Возвращение звезды Капернаума - Николай Ютанов

Башня содрогнулась. И…

— Юлька! Я убью его, Юлька! — Голос девочки был слит, сплавлен с болью.

Юлька встал. И тут обрушился потолок. Белые, словно костяные, плиты, крошась, смешиваясь с битым кирпичом, оползнем повалили в комнату. Ужас сжал, свел судорогой тело лесовика: кирпичный лом шевелился и дымил, словно горящий торф. Из пролома нелепо, словно гуттаперчевое, выпало белое тело альпийки. Рыжие волосы скользнули по кромке разлома, и девчонка раскинулась возле Юльки. Она была мертва. Левой рукой она закрывала разорванное лоно, а в правой, вытянутой вперед, сжимала обрывок кумача.

Юлька провел рукой по ее лицу, закрывая веки с обгоревшими ресницами, «…дети твои будут жить…» — прочитал он на красном клочке.

Замок рухнул. Быстро, словно опадающий фаллос, он, рассыпая бело-золотые осколки, завалился в гнилую вонь болота. Ухнула трясина. Зашуршала рыжая хвоя, и несколько новых трещин растеклось в оврагах.

Юлька открыл глаза. Он лежал на спине. Прямо вверх, в небо, воткнулась красная сосна с острой, почти бесхвойной вершиной. Юлька сел. Болото было безмятежно. Лесовик мазнул ладонью по лицу — респиратора не было. Опять нанюхался, хрен моржовый. Он приподнялся. Рядом лежала его солдатская жилетка с машинкой в кармане. Она была засыпана мелкой костяной крошкой и придавлена золотым слитком величиной с банку тушенки. Под кустом по левую руку валялся сплющенный в лепешку рюкзак.

— Еб твою мать! — сказал Юлька.

Он вбил лицо в ладони. Тонкая, ладная, настоящая. Синь озера и золото осеннего клена. Юлька отвел руки и оглянулся. Буро-зеленая гниль воды и ржавый частокол сосен. И непривычный запах битума. Запах Плотины.

Лесовик рванул жилетку. Слиток перевернулся и с хрустом откатился по больной хвое. Юлька ощутил яростную волну, накатывающую откуда-то из-под диафрагмы. Пропала медлительность, интельская неспешность. Мираж-не-мираж — вперед, Юлька! Не хватит герметика, чтобы залить все баллоны с галлюциногенным дерьмом.

Лесовик взвалил барахло на плечи и, скомкав ворот жилетки в кулак, босиком двинул сквозь хилый подлесок.

Он шел сквозь остатки леса. Сквозь развал полигона с вывернутыми валунами, костями и минометными бомбами времен минувшей войны. Ноги вязли в жидкой грязи бесконечных танковых следов. Он обошел еще две зоны с лесопилами. Долго шел по керосиновому лесу, дрожащему от реактивных взрыкиваний подземных бомбовозов. Пока справа в скрюченном сосновом молодняке не показалась застава.

Юлька присел за куст и проверил самопальную гранату с CS. Выглянул. Одно из трех: спецы либо спят, что вряд ли, либо в боевой засаде без звука и запаха, что странно, либо передохли, что, в общем, нередко. Лесовик на четвереньках коротким зигзагом с остановками повел большую дугу вокруг бетонного куба заставы. Застава молчала. Юлька пересек шоссейку, растопленную солнцем сиесты. Тишина. Танкетка спецов стояла за шлагбаумом, задрав ствол скорострельной пушки. К четвертому левому колесу прислонилась пара пустых картонных труб от «Стрел».

— Хрен с вами, — пробурчал лесовик. — Если живы, через полчаса сами прискачете…

И снова ему почудился запах галлюциногена. Голову чуть повело, и чьи-то лица показались в окне заставы.

Теперь все пофиг. Юлька на четвереньках под колючей проволокой вывалился из подлеска.

Все. Пошла плотиновая погань. Ил, дрек, понос мироздания, слитый в неколебимую гору, вшитый в мозг страстным желанием, разложившийся на жесткую вибрацию кристаллической решетки и оживленный одним — одним! словом… И опять память… Ненавистная память!.. Красный кумач заветного слова по-прежнему горел в гранитной пасти циклопа, оживляя чудовище. Только одно слово — Счастье. Бедный раввин не удержал беглого монстра и стал его частью — демоном убогого выбора. Бедная кленоволосая девочка. Ты убила своего монстра, и это стоило тебе жизни… Пресно пахло горячей глиной.

Сюр, мрак, мразь. Юлька скреб ногтями щеки. Толпы мальчиков и девочек в карминовых галстуках и шевронах на голое тело безмерно любили память о своих давно передохших предках. Женщины, рыхлые и неприятные, как горы грязной мыльной пены, в тоске по Слову терзали и сладострастно душили своих детей. Старики с горящими глазами глотали слова, исторгаемые глоткой монстра… И который раз Пречистая Дева родит сына Дьявола, рассекая тело Гермафродита на полюса любви и ненависти… Этиловые и конопляные миражи накатывали на Юльку, заплевывали убогостью желаний и текучими неясными страстями, порождая маленькие островки эйфории. Но Юлька чувствовал: Плотина рядом и, как предсказывал Юрген, раскачивает подсознание.

Голый лес наполнился чавкающими звуками. Казалось, тысячи фаллосов сыто хлюпали в горячих влагалищах. Лес парил в конвульсивном, покачивающемся движении. Ветви мягко, словно женские губы, касались кожи. Странные пары кружились в разбросах папоротника среди мха и тумана… И вдруг — боль, как кипяток, летящий в лицо. Юлька захохотал от счастья. Его трясло в тягучем невыносимом оргазме. Чудо, материальное и неуловимое, слилось с ним в ослепительном счастье боли вырываемого позвоночника…

Юлька стоял, упершись руками в горячую корку Плотины. Он был бос, ступни жгло дымящимся битумом. Рядом, уперев ковш в Плотину, стоял колесный робот. Каучук шин оплавился, потек, но габариты горели. Робот слепо царапал битум надломленным щупом.

Юлька задрал голову. Плотина дрожала: тысячи больших и малых трейлеров ползли по верхней кромке, сбрасывая вниз вонь сожженной нефти.

— Сейчас, Вовик, — сказал Юлька.

Он сбросил рюкзак и, откинув клапан, вытащил и разложил детали на спине робота. Напевая, он принялся собирать механизм. Боли не было. Он успел ее выключить. И дошел. Юлька с тоской посмотрел на обуглившуюся кожу ступней.

— Ну вот, — сказал он.

Юлька примкнул механизм к Плотине, включил и неторопливо пошел назад, волоча рюкзак по битуму.

— Боже, — сказал Юлька.

Машина сработала. Взрыв кумулятивно подбросил глиняную стену. Плотина охнула. Повалили обломки. Стена встала на дыбы. С длинным свистящим звуком, словно бомба, с неба пал шестнадцатиколесный трейлер и брызнул в стороны, как елочная игрушка. Юльку отшвырнуло на истлевший, вырванный из-под битума труп.

Равнодушно полежав на спине, Юлька слез и сел рядом с мертвецом. Воздух звенел. Клокочущая пыль осела.

Над битумной полосой горело ясное, умытое солнце. Чистая синь моря рябила золотой тропой. На открывшихся дальних островах гордо сверкали дозорные замки черного хрусталя, а еще дальше, у исхода золотой тропы, кипел золотой город.

— Привет, победитель, — сказал Юлька. — ёб твою мать, как больно… Получите, блядь, и распишитесь… — Он заперхал.