Новая дивная жизнь (Амазонка) - Анатолий Курчаткин

Дверь в боковой стене зала открылась, и оттуда появились двое. Один был сер обликом, как только может быть сер пристебай по призванию – с серым холуйским лицом, серыми угодливыми глазами, хотя, может быть, от природы они у него были и карими, с серыми гладко причесанными волосами, и даже не поймешь, сколько лет, – настолько его возраст тонул в его сером обличье. Второй был полная противоположность ему. Вернее, пожалуй, его следовало бы назвать Первым, но у Маргариты так уж получилось, что она сначала отметила для себя поразительную мышью серость его пристебая, а потом уже взглянула и на него самого. Этот был Властителем. Не Властелином, не Повелителем, а Властителем, именно так. Безжалостный, беспощадный князь со дружиной, едущий выбивать дань с непокорных подданных. Она внутренне содрогнулась. И вот перед этим разыгрывать благополучие? Блистать? Великолепничать? Да он видит насквозь, перед ним как ни играй, все будет фальшь. Ему уже было порядком лет, наверное, около пятидесяти или больше, – точнее Маргарита определить не могла. В общем, не моложе ее матери. Но как разительно несхожи были они! Он являл собой само жизненное преуспеяние. Широкое загорелое лицо схвачено жесткой, поседевшей наполовину, но по-модному коротко подстриженной бородой, подбритой, где должно, с идеальным тщанием, – сразу видна рука хорошего парикмахера. И рука того же, наверное, хорошего парикмахера была видна в стрижке – совсем свежей и ни единого торчащего волоска из общего ровного рисунка. Великоватое широкое брюшко идеально скрывалось просторным кремовым пиджаком, и стоимость этого пиджака, оценила Маргарита, такова, что ее любовник не посмел бы и помыслить, чтобы купить.

Но внутренность ушной раковины, заметила она, чистотой не блистала. Кажется, там был даже слюдянисто-коричневый след от серы, вытащенной из глубины слухового отверстия ваткой на спичке, а может быть, и мизинцем. Ее передернуло от брезгливости.

И вместе с тем Маргарита чувствовала в себе то же странное онемение, что тогда, в кабинете того зампредсовета. Но тогда – потому что ощущала себя перед ним, как на экзамене, а почему сейчас? Из-за этой печати Властителя в облике? Безжалостного, беспощадного князя со дружиной?

Наверное, дед Семен – это он и был.

Семен Арсеньевич, а следом за ним и Атлант, потоптавшись на месте, двинулись было навстречу вышедшей из двери паре, но человек с бородой не дал им приблизиться, махнул рукой, указывая на стол:

– Прошу.

Голос у него неожиданно оказался высокий и даже визгливый.

Стульев около стола – с широкими, резными, обитыми зеленым бархатом спинками – стояло десятка полтора, но все задвинуты под стол и выдвинуты лишь три с одной стороны и два с противоположной. Куда им садиться, ясно было без дополнительных объяснений.

Когда усаживался, поправлял стул под собой, бородатый неотрывно смотрел на Маргариту. Что ей было делать? Маргарита отвечала ему улыбкой, полной радостного благожелательства.

– Я бы сначала, Семен Игнатьевич, хотел попросить прощения, что потревожили вас… – начал Семен Арсеньевич.

Голос его был не похож на его голос. Это было что-то такое вкрадчивое, по-ветошному мягонькое, стелющееся, – Маргарита никогда не могла бы представить, что Семен Арсеньевич может заговорить подобным образом. А этот бородатый – значит, дед Семен, все верно.

Дед Семен не позволил Семену Арсеньевичу рассыпаться в извинениях.

– Ладно, прекратили, – пошевелил он пальцами, прерывая Семена Арсеньевича. – Это моя обязанность – всех выслушивать. Имейте только в виду, – теперь он приподнял руку над столом и наставил на Семена Арсеньевича указательный палец, – что на вашем месте уже сидели. Кого вы обидели. Правду, и только правду!

На ногу под столом со стороны Семена Арсеньевича Маргарите нажали. Это был знак. Она должна была броситься на амбразуру и прикрыть ее собой. Прямо сейчас. Ей не давалось на подготовку даже мгновения.

– Ой, Семен Игнатьевич, это вообще какое-то недоразумение! Это какой-то бред! Молодой человек, конечно, ударился, повредился… ужасное происшествие, мы глубоко сожалеем, скорбим… но ведь мы ни при чем! Наша вина лишь в том, что оказались там рядом. Я говорю «мы», хотя я сама была на берегу, но я все видела с берега, а кроме того, буквально за пять минут до того я сама там была на лыжах и под руку ребятам могла попасться я… Им нужно было выместить на ком-то свою злость… но что же вымещать, ведь это нечестно: они столкнулись, они покалечили своего товарища, а искать виноватого на стороне! Это и нечестно, и неблагородно… какие к нам претензии, это мы им претензии предъявлять можем: мы отдыхали, никому ничего дурного, никакого вреда – и вдруг на нас набрасываются, возводят напраслину… это мы от них компенсации можем требовать!

