне много сахару». А то начинал Игого: «Помню, у озера Мезраэль…», и Аравита вставляла: «Ах, там жила моя подруга Лазорилина. Дол Тысячи Запахов… Какие сады, какие цветы, ах и ах!» Конь никак не думал оттеснить своего маленького приятеля, но когда встречаются существа одного круга, это выходит само собой.

Уинни сильно робела перед таким конем и говорила немного. А хозяйка её – или подруга – ни разу не обратилась к Шасте.

Вскоре, однако, им пришлось подумать о другом. Они подходили к Ташбаану. Селенья стали больше, дороги не так пустынны. Теперь они ехали ночью, днём – где-нибудь прятались и часто спорили о том, что же им делать в столице. Каждый предлагал своё, и Аравита, быть может, обращалась чуть-чуть приветливей к Шасте; человек становится лучше, когда обсуждает важные вещи, а не просто болтает.