Это проклятое ремесло. - Фредерик Дар

С этими словами я покинул бар и отправился к площадке для встречающих. Серебристая точка блестела как осколок солнца. Она гудела и понемногу приобретала форму... Самолет, заходя на посадку, описывал в небе гармоничную траекторию... Затем он мягко приземлился и стал приближаться, распластавшись, как доисторическое животное. Винты вращались все медленней и, наконец, остановились.

Сказать вам, что я чувствовал себя прекрасно, было бы сильным преувеличением.

Когда ждешь кого-нибудь, чтобы свести с ним счеты, всегда бываешь не в своей тарелке.

Влефта не заставил себя долго ждать, он вторым сошел с трапа. Я узнал его без особого труда. Он был одет в толстое верблюжье пальто, держал в руках солидный кожаный портфель. Это был высокий и бледный молодой человек, он был без шляпы, его длинные космы спадали на шею.

Влефта быстрым шагом направился к таможенному посту. Тогда я заметил громадного амбала, вышедшего из стоявшей неподалеку машины ему навстречу. Амбал был смугл, цвета старой бронзы, лыс и одет весьма нескромно. Тигриный коготь, воткнутый в узел красного галстука, притягивал взгляд.

Пройдя через таможню, Влефта подошел к громадине. Обмен рукопожатиями. Албанец казался мрачным. Может быть, его мучили предчувствия? Его компаньон походил на пирожок, только что вынутый из фритюра... Он потел жиром изо всех пор.

Оба садятся в авто громилы. Я тотчас бросаюсь к своему «Мерседесу» и пускаюсь в путь, опережая их на несколько десятков метров. У них «Альфа-Ромео». С одной стороны, это меня тревожит, потому что «Альфа» очень скоростной драндулет, с другой стороны, это меня успокаивает, потому что у него очень тонкий кузов.

Они меня обгоняют. На мгновение я испугался, что они испортят мне всю обедню, но они продолжали по-стариковски спокойно катить со скоростью восемьдесят километров в час.

Немного выждав, я нажал на газ. Стрелка спидометра двинулась слева направо... Девяносто, сто, сто десять... Я был готов к обгону, а пассажиры «Альфа Ромео» ничего не подозревали. Неожиданно я устремился на таран, будто потерял управление. Хочу доложить вам, что такое производит неоднозначное впечатление. Надо быть япошкой, чтобы играть в человека-торпеду... Я наблюдал, как уменьшается расстояние между нами и приближается зад «Альфа-Ромео». Мой ангел-хранитель сказал мне: «Вцепись в баранку, Сан Антонио, и целься точнее...» Было бы неприятно разбить башку о стекло своей же машины.

Удар был меток! Я припечатал их с треском, который мог бы разбудить целую палату каталептиков. «Альфа», потеряв управление, вылетела с проезжей части и ударилась о стену справа. Мой «Мерседес» вынесло вперед, и он остановился поперек дороги.

Потливый громила и Влефта были оглушены. К нам сбегались люди. Я вытащил из внутреннего кармана свою хлопушку и приставил к Влефте. Он вытаращил на меня глаза. Я нажал на гашетку три раза, и его глаза погасли. Пирожок рядом с ним замер и стал бутылочно-зеленым. Я быстро подобрал с колен Влефты кожаный портфель. Почему я сделал это? Думаю, что не смогу объяснить вам точно. Наверное, чтобы оправдать свои действия в глазах организации Мохари. Они должны были поверить, что моей целью именно этот портфель.

Я был так проворен, что сбежавщиеся прохожие не заметили моего смертоносного жеста. И только когда я взял курс на вторую машину, они почувствовали что-то неладное. Я услышал крики:

— Держи его!

Я ринулся вперед... Бравый почтальон преградил мне дорогу. Я врезал ему по бороде и он слетел с катушек и осел на сумку с почтой.

У «Порша» движок заводится с пол-оборота. Впопыхах я никак не мог включить зажигание. Наконец, мотор заработал. Я с ходу врубил вторую скорость и что было силы нажал на газ. Резина завизжала. Машина рванулась вперед. Я гнал вовсю.

Мерзкая зеленая трусость скрутила мой кишечник. Итак, моя миссия выполнена, но теперь меня преследуют. Человек двадцать видели меня, и у них было достаточно времени чтобы запомнить номер машины.

Вскоре швейцарские полицейские, у которых не так уж много дел, бросятся вдогонку за вашим другом. Буду ехать, пока возможно...

Я обгонял машины одну за другой, пересек железнодорожный переезд и выехал на главную дорогу.

Какое-то мгновенье я был в нерешительности. Что делать — возвращаться в Берн или направиться во Францию?... Второе меня прельщало больше, как вы сами понимаете, но это было бы опрометчиво; если я пущусь по проселкам, то непременно натолкнусь на полицейский кордон. А это может плохо отразиться на моем здоровье. Фелиси долго выкармливала меня молочными смесями, и было бы глупо свести на нет все ее старания одним неверным решением.

Итак, я выбрал возвращение в Берн... Миновав рабочий квартал, я оказался в городе. Я заметил сломанные ворота, едва прикрывающие въезд в брошенные владения. Я открыл ворота, въехал и спрятал свою колымагу позади полуразвалившейся стены. Я снял шляпу и плащ, одел очки и взял портфель. Я поглядывал на развалины как ученый архитектор, прибывший для составления планов Версаля.

Мне опять пришлось воспользоваться трамваем. И вот я в городе и совершенно свободен. Мне срочно необходим билет до Пантрюша, если я не идиот. Потому что мое мнение — это мнение и моего ангела-хранителя — таково: у бернских полицейских скоро будет большая суматоха. Эти господа будут лезть из кожи вон, чтобы задержать меня.

Гордый, как школяр, я вошел в вокзал. В это время на вокзалах всегда большое оживление. Я взял билет первого класса до Парижа. А когда я положил билет в карман, мне показалось, что я уже добрался до дома. Мой экспресс отправлялся через два часа. Это меня совсем не устраивало, так как я терял излишне много времени. Мне бы не помешало очутиться как можно дальше отсюда и поскорее.

Бесполезное время ожидания особенно прискорбно, потому что вокзал является идеальным местом для слежки. Как только надо поймать удирающего типа, его всегда поджидают на перроне вокзала... Впрочем, что ж, ничего не остается, как надеяться, что мой ангел-хранитель приобрел кусочек замши, чтобы хорошенько надраить мою путеводную звезду.

Накупив газет, которые служат прекрасной ширмой, я заказал в буфете стакан вина, бутерброд с сыром, раскрыл одну из газетенок, содержание которых было мне совершенно безразлично, и заставил себя читать фельетон.

Это была душераздирающая история маленькой девочки, найденной на паперти лейтенантом-кавалеристом. Лейтенант сдал девочку своей бабушке. На настоящий момент крошка выросла. Она сдала экзамены на бакалавра, а лейтенант вернулся из колоний, где он обнаружил, огромные залежи жевательной резинки. Крошка стала такой хорошенькой, что экс-лейтенант, хотя и вернулся издалека, но еще вполне молодым для своих годов, не смог это пережить. Он был мужчина тридцати пяти лет, у него было состояние, светлые усы, военные награды и упорство в достижении своей цели. Он был ошарашен агрессивным бюстом молоденькой девушки, и все шло к тому, что он на ней женится, если только у автора не случится приступ печени при окончании романа или в потайном кармане галстука офицера не обнаружится свидетельства о том, что малышка не кто иная, как его незаконная сестра...

Слова «продолжение следует» дали волю моему воображению. Я внимательно огляделся вокруг себя. Кажется, все спокойно. Официант, который меня обслуживал и, как мне показалось, был гомосеком, застыл в экстазе перед фото самого красивого в мире атлета на обложке журнала.

Я прервал его созерцание, потребовав еще стакан белого. Это ординарное вино веселило, как детский хоровод. Мне необходимо было отсидеться в буфете. Да еще надо было выбросить из памяти ошалелый взгляд бедолаги Влефты, когда он покосился на мою хлопушку.

Вот такое это ремесло! Дай мне волю, я бы послал подальше Старика, контору, такие задания... Но чуть только голос разума начинает вещать об этом, как пальцы моего безрассудства тотчас затыкают мои граммофоны.

Прошел час. В моем секторе все нормально. Люди входят и выходят, не обращая на меня внимания. Я пытаюсь прочесть новости. Буквы прыгают перед глазами... Нервы напряжены до предела. Как любит говорить один из моих друзей, Фернан-Горячка, когда появляется тремор в спинном мозгу, не плохо осознать, что ты существуешь потому, что думаешь.

Я отложил лживый листок. Когда трое слишком крепко сложенных парней вошли в буфет, меня озарило. Этим малышам, уж поверьте мне, больше всего подошла бы каторга.

Я ни мгновения не сомневался, что эти злобные гориллы пришли сюда по мою душу. Если ты в роли дичи пробираешься впривокзальный буфет, стараясь не высовываться, то поневоле выпускаешь большой перископ, чтобы никого не прозевать.

Народу было много, и, пока они оглядывали большой зал, я сделал знак гарсону. Он подошел, закрыв меня собой, как ширмой. Я рассчитался, болтая, чтобы выиграть время. Справа я увидел дверь, ведущую в туалеты. У меня оставалось достаточно времени, чтобы шмыгнуть туда, пока крепыши не обернулись.