Маргарита говорила – и слышала, что не говорит, а верещит. Она включила себя на речь после знака Семена Арсеньевича, как механическую куклу – будто нажала в себе некую кнопку, – но механическая кукла и говорит механически, какое там обаяние, какие чары, кошачье мяуканье, а не соловьиная трель.

Но дед Семен при этом, видела она, слушал ее. Сидел, облокотясь, пощипывал пальцами бороду и смотрел на нее неотрывно, внимательно, с пристрастием. С пристрастием, она была уверена, что пристрастием. Только что скрывалось за ним? Она не понимала. И это пугало ее, сковывало еще больше.

– Ладно, – вновь пошевелив пальцами, прервал, наконец, дед Семен ее верещание. И оторвал взгляд от Маргариты, перевел на Семена Арсеньевича с Атлантом: – Хочу от мужиков услышать. Как оно, вы утверждаете, все было?

Маргарита замолчала на полуслове – с облегчением, которому, возникни такая необходимость, не смогла бы найти сравнения. Она будто вынырнула на поверхность воды и глотнула воздуха после того, как пробыла под водой нескончаемо долгое время и от нехватки кислолрода у нее уже начали вылезать из орбит глаза.

Атлант с Семеном Арсеньевичем повторили рассказ Маргариты. Ничего другого они и не могли рассказать. Версия была выработана, детали отшлифованы – любой шаг за намеченные пределы исключался.

Пристебай пригнулся к своему хозяину и что-то быстро сказал ему. Дед Семен отстранил пристебая движением руки:

– Надо думать!

Посидел молча, поигрывая перед собой пальцами, и хлопнул по столу ладонью:

– Я должен подумать, пацаны. Всякое дело нужно сначала хорошенько обдумать. Так и это. Я сейчас поеду на дачу. Пусть кто-нибудь из вас поедет со мной. Побудет рядом. Я подумаю – и сообщу ему. Ну, давай, вот ты поедешь, – указал он на Маргариту легким движением подбородка, схваченного жесткой щетиной модной бороды.

Она? Маргарите показалось, ее снова в одно мгновение утянуло под воду, без единого глотка воздуха в легких, и глаза тут же начало выпучивать. Она думала, сейчас против ее поездки запротестует Атлант, его поддержит Семен Арсеньевич – ведь это же немыслимо, чтоб поехала она, почему она, зачем она? – но и тот, и другой ничего не произнесли, и де Семен удовлетворенно кивнул:

– Заметано.

– Нет, извините, почему я? – взглядывая на Атланта с Семеном Арсеньевичем, передернула плечами, попыталась непринужденно засмеяться Маргарита, но вышло все это с той же естественностью механической куклы.

Атлант ответом ей отвел глаза, упер в стол, а Семен Арсеньевич заговорил торопливо, и голос его, так же непохоже на его обычный голос, был по-ветошному, мягонько вкрадчив:

– Ну, Рита, Рита… Ну, ты же знаешь почему, ты же знаешь. Кто, как не ты. Кто кроме тебя… Ты же у нас главный переговорщик, это естественно, что ты…

– Ланчик! – умоляюще позвала Маргарита – так, как звала Атланта только в постели. – Ланчик!

Атлант взглянул на нее – глаза у него были мутные, невидящие, – и она прочла в них: «Заткнись со своим Ланчиком!»

– Нет, я не поеду. Отказываюсь, – решительно поднялась из-за стола Маргарита.

И тут прорезался тот, серый, до этого лишь прошептавший что-то на ухо хозяину:

– Сказано же: заметано! Какой еще базар может быть?!

В несовпадение с его обликом голос у него оказался колоритным, ярким: хриплое клокотание надсаженных связок, – и по одному этому его голосу, лучше, чем из всяких слов, Маргарита поняла: у нее нет выбора. Если не поедет по своей воле, ее повезут насильно. И Атлант с Семеном Арсеньевичем еще станут помогать этим двоим заталкивать ее в машину.

И вместе с тем, противу того животного чувства, что вопило в ней ужасом под ложечкой, она не допускала мысли, что позвана на дачу помимо дела, из-за которого очутилась в этом офисе. И потому, когда уже сидела в машине – роскошном английском «Ровере» с правосторонним рулем, – одна на заднем сиденье, дед Семен – впереди рядом с водителем, когда уже машина плавно несла свое мускулистое акулье тело в потоке других машин на дороге, спросила с сухой деловитостью, лишь чуть, в самой малой дозе приправленной прельстительной женской игрой